Читать книгу Два полюса - Владимир Быков - Страница 5

Еще одна личность, выдвинутая на арену российской революцией. Удивительная своим шизофреничным самомнением и почти таким же влечением к власти, может даже и не к самой власти, как таковой, а к ее атрибутам, к процессу властвования – во всей его полноте проявления. Удивительное сочетание высокой образованности, талантливости, способности к живому образному слову с безбожной ограниченностью, когда вопрос касался каких-либо марксистских догм или придуманных норм и правил в подходах к жизни. Явно эгоцентристски исходящих от чисто личностных привлекательных сторон собственной натуры – характерных способностей и возможностей. Ленин был похож и ему нравился. Сталин не способен к «импровизации, смелой инициативе, вдохновению, не слыл трибуном, ему не хватало красок, личности, размаха, воображения, капризного великодушия», – второй сорт, серая ограниченность, хотя и красиво загнавшая в угол Троцкого, обладавшего всеми выше названными качествами.

Троцкий незауряден, одарен, но это одаренность революционера, способного только к войне и разрушению. Результат его жизни – один сплошной негатив при впечатлительном для толпы движении по жизни, включая свою собственную смерть и уготованную им смерть чуть ли не всех родных и близких. Еще один нагляднейший пример того, как человеком правит не идеология, а натура с ее страстями, одержимостью и жаждой власти.

Чем в большей степени они довлеют над человеком, тем больше вероятность движения к конечной цели своей деятельности вне давно известного опыта мировой истории, вне законов природы живого, вне элементарной оценки вокруг происходящего. Вроде отношения Троцкого к несправедливости и даже зверству, что творил он по отношению к сотням и тысячам людей, и к тому же самому, когда оно вдруг адресовалось ему лично – двойной мерке, являющейся чуть ли не красной нитью всей его жизни. Его писания о Сталине прямое подтверждение сказанному. Везде двойственность в подходах к оценке событий и людей. Выгодно мне – хорошо, выгодно Сталину – плохо. А в результате, – замысленное фактически в качестве пасквиля на Сталина оказывается почти безупречным пасквилем на самого себя.

Троцкий и ему подобные есть продукт массового психоза человечества, приспособленного к завороженному одномерному восприятию внешних атрибутов движения «героя» по жизни. Насилия и разрушения, трибунных речей, броских лозунгов, пустых обещаний – всего того, что бьет на психику человека и не подвергается им хотя бы малому анализу. Исключи эту «завороженность» – и от Троцкого осталось бы одно пустое место, в лучшем случае музыкальный шум из красивых, но таких же пустых словосочетаний.

Волкогонов в политическом портрете «Лев Троцкий» приводит сталинскую характеристику Троцкого как главаря «оголтелой банды вредителей». Отбросим политизированную ее подоплеку, и мы увидим, что, по существу, она полностью соответствует реальной действительности. «Одержимый мощный интеллект» в конечном итоге являлся настоящим вредителем. Впрочем, таковыми являлись и все остальные его сподвижники-революционеры. Что они нужны – нет спора. Но нужны именно так, как и все другие вредители в живой природе. Для того, надо полагать, чтобы лучше оттачивался дух созидания.

У Волкогонова есть еще и другая характеристика – Бердяева, подчеркивающая, естественно, волкогоновское мнение о данном герое. Его приверженность индивидуальности, инициативности, героической революционной личности и одновременно нетерпимость к посредственности и бездарности. А ведь Троцкий-то и был как раз самой яркой бездарностью. Ибо самая последняя заурядность хоть что-то, но оставляет после себя в жизни. Эта не оставила ничего, кроме известности и только из-за упомянутого глупейшего свойства человечества – восхищенной страсти к актам убийства, поджога и разрушения....

Троцкий возбуждал людей отнюдь не своим писательским искусством, не глубиной мысли, а своими ораторскими способностями, порождаемыми любой революцией или бунтом в силу исключительной ограниченности и убогости в таковой ситуации потребных на то средств. Не потому ли он невольно дал сам себе наиболее емкую характеристику? «Политические деятели, которые были только ораторами, отличались всегда поверхностностью». Троцкий вставляет тут слово «только», поскольку относит себя к писателям и считает писательское искусство более глубоким, «позволяющим соединить глубину с высокой формой». На самом деле в его огромном печатном собрании нет никакой глубины, как раз одна «высокая форма», может лишь более высокая, более продуманная, как и должно быть для писаного труда, чем в трибунном экспромтном выступлении.

Впрочем, и высокая форма довольно часто выливается у него буквально в зацикленную тавтологию. В писаниях о Сталине он бесчисленное число раз обращает внимание читателя на те периоды жизни последнего, когда о нем «никто или почти никто ничего не знал», когда в каких-то списках известных лиц «его нет», когда кто-то в своих воспоминаниях вовсе «не упоминал о нем» или «не выделял его из остальных комитетчиков», когда он среди куда-либо или для чего-либо избранных, назначенных оказывался на «втором», «третьем», а то и «последнем месте». Неистовое число повторов одного и того же среди многократно им обговоренного притязания на объективность. А ведь речь здесь идет о произведении явно критическом, т.е. той творческой составляющей писательского труда, которая должна бы, по всем правилам, выглядеть в глазах читателя наиболее впечатляющей.

То же самое можно сказать и о его догматическом способе доказательства чего-либо (впрочем, свойственном всем марксистам, в том числе и Сталину), когда главным аргументом в споре являлась апелляция к богу Марксу или Ленину и когда несогласие с последними противной стороны выдавалось за ее глупость, а согласие, в надлежащем по обстановке месте, – за политическую ограниченность или соглашательство.

Нет, люди типа Троцкого были от рождения заведены на тенденциозность, односторонность и звонкую узколобость мышления. При самом маломальском анализе их творений просто нельзя не сделать выводов прямо противоположных тому, что они утверждали, к чему стремились, что пропагандировали. Они заведены на величие процесса деятельности, а не на его реальные и полезные результаты. Они очарованы творимым злом.

Ореол исторической личности никогда не служил сдерживающим началом. Как же иногда хочется, чтобы оно, это человечество, научилось полностью игнорировать подобных «героев» истории, которые делали ее, пускаясь вплавь по морю человеческой крови. Не воспевать их, не заслушиваться и не зачитываться повествованиями о их идиотическом движении по жизни, а презирать и только презирать надо бы нам всем научиться. А когда таковой подход станет известным всем жаждущим войти в историю через насилие, думаю, что и последних станет несколько меньше.