Читать книгу Надеждой тешусь… - Владимир Борисович Дергачев - Страница 5

Привычная атмосфера института была нарушаема редко, и потому появление новой симпатичной сотрудницы, только что покинувшей стены одного из московских вузов, вызвало что-то вроде лёгкого листопада, прошелестевшего по коридорам нового здания института. Лена Голубева была не просто привлекательна – в ней, казалось, сочеталась доброжелательность и ум, столь редкие среди людей этого круга. Что за круг – Москалёв знал хорошо, поскольку заканчивали они один и тот же вуз, только Лена была на год моложе. Иногда, сталкиваясь в стенах старого здания постройки 18-го века, они приветливо кивали друг другу, а позже оказались в одной группе сдававших экзамен по научному коммунизму, результаты которого зачитывались в кандидатский минимум. Вся разница была в том, что по окончании вуза Лена быстро поступила в заочную аспирантуру и теперь ей надо было где-то осесть и дождаться своей очереди на защиту, в то время как Москалёв ещё подумывал о прикреплении и теме, для раскрытия которой можно было бы использовать институтскую библиотеку и рабочее время.

На первых порах Москалёву пришлось взять опеку над новенькой на себя, что было вполне естественным ввиду их давнего знакомства, но немедленно вызвало массу пересуд в среде молодых учёных. Поездки на обед и прогулки по берегу водохранилища воспринимались в институтской среде как начало нового романа, которых здесь и так хватало. Всем было известно, что Лена замужем и что-то там не склеивается, но на Москалёва, ещё не лишившегося определённых иллюзий относительно неприкасаемости замужней женщины, сплетни не оказывали никакого влияния. Рассматривая Лену как коллегу, которую надо ввести в курс дела, он, как мог, доходчиво разъяснял расстановку сил и своё видение смысла данного заведения. На прогулках они часто делились воспоминаниями об институте и бывших однокурсниках, которых раскидало по разным уголкам страны. Поэтому приглашение Лены сходить однажды в кино на неделю английского фильма, сделанное в присутствии доброй половины сектора и его непосредственного начальника, он воспринял абсолютно естественно, зная из ее рассказов о понятной для него тяге к этому виду искусства.

Была пятница, в кино они, естественно, не попали, и, пожелав друг другу хорошего уик-энда, разошлись по домам. Случившееся дальше заставило Москалёва иначе оценить восприятие своих прогулок с новенькой и возможных последствий распространявшихся слухов.

Итак, придя утром на работу, он неожиданно обнаружил насупившегося Николая, который необычно рано сидел за своим рабочим местом у стола и что-то перелистывал.

– Ну как, в кино ходили? – вдруг, не поднимая головы, спросил начальник сектора.

Москалёв сразу понял, как много стоит за этим вопросом и сколько воскресных переживаний он доставил Николаю, недавно назначенному на место, планировавшееся для Славки. Так унизить себя мог только всерьёз «въехавший» в девчонку парень, хотя «парню» было далеко за тридцать и имевшаяся жена с двумя детьми должна была, по представлению Москалёва, занимать большую часть его времени и мыслей.

– Нет, – честно ответил Москалёв, я в другое кино пошёл. И, подумав, добавил:

– Я вообще один в кино не хожу.

Фразу можно было воспринять по-разному – и как то, что Москалёву есть с кем встречаться, и что приглашение Лены было принято как нежелание находиться одному в кинозале. Но главное – это не звучало, как оправдание, что было очень важно, и Москалёв очень порадовался неожиданно найденной формулировке, единственно верной в данной ситуации.

– Это правильно, усмехнулся шеф. Я тоже.

Итак, напряжение было снято, причём Мишке даже не пришлось врать и что-то выдумывать, благодаря чему его ответ оказался таким простыми и естественно достоверными.

Зато на следующее приглашение Лены поехать к ней на дачу он ответил твёрдым отказом, четко оценивая неизбежные разнообразные последствия.

Между тем атмосфера в институте стала как-то незаметно меняться. Первые сигналы перестройки, поступавшие откуда-то сверху, не давали покоя многим – и не потому, что предвещали неизбежность серьёзных перемен, а потому, что имели вид закодированных символов, почти иероглифов, которые надо было правильно расшифровать, и, не дай бог, не ошибиться.

Для сотрудников настали непростые времена. Надо было точно знать настроения начальства, не переборщить, но и не отсиживаться в тени. По коридорам вновь прокатился легкий шум. В целом ничего не менялось, только собрания стали длиннее, а на политзанятиях задавались такие вопросы, что дискуссии затягивались до полуночи. Как повернётся ситуация дальше – никто не знал, и даже секретарь комсомольской организации стал задумываться о своём будущем.

Тем временем Москалёв решил всерьёз заняться наукой. Времени было предостаточно, тему он наконец придумал, прикрепившись к аспирантуре родного вуза. Руководителем виделся один из докторов наук, к которому иногда удавалось попасть на лекции, отличавшиеся, как казалось, нетрадиционностью подходов и свежестью взглядов. Согласие было получено, но в последнюю минуту что-то там не склеилось, и всё пришлось менять. Тогда Москалёв сильно переживал, ещё не зная, какие неожиданности ждут его на научном поприще. В итоге новым опекуном стал тоже доктор, но не экономист, а историк, милейший и интеллигентнейший человек, общение с которым доставляло Михаилу истинное удовольствие.

