Читать книгу Gloria Dei. Этюд на тему «ревность» - Владимир Численский - Страница 5

В эту ночь я долго не мог заснуть. Отец уже давно спал в своей комнате, уже давно отстучали мне «спокойной ночи» венеркины каблучки, а я все лежал и думал. Мыслям было тесно в моей голове, они наплывали одна на другую, сталкивались и толкались. Иногда мне даже казалось, что я думаю одновременно о совершенно разных, абсолютно не совместимых друг с другом вещах, а иногда все мои мысли вдруг замирали и притаивались и тогда, наверное, я ни о чем не думал. Хотя, быть может, все это мне только казалось.

Венерка сегодня вернулась одна. Конечно, это ровным счетом ни о чем не говорило. Но мне почему-то было очень приятно сознавать это.

Я снова и снова мысленно возвращался к событиям прошедшего дня; особенно к тому моменту, когда снимал венеркину туфельку.

Вдруг вспомнил себя – давнишнего, семилетнего – и свою давнишнюю, полузабытую мать. Вспомнил, как, силясь оторвать мои руки, которыми я прикрывал голову, она в беспамятстве била меня туфелькой, приговаривая: «Портфель, я тебе покажу портфель, сволочь, будешь знать у меня, как беречь то, что для тебя мать покупает!» Туфли были новыми, модельными, с точеными, оканчивающимися металлическими набойками шпильками. Да и уж очень она старалась. Но, видно, и у меня черепушка достаточно крепкая была – выдержала. Вспомнил появившегося тогда, к счастью, вовремя, отца. Как он изумленно, ничего не понимая, мягко выговаривал ей:

– Лида, Лида, ну, что ты? Разве так можно?

– Да он, паршивец, ручку у портфеля оторвал! – все еще иступленно выкрикивала мать.

– Ручку? Какую ручку? Причем здесь ручка?

Ручку у моего портфеля оторвал Ричард Богенбай: игра такая у нас в школе была – подобраться сзади и неожиданно выбить портфель из руки приятеля ударом своего портфеля сверху. А я в тот раз на свою беду слишком крепко сжимал рукой эту проклятую ручку. Только и всего.

Хорошо, что она сбежала от нас. Когда мне было десять, после школы я обнаружил на столе записку: «Ухожу от вас к другому человеку. С ним мне будет лучше. Лида.» Вечером я молча протянул записку отцу. Он молча прочитал. На эту тему мы с ним вообще не говорили – ни тогда, ни на другой день, ни через месяц, ни через год. И никогда не будем говорить. Я это знаю точно. Потому что я этого не хочу. И он не хочет.

Потом я вспомнил лицо кавказской национальности. Самодовольное, но не очень красивое лицо. Нет, совсем некрасивое, просто неприятное, совершенно безобразное лицо. Что их связывает? Быть может, «семерка»? Я поморщился. Конечно, я не любил славянок, которые гуляли с подобными типами. Таких девочек я считал шлюхами. Но она? Сегодня мне совсем не хотелось так думать о ней. Она не такая. Наверное. Нет, точно – она не такая. Она познакомилась с ним случайно, он пристал, а она – по неопытности да по душевной лени – не смогла его отшить. А сейчас он, наверное, терроризирует ее. Она его боится. Ну, конечно, как я раньше об этом не догадывался – она его боится.

Если это так, то я его убью!

Я попробовал представить себе, как я буду его убивать. Ничего не выходило. Я никого не убивал прежде. Жаль! Во всяком случае, я побью ему морду. Это мне делать приходилось. Последние два-три года у меня это стало неплохо получаться. Спасибо ребятам.

Правильно! Пусть она только расскажет мне о его домогательствах или хотя бы намекнет на это.

Я с наслаждением представил, как бью его по самодовольному лицу, по противной морде кавказской национальности. В мыслях все было так здорово!

«Постой! – сказал я себе: – А справишься ли ты с ним? Ведь, похоже, он гораздо крепче, чем ты. Нет, нет, – убеждал я себя, – справлюсь, обязательно справлюсь, я должен, так надо. А потом, когда я его отошью, она будет мне благодарна, мы подружимся и… Боже! Неужели после этого „и“ может случиться то, о чем я…»

Здесь я остановился. Очень трудно было представить, что у меня с Венеркой может быть что-нибудь после «и». С другими это случалось, случается и будет случаться – и после «и», и до «и», и даже над «и».

Завтра понедельник. Завтра меня ждет Гульнара – медсестра из больницы ЦК и (по-совместительству) эротичная, сексуально-озабоченная дура. Я с ней познакомился на дне рождения у Уйгура-Твою мать. Она подруга его подружки. Увлекается астрологией. Это оказалось той веской причиной, по которой мы очутились в одной постели. Я пришел к ней поболтать, а она оставила меня ночевать – на соседней кровати. Час мы ворочались с бока на бок, а потом она продекларировала:

– Я так больше не могу.

Я ее не хотел. Я остался, потому что было очень поздно и я устал за день. Но пришлось смириться. Хранить верность тогда оказалось некому.

– Иди ко мне, – сказал я и откинул край одеяла.

Потом мы «кувыркались». Мы идеально подходили друг другу. В физическом отношении. Каждую ночь я делал два-три обычных для меня витка. «Долгоиграющих» – это тоже для меня обычно. Она за каждый мой виток «догонялась» по 6—8 раз. Каскад оргазмов, целый фейерверк! – это было забавно. Наверное, во всем этом было больше ее заслуги, нежели моей. Через неделю она обнаружила «спутник». Под утро. Я еще спал, а ей захотелось возбудить меня сонного. И она полезла туда рукой.

– Что это? Зачем? Это же… это же садизм!

Она смотрела на меня широко открытыми глазами. Взгляд ее был изумленным и в то же время отчуждающим. Казалось, еще немного и они – глаза – вывалятся из орбит.

– Тебе что, дурочка, больно было? – с усмешкой спросил я. Потом равнодушно добавил: – Если хочешь, я уйду.

Я ведь не дорожил ею. Подумаешь, хорошо в постели. А после постели? После просто было легче заниматься чем-нибудь другим – учебой и прочим.

Она думала долго, а я насмешливо наблюдал.

– Наверное, будет лучше, если ты уйдешь.

Я ушел, не проронив ни слова. Как в романах. Через неделю она мне позвонила: соскучилась. Все вернулось в исходное. Больше она не возникала. Она даже перестала встречаться со своим прежним любовником: каким-то зам. министра – евреем. Дяденьке было уже за пятьдесят. Ей же всего двадцать восемь. Когда-то он ее изнасиловал прямо в больничной палате. Потом, видимо, прикипел. Сейчас персональный автомобиль и министерская зарплата перестали производить на нее впечатление. А белых мальчиков она все еще любила.

Увы, Гульнарочка, а ведь, пожалуй, я к тебе завтра и не пойду. Я вообще завтра никуда не пойду. Даже к Венерке – чтобы не подумала, что мне, как мальчику, невтерпеж. Даже к друзьям на скамейку – надоели. Пусть перебьются один вечер без меня.

Завтра я буду весь вечер по душам разговаривать с отцом. Мы давно уже этого не делали.