Читать книгу Российские этюды – 2 - Владимир Дараган - Страница 7

Московский блокнот

Там, где раньше был счастлив

Москва, родной академический институт, где я провел лучшие годы. В горле горький комок от пустых коридоров и захламленных комнат. Раньше тут бегали стайки красивых девушек в белых халатах, а у подоконников курили усталые мужчины, обсуждая динамику спиновых систем и свойства свободных радикалов. Теперь тут тишина и даже чистота. Сорить некому. На двери комнаты, куда я пришел дипломником, а вышел завлабом, висит табличка, что я до сих пор отвечаю за технику безопасности. Заглянул. Там свалка строительного мусора. С техникой безопасности все в порядке.

Навстречу идет Юрка (простите за фамильярность) – один из лучших в нашей секции гребного слалома. Теперь у него, наверное, появилось отчество, которое раньше было без надобности.

– Вовка, привет! Решил посмотреть на родное пепелище? Только не вздумай возвращаться. Как там в америках?

– В америках у всех по-разному. Как и везде.

– Зато у нас свобода. Не осознанная необходимость, а настоящая!

– В том смысле, что на работу можно не ходить?

– Ага! Раньше мы два раза в месяц за заплатой приходили, теперь все на карточку переводят.

Юрка хохочет и исчезает. Он из тех, кто будет работать, даже если за это не платят. Это стиль его жизни. Таких немного. Второй такой – мой друг. Мы с ним делили съемную квартиру в первые годы жизни в Америке. В середине нулевых его сманили работой в Сколково. За три месяца выпытали все его идеи и выкинули на улицу. Он вернулся в родной институт, между делом защитил докторскую, за свои деньги покупает реактивы и оборудование, доплачивает аспирантам. Зачем? У него идея на Нобелевскую премию – сделать супер-катализатор для связывания азота. По Нобелевскую премию – это я сказал. Ему просто интересно, он рисует химические формулы и показывает свое хозяйство под тягой.

– А что делает алюминиевая кастрюля? Вы тут суп варите?

– Это водяная баня. Такую кастрюлю теперь не достанешь, а она позволяет почти мгновенно устанавливать температуру. Я бы мог купить фирменную «баню» за несколько тысяч долларов, но зачем? Кастрюля прекрасно справляется.

– А зачем банки от варенья?

– В них отлично хранятся сухие реактивы.

– И как тебе после работы в Дюпоне?

– Нормально! Вспомни, мы всегда так работали. Чисто там, где должно быть чисто.

– Такое чувство, что в этом корпусе ты один работаешь.

– Я решил свои денежные проблемы, теперь можно для удовольствия и поработать.

– Как-то грустно и страшно за академическую науку.

– Академию давно надо разогнать и перевести всю науку в университеты. Там студенты, там жизнь. Тут же теплое болото для престарелых академиков.

– Но ведь есть примеры успешных лабораторий.

– Они были бы еще успешнее, если бы их перевели в университеты.

– А где сейчас остальные сотрудники?

– На дачах, на подработках. Некоторые гранты пишут.

– Ты не пишешь?

– Не смеши меня. Ты представить не можешь, какое удивительное чувство, когда тебе ничего не надо от начальства. Просто открываешь сайт eBay, где есть всё, что нужно для работы.

– А как пишущие собираются выполнять работы по грантам? Судя по разрухе… Нет приборов, реактивов, сотрудников…

– Ты же был завлабом! Забыл, как мы умели красиво строить научные фразы?

– Но…

– Хватит о грустном, пошли лучше в ресторан пообедаем. Знаю место, где отлично готовят креветок и лобстеров. Я угощаю.

И мы пошли в ресторан.

Дом на Мойке

Петербурженка

Жил в Питере на Мойке напротив крыла Главного штаба, отданного Эрмитажу. Около моей арки продуктовый магазинчик. Стою в очереди с бутылками воды. Передо мной старушка лет 80-ти. Нет, не старушка, пожилая женщина.

– Мне две бутылки шампанского. Нет, не иностранного, советского. Привыкла я к нему.

– И еще килограмм абрикосов. Они такие желтенькие у вас.

– Два помидора, вот этих.

Продавец с уважением смотрит на покупательницу.

– Мадам, эти помидоры без вкуса и запаха. Я вам сейчас принесу два настоящих помидора.

Приносит, взвешивает, внимательно ждет дальнейшего.

– Мне еще что-нибудь неожиданного…

– Есть свежие кедровые орешки.

– Отлично, я возьму два пакета!

Покупки укладываются в сумку.

– У вас гости? Дети приезжают?

– Почему гости? Завтра воскресенье, я хочу себя побаловать.

Сумка на плечо, покупательница, опираясь на палочку, уходит. Продавец обращается ко мне.

– Настоящая петербурженка! Таких все меньше и меньше. Вы сами-то откуда?

Я медлю с ответом.

– Вы – гость, я сразу догадался.

Выхожу на улицу, смотрю на свое отражение в витрине, пытаюсь понять, чем я отличаюсь от петербуржцев. Оглядываюсь, чтобы сравнить. По тротуару в музей-квартиру Пушкина идет толпа китайцев. Кроссовки, серые брюки, куртки, в руках бутылки с водой. Все как у меня.

Вот если бы я шампанского купил…

Пушкин и другие в Питере

Александр Сергеевич, ни на кого не глядя, сидит в Литературном кафе на Невском.

Я его понимаю. Иду сквозь толпу, поглядывая выше голов. После двухнедельной тишины (яхта на Ладоге) толпа пугает. Острое желание побыть одному. Похоже, что такое желание и у тысяч китайцев. В поисках одиночества они заполонили все центральные питерские переулки.

***

Питер, Измайловский сад. На лавочке сидит бронзовый ангел с книгой. Нос у него блестит – не знаю, что случится, если я его потру. Но, наверное, что-нибудь хорошее. Прикасаюсь к холодному носу, оглядываюсь. В парке никого, тихо.

***

На стрелке Васильевского острова художник рисует серую Неву и Зимний дворец. Каждый проходящий заглядывает ему через плечо. Художник не реагирует. Хочу сделать фотографию и назвать её «Одиночество в толпе».

***

Зашел в издательство в доме около арки Главного штаба. Спрашиваю, чем они лучше, чем остальные. Говорят, что красиво оформляют обложки.

– Помогаете распространять изданные книги?

– Только за счет писателя.

Это капитализм или бумажные книги почти никому не нужны?

***

В музее Набокова. На стене фотографии домов, где он жил в Америке. Я насчитал десять. Похвастаюсь, что был в долине Аризоны, где Набоков ловил бабочек. Там красиво и без бабочек – красные скалы, голубая вода…

Почему-то обидно, когда писатель тратит время на бабочек, кухню, рыбалку… На женщин – нормально. Это жизнь. Но вот бабочки!

Хорошо, что меня никто не спрашивал.

***

«Большой» дом на Литейном. Сначала не понял, что это «тот самый». Спрашиваю у полицейского, мерзнущего на ветру:

– А что было в этом доме?

– Что надо, то и было.

– А до революции?

– Ничего интересного.

И взгляд такой усталый, колючий.

***

На доме (Чайковского, 29) написано, что это особняк Трубецких, потом Нарышкиных, но юный следопыт знает, что этот дом был построен для Абрама Петровича Ганнибала (арапа Петра Великого).

Кстати, о таинственном. В 2012 году здесь нашли клад Нарышкиных. Они покинули Россию в 1917, им было не до клада.

***

Беседа о Есенине:

– Как можно сравнивать поэзию с прозой? Никак! Поэзия – это живопись слов. Поэт думает над каждым словом, страдает. А прозаики только по клавишам стучат.

– А как же Гоголь, Флобер?

– Они в душе были поэтами.

***

В Питере вспоминаю санаторий в Юрмале. Первый визит к врачу:

– Вам надо делать массаж шеи и плеч. Это улучшит кровообращение и работу мозга.

– У меня мозг работает отлично.

– Это вам кажется, если вы отказываетесь даже от бесплатных процедур.

Мозг в Питере работает плохо. Только картинки может рассматривать. Зря я отказался от массажа шеи и плеч.

***

Обожаю питерские дворы. Эстетически обожаю. Полюбоваться хорошо, но не представляю свое детство в таких колодцах. Особенно сейчас, когда они забиты машинами. Но все равно обожаю.

***

Малая Конюшенная. Памятник Гоголю. Мог ли Николай Васильевич предполагать, что долгие годы будет смотреть на Невский?

Гоголь восхищался питерскими вывесками. Согласен с его восхищениями. Категорично считаю, что по креативности вывесок Питер занимает первое место в мире.

Москва в декабре

Москва, декабрь. Из блокнота.

Зашел в книжный магазин на пр. Мира. Увидел стеллажи с российской фантастикой. Посмотрел одну полку, другую… закружилась голова. Пошел вдоль «фантастических» стеллажей. Насчитал 25 шагов. Сказал: «ой!» И тут начались стеллажи с зарубежной фантастикой. Это добило вконец.

Затаился около кассы, стал наблюдать, что покупают. При мне покупали большие детские книжки с картинками.

Вышел на свежий воздух, глотнул туману, наступило просветление. Прохожие шли по мокрым тротуарам и несли белые пакеты с едой. Приближалось время субботнего обеда.

***

Проснулся во мне мастер, понадобилась рулетка. Куда едет юный путешественник за рулеткой? В «Золотой Вавилон». Ибо от любимой кроватки до него три остановки на любимом 17-м трамвае.

Вавилон ошарашил. Видали мы моллы, но такой и во сне не приснится. До рулетки надо было идти километр мимо сверкающих лавок, где торговали ненужностями накрашенные девушки с немАсковским говорком. Тут бы ввернуть философскую мысль о мирской суете и погоне за лишним, о мудром японском стиле ваби-саби, но другая мысль билась пульсом в висках – с сединой в бороде и бесом во всех костях ты понимаешь, что иногда надо жить для себя.

Когда мы с первой женой отхватили квартиру на Ленинском проспекте, то начали ее обустраивать для гостей. Чтоб им, паразитам, было удобно выпивать, закусывать, танцевать, отдыхать и заниматься глупостями. Теперь все по-другому. Сейчас в моей комнате огромное место занимает кровать. На нее много гостей не уложишь. И не надо.

Кстати о рулетках. Продавались китайские и американские. Их везли в Москву через моря и горы. Тысячи километров. Это так, о международном разделении труда.

***

Не догнать Америке Москву по прибамбасам. На моей трамвайной остановке бесплатный вай-фай. Нет такого в Америке. Я, правда, не понял – зачем? У всех в телефонах мобильный интернет. Он в Москве копейки стоит.

– Тебя не спросили, – проворчал внутренний голос.

***

Был в мебельном (й) шоурум. Теперь «шоурум» – русское слово. Перестал чему-либо удивляться.

– Почему у вас диван розового цвета?

– Это для девочек.

– Но формы у него брутальные.

– Это для брутальных девочек.

***

В зале ресторана «Тарас Бульба» звучали песни ансамбля АББА. А в комнате «для хлопцев» передавали новости на украинском языке.

***

Около метро Ленинский проспект сквозь одетых в черное людей строем ходили нарядные кришнаиты и пели веселые песни.

– Толерантность, блин, – сказал плоховыбритый мужчина и сплюнул.

***

Москва – красавица, конечно. Даже в декабрьскую серость. Мне она все больше напоминает таинственную незнакомