Читать книгу Прощение | Forgiveness - Владимир Черноморский - Страница 9

Опять запуталась луна

в переплетеньях винограда.

А ты желанна и хмельна —

моя посильная награда.

И солнечного света – лес,

и поцелуя – автострада…

Я понимаю: все, что есть, —

моя посильная награда.

…Но глаз твоих антициклон,

и рук сухая деловитость,

и время, то, что утекло, —

моя бессильная повинность.

Но сытость сердца твоего,

но черный сок твоей усмешки —

и нет меж нами ничего…

Моя бесславная кромешность.

И вдруг вулкан твоих волос

ворвался в горную прохладу.

И все, что в этот миг сбылось, —

Моя посильная награда!

И вновь желанна, вновь хмельна!

И торжествует право ночи.

Но как распуталась луна?

Как много в небе многоточий!

Сон и явь, и каждый час разлука.

Отчего так пусто без тебя мне?

Налетает черная голубка,

если нет тебя – со мною зябнет.

Что случилось? Стал я уязвим,

как колодец, ждущий чью-то жажду.

А со мною ты – и я храним

ласкою нахлынувшей однажды.

Юность потеряла идеал:

было все, а то, что есть, дороже.

И былой мечты мемориал,

милая, тебя затмить не может.

А когда беспомощность свою

Я отдам уставшими губами,

мир в душе опять не познаю —

от разлуки это не избавит.

Ягоды голубки исклюют…

Снова зарево. Рассвет или закат?

Объяснились бы… А рядом тебя нет.

В это время мы не встретимся никак,

мы встречаемся, когда повсюду свет.

Вновь стихов моих издерганная вязь,

и печали наших глаз сомкнулись вслеп.

Тут квартир чужих размазанная грязь —

снова вторглись мы в чужой семейный склеп.

Нам оставили диванчик и клозет.

Я как вор дневной – с отмычкой на любовь.

Ах, любимая моя, гражданка «Z»,

что я делаю с тобою и с собой!

Занавесить просишь («стыдно мне») окно…

И стремглав сорвавшись («Тороплюсь!»), уйдешь.

Удержать тебя? Да разве же дано,

если ложь вокруг и в нас сплошная ложь?

Сотни тысяч поцелуев я кладу,

где ступила ты, должна еще ступить.

Чистоту и грязь, и радость, и беду

мне, наверное, вовеки не испить.

Сколько сорной травы,

сколько зрелых плевел!

Хлеб любви моей горек,

но память пристрастна.

Как несносный раввин,

что в погром окривел,

взгляд пустой в небеса

устремляю напрасно.

Злое поле мое

я засею опять.

Но не будет дождя:

сухо все во Вселенной.

Глаз твоих окоем

облакам не объять

без смятенья души…

Но напрасны моленья.

Сразу тысячью жал

я посею раздор.

Я взлелею его

до невиданной распри.

Черен мой урожай —

черен твой приговор.

Ночь забвенья черна…

Но и это напрасно.

Мнил: тебя, как куклу вуду,

злой иглою разбужу;

сам, зажмурившись, забуду

жизни жесткую межу.

Жаждал паникой упиться,

с желчью замешать слезу…

Ты спросила: «Что за птица?»

Кто-то: «Да какой-то зуй…»

Так-то. В нашенском болоте

много всяческих зуев.

Часть – до крайности во плоти

бдят достоинство свое,

части стать пришлось добычей

для увесистых гадюк

(есть у них такой обычай:

пасть откроют – и каюк).

Я хвалил свое болото,

как положено зуям.

Клюнул – сразу понял, кто ты:

подколодная змея.

Я прощаюсь с тобой.

Мы созрели уже для разлуки.

Так же мог и другой

целовать твои плавные руки,

так же мог и другой

плыть за ставнями глаз твоих смеженных…

А была ли любовь?

Может… Как отражение нежности.

Я прощаюсь с тобой.

Ты стареешь, как солнышко за полдень.

Где-то будет отбой —

ищешь теплую горку на Западе.

Обретаешь покой —

чтоб размеренно все, по рассудку.

Я прощаюсь с тобой

месяца, и недели, и сутки.

Боль прощаний моих,

долготленье печального гнева.

Сто обид затаив,

я смотрю на вечернее небо.

Нету солнца – ушло,

так и быть, проживу со свечою.

Хитрой мошкою ложь

облетит стороной – горячо ей.