Первая проблема возникла совершенно неожиданно. Не оставив надежды поучиться у шефа научному ремеслу, в котором он был не меньшим специалистом, чем в административном словоблудии, и ни разу не столкнувшись с ним на бюрократическом ристалище, Москалёв поделился с Наумовым своими планами в надежде на методическое содействие. Казалось, поддержка должна ему быть обеспечена.

Какого же было его удивление, когда, узнав название избранной соискателем темы, шеф вдруг заявил, что институт будет категорически против постановки научной задачи в подобном ключе и последующей защиты диссертации. Аргументация была по меньшей мере странновата – задуманная работа относилась к разряду фундаментальных исследований, а «мы – практики, должны быть ближе к земле, соответственно и работа должна носить прикладной характер». Возражения Москалёва в расчёт не принимались, объединять науку с практикой была первейшая задача, стоящая перед институтом.

Изменить тему Москалёв не мог никак – это было бы чем-то вроде повторного прикрепления к аспирантуре, о котором он довольно часто вспоминал в ночных кошмарах. Так что на помощь рассчитывать не приходилось. Однако как-то надо было решать проблему с возможным противодействием начальника самой защите, и тут Москалёв здраво рассудил, что времена меняются, и что там впереди…

Посоветовавшись с Леной, которая прошла все круги ада, связанные с аспирантурой и защитой, Москалёв понял, что активного противодействия институт оказать не может, так как сама защита всё равно должна была состояться в его родном вузе, где он чувствовал себя несколько увереннее. Не теряя времени, Москалёв сел за написание «кирпича».

Леночка, между тем, быстро освоилась в стенах нового учреждения. Почувствовав себя увереннее, она не стала особо обременять себя научными изысканиями. Всегда доброжелательная и общительная, она довольно умело пользовалась благосклонностью неравнодушного к ней начальника, который добровольно и с радостью взял на себя все заботы по доводке выходивших из-под ее пера не столь частых трудов. При этом ей вполне удавалось одновременно крутить ещё пару-тройку романчиков, сохранять ровные отношения со всем коллективом и раздавать многочисленные авансы. Новые ухажёры не заставляли себя ждать. Москалёву, продолжавшему с ней прогуливаться в обеденный перерыв, как-то призналась:

– Ты ведь понимаешь, я – стерва номер «раз» и прекрасно это знаю, но ничего поделать с собой не могу. Вот с мужем разругаюсь, виновата – на все сто процентов, но три дня не буду с ним разговаривать, пока он на коленях приползёт ко мне, а я ещё и поломаюсь.

Как это выглядит на практике было продемонстрировано однажды прилюдно, прямо в институте. Скинув очередной труд начальнику и не получив от него должных поправок (очевидно, шефу просто надоело работать впустую), Елена, не стесняясь коллег, демонстративно швырнула девственно чистые страницы на свой стол и отправилась курить в коридор. Примирение наступило очень быстро – в обед шеф покорно сидел рядом со своей подчинённой, что-то вежливо разъясняя ей по существу представленного материала, в то время как отдел дружно собирался на обеденный променад.

Следующим (и, как казалось, заключительным этапом бурно развивавшегося романа) стала организованная профкомом института речная поездка на Волоам. Такие поездки были достаточно редкими, министерство делиться не любило, и поэтому подобный шанс все постарались использовать по максимуму. Поехали и шеф с Леной, оба – без семей. Что произошло на теплоходе – потом рассказывали месяца три, всячески смакуя детали. Если не вдаваться в подробности, картина представала следующая: в первый же вечер Лена познакомилась в баре с неведомо каким образом оказавшимся на теплоходе швейцарцем, в каюте которого она и провела всё отведённое для водной экскурсии время. На шефа, проведшего тур в унылом созерцании бескрайних российских полей и красот знаменитого острова, было страшно смотреть. Был мрачен, даже немного поседел, однако своих попыток добиться благосклонности подчинённой не оставил. Поэтому, когда через три месяца после неудачного выезда на природу Лена объявила, что ей срочно нужно ехать в командировку в Швейцарию для сбора материалов по новой теме, ей было оказано всяческое содействие. Как ни странно, невозможное свершилось – командировка состоялась, хотя, как все подозревали, в пробивании поездки поучаствовали и более солидные силы. Правда, дальнейших попыток выехать в Альпийскую республику не делалось – видимо, не всё там было просто. Когда же Москалёв с небольшой иронией поинтересовался, как можно организовать подобную командировку, был получен весьма простой и чёткий ответ – «мне предложили». Самое интересное заключалось в том, что ему в дальнейшем пришлось не раз пользоваться этой блистательной формулировкой, обладавшей убойной силой и враз отбивавшей охоту продолжать развивать тему загранпоездок.