Читать книгу Караван в Хиву - Владимир Буртовой - Страница 5

Три дня караван шел на юго-восток. Ближе к вечеру Рукавкин и Кононов выискивали подходящее место для бивака, чтоб укрыться от холодного ветра. На третью ночь вышли к реке, шириной не более трех аршин. Остановились.

К Даниле подъехал Аис Илькин, разулыбался, продолговатые черные глаза весело поблескивали.

– Савсем верна идем, старшина. Не заблудил нас седой аксакал Конон, – смешно растягивая слова, произнес Аис. – Савсем сюда приходил другой раз и я с караваном. Это Белосоленый река.

– Воду пить можно? – спросил Иван Захаров. После обеда с подсоленными сухарями из ржаной муки его неотступно мучила жажда.

– Какой смелый, однако… – хихикнул Аис, дразня Захарова.

– А чего мне бояться? – не понял Иван. – Это кого медведь драл, тот и пня боится. Тебя спросил – воду пить можно?

– Пей, плевать будешь, однако, – снова засмеялся Илькин.

Иван принял его слова за очередную шутку, проворно слез с коня, прихрамывая, по песчаному невысокому откосу сбежал к воде, зачерпнул пригоршню, поднес к губам. И тут же разжал ладони, пролил воду на сапоги.

– Фу-у, гадость какая! Вода и вправду соленая!

– Ха-ха, – не утерпел Илькин и раскатился задорным смехом. – Теперь и тебя медведь, однако, драл…

Захаров погрозил ему увесистым кулаком.

– Ну, шайтан, погоди у меня, – незлобиво, сам рассмеявшись, пригрозил Иван и полез от воды на бугор. – Застрелю да и хоронить не велю! А то пуще божьего милосердия плетью отхожу.

Аис в долгу не остался, тут же ответил под смех казаков:

– Колотил старик жабу, а грозился на бабу, так, да?

– Что делать будем, старшина? – подал голос Муртаза Айтов. – В ночь надам бы коня поил хорошенько, а?

– До реки Эньбы, однако, два дня вода не встретим. Я знал на Белосоленый река хороший колодца. Искать будем, – рассуждал Илькин, осматривая приречные заросли вверх и вниз по течению, но в голосе его не было полной уверенности, что колодцы где-то поблизости. – Савсем будет плохо, если тот колодца злой шайтан от нас прятал!

Рядом в седле не менее внимательно оглядывал окрестные места Кононов. Что-то бормотал негромко, в раздумье скреб толстым ногтем подбородок, утопив палец в седой бороде.

– Старшина, – наконец-то выдавил он из себя глухие слова. – Кажется мне, будто и я давным-давно гулял в этих местах. Если не обознался по приметам, то колодец и вправду, как говорит Аис, должен быть неподалеку.

– Туда-сюда смотреть надам, – поддакнул Илькин. – Казак посылай колодцам смотреть.

По просьбе Рукавкина казаки разъехались в разные стороны, и довольно скоро в двух верстах к востоку от каравана грохнул выстрел. Данила Рукавкин вздрогнул, а Иван Захаров схватился за узду коня, торопливо влез в седло – вдруг придется бой принять от лихих киргиз-кайсацких налетчиков?

– Едут! Живые! – с явным облегчением выкрикнул Чучалов и снял руки с пистолей, которые готов был уже пустить в дело.

С восточной стороны берега подскакали Погорский и Ерофей. Федор улыбался, сияя карими озорными глазами.

– Магарыч с тебя, караванный старшина! – громко крикнул Погорский, чтобы и прочие караванщики порадовались. – Быть бы худу, да Бог не велел! Вот так-то, братцы. Где бы ни летал сокол, везде ему свежий мосол. Собирайтесь, да живо, не томите душу. Отыскали царское место для ночлега. Два отличных колодца. Видно, что кочевники надолго останавливались в этих местах, жили здесь.

– Почему ты так думаешь? – вновь забеспокоился Чучалов. Подумал с тоской: «Скорее бы добраться до ханской ставки живыми да невредимыми. Бог даст, хан приличное посольство снарядит и с большой охраной, чтобы ехать безбоязно…»

– Следы остались там, где юрты стояли, – пояснил между тем Погорский. – Да и копытами степь вокруг напрочь избита. Надо полагать, совсем недавно орда откочевала ближе к теплым местам.

Ранние ноябрьские сумерки начали сгущаться под восточной частью небосклона: приближалось время самых темных ночей над черной землей, не укрытой снегом. Караван, не мешкая, переправился через илистую Белосоленую речушку и вскоре остановился в укромной ложбине, окруженной голыми невысокими холмами. Вдоль реки по берегам густо рос тальник, а над ним возвышались голыми стволами редкие в здешних местах ивы.

– Смотри-ка, не ошибся приметами, – радовался Кононов, снимая с коня седло. – Именно здесь мы однажды подстерегли киргизских барымтников. Они угнали от форпоста наших коней и пустились плутать по степи, погоню со следа сбивали. Да не подумали, что могут быть ведомы и нам их тайные пристанища на Белосоленой реке. То-то перепугались, когда мы из-за кустов с огненным боем на них грянули!

Костер из нарезанных тальниковых веток разгорался неохотно. Герасим и Пахом уже несколько раз бегали за ложбину, к невытоптанным местам, и около зарослей рвали высокую пожухлую траву, чтобы подбросить ее в слабый огонь. Потом сидели возле лениво горящих веток, пили кипяток с сахаром, жевали ржаные сухари и строили догадки, скоро ли удастся отыскать ханскую ставку и все ли готово у киргиз-кайсаков для выхода в Хиву?

Последним к костру самарян подсел Кононов. Робкие сполохи огня высветили из тьмы его высокую фигуру, туго перетянутую кушаком, за которым торчали два пистоля. Данила понял: тревожится старый казак. Да и прочие не выпускают оружия из рук, при себе держат, не то что прежде было, когда шли вдоль Яика: могли положить и на тюки или оставить около верблюдов.

Из-за речки послышалось надрывное голодное завывание шакалов, которые в последние дни неотступно преследовали караван.

– Опять! – в сердцах вскрикнул Петр Чучалов. – Надо же этим тварям так гадко выть!

В светлое время их юркие стайки держались на приличном расстоянии, изредка мелькали в пожухлом разнотравии, перебегая из одного неглубокого суходола в другой. Зато в ночь подходили совсем близко, в надежде чем-нибудь поживиться.

Но караванщики зорко смотрели за конями, укрывали их внутри ночного бивака, а когда нахальное зверье забывало всякую осторожность, тишину ночи разрывал резкий выстрел, стремительно исчезали десятки зеленых мигающих огоньков. На некоторое время напуганные кони успокаивались, а потом вновь тревожно водили ушами, чуя близко хищников.

– А к утру погода прояснится, – неожиданно подумал вслух Григорий. И действительно, только теперь караванщики обратили внимание, что сырой северный ветер переменился на южный, потеплел, стал гораздо суше и приятнее для лица.

Данила поднялся, сказал Кононову:

– Пойду проверю караулы. Очень не нравится мне это обжитое место, не наспать бы лихой беды, иначе откинем лапти врозь.

Страшна ночь в чужой земле.

Григорий согласился, что место и в самом деле ненадежное, и добавил, что после полуночи будет обходить дозорцев сам, оберегая их от соблазнительного утреннего сна.

Когда Данила уходил в приречные заросли, слышал, как старый казак, сидя у огня, негромко, в раздумий, затянул песню о родном Яике:

Данила проверил два раза казачьи посты и близко к полуночи прилег вздремнуть на тюках, подняв для бодрствования Кононова. Что-то тихо со сна проговорил Петр Чучалов, натягивая на голову теплый полушубок. Григорий полушепотом сказал в ответ:

– Не пугайся. Часом и мы не овцы. Собака вылизывает только открытый котел. Как говорят у нас: Бог не без милости, казак не без счастья. Спи спокойно, – и, неслышно ступая, ушел во тьму ночи, будто растворился в ней.

Со степи все заметнее, порывами, потянул теплый ветерок, согретый песками далеких, прокаленных с лета пустынь.

Под ласковый шелест этого ветра в голой кроне соседней старой ивы Данила задремал.

Проснулся от осторожного прикосновения чьей-то руки. Вскинулся с таким чувством, будто и не засыпал вовсе.

– Что такое? А? – Данила не сразу понял, чья это темная фигура склонилась над ним, закрывая темное небо.

– Проснись, старшина. Рассвет близок, – проговорил Кононов негромко, чтобы не разбудить рядом спавших работников. Родион уже сидел на тюке и усиленно протирал глаза, зато Иван Захаров бодро размахивал руками, чтобы прогнать остаток сна в теле: ему бивачная жизнь не в диковинку, долголетняя служба приучила быть на ногах ночь за полночь.

Узнав Кононова, Данила тут же успокоился, надел свалившуюся во сне мурмолку, передернул плечами. Невольно вырвалось:

– Бр-рр! Свежо как, – проверил за поясом пистоль, взял свое ружье. – Готов я, идем, Григорий.

Ивана Захарова и Родиона Михайлова Кононов направил к казакам вниз по течению, с собою взял Рукавкина. Молча разошлись.

Поверх реки густо, почти не отрываясь от воды, клубился туман: еле уловимое ночное дыхание южного ветра к утру и вовсе прекратилось. Над землей стояла удивительная первозданная тишина, и только неполная луна на небе, выглядывая из-за туч, напоминала, что мир жив, даже ночью.

Кононов повел Рукавкина вдоль кромки речного обрыва, песчаного и невысокого, сажени в две, не более. Та настороженность, с какой шел бывалый казак, невольно передалась и Даниле. Он шагал следом, стараясь не шуметь, мягко ставил ногу на землю, убедившись, что там нет ничего хрупкого. В абсолютном спокойствии, когда даже голодные шакалы – эти ночные мародеры степи – угомонились в своих временных убежищах, слышны были малейшие потрескивания веток под сапогами.

– Кто? – вдруг негромко раздалось чуть сбоку в густых темных кустах.

– Свои, Ерофей, – отозвался Кононов. – Тихо ли?

Из зарослей высунулся бородатый Ерофей, осмотрелся и полушепотом ответил, не переставая прислушиваться к тишине:

– Пока тихо, а нутро волнуется, неспокойно на душе. Место и природа уж больно пакостные: река, заросли и туман этот так некстати по кустам, ни зги не видно. Только ушами водим, как табунные жеребцы в ночном выпасе, – добавил Ерофей с улыбкой.

– Федор где?

– Правее, ближе к краю зарослей переполз. Он за степью доглядывает, чтобы оттуда не подкрались нехристи.

– Мы побудем с часок-другой, пока совсем не забрезжит рассвет, – к немалой радости Ерофея прошептал Кононов.

Прошли в глубь приречных зарослей и залегли неподалеку друг от друга, чтобы перекрыть все опасное пространство от степи, за которым присматривал Погорский, до речного обрыва. А по другую сторону бивака в таком же дозоре теперь лежали Маркел с Тарасом и Родион с Иваном Захаровым им в помощь: Кононов по опыту знал, что нет более опасного часа, чем предутренний, сотканный из сладкого сна, обволакивающей тишины и тумана, царствующего над землей перед восходом солнца.

«Вот тако же, под рассвет, и побрали нас хивинцы, сонными… А ежели бы поставили добрую да недреманную стражу, так, глядишь, и отбились бы от злоехидного ханского войска», – подумал Григорий, вспомнив давно бывшее в хивинских песках.

Плеснулась под левым боком река, напуганная скатившимся с обрыва комочком земли – и опять тишина, полумрак, рождавшие желание положить голову на руки, закрыть глаза и досмотреть видение родного двора, прерванное Кононовым.

Кононов вдруг приподнялся на левое колено и, настороженный, сделал знак Ерофею и Даниле не шевелиться. Да, чуткое ухо не подвело старого казака: где-то впереди, за кустами и туманом, послышалось заглушенное пространством конское ржание. И опять все тихо, долго было тихо, пока не треснула под осторожной ногой предательская сухая ветка, прикрытая травой.

В ту же секунду Ерофей вскочил с земли, вскинул ружье и с колена выстрелил на звук затаенных шагов. В ответ донесся чей-то отчаянный крик.

– Разбойники! – Кононов вслед за Ерофеем разрядил ружье в сторону, откуда теперь вовсю слышны были крики на чужом языке, треск ломаемых кустов под тяжелыми торопливыми шагами.

А со стороны степи, нарастая с каждой секундой, несся конский топот, тут же грохнул ружейный выстрел.

– Федор это! – вскрикнул Кононов. – Бежим к нему! Укроемся со всеми в лагере!

Ломая ветки и беспрестанно оглядываясь, казаки и Рукавкин выбежали на край зарослей: с холма, что к югу от реки, неистово разогнав коней, выставив впереди себя копья и пуская стрелы, в сторону купеческого бивака неслись десятка два верховых, на темных конях, по темному, чуть холмистому полю, и только обнаженные сабли у некоторых всадников вспыхывали под суровым лунным светом.

– Пали! – выкрикнул Кононов: до атакующих было уже шагов сто, а может, и того меньше.

Данила выстрелил почти не целясь в эту орущую, неистовую толпу. Выстрелы с опушки слились с выстрелами со стороны бивака, и Кононов по их густоте понял, что Маркел с братом Тарасом и Родион с Иваном Захаровым успели прибежать в лагерь и теперь открыли дружную пальбу из ружей и пистолей.

– Не взяли сонными! – ликовал Григорий, торопливо перезаряжая ружье.

Несколько передних степных всадников на всем скаку рухнули на землю.

– К своим! Не отставать от меня! – снова подал голос Кононов и первым побежал вдоль приречных зарослей. Бежал в открытую, не опасаясь киргизских стрел: продираться сквозь кусты времени уже не было. Вот-вот разбойники могли ворваться в лагерь, где при слабом свете притухших к утру костров метались и рвались из рук погонщиков обезумевшие от стрельбы и страха кони и верблюды.

Вдруг казаки, не стреляя, отпрянули вправо, ближе к зарослям.

Рукавкин не понял причины такого маневра и не успел последовать за ними. Тут же вскринул испуганно, когда увидел, что на него с неистовыми визгами мчатся три киргиза. Даниле некогда было размышлять, почему скачут они не в сторону бивака, а прочь от него. Успел только вскинуть не разряженный еще пистоль и в упор выстрелить. Ближний всадник выронил склоненное для удара копье, взмахнул перед собой руками и в каких-то пяти шагах повалился на землю. Двое опрометью проскакали мимо и скрылись в зарослях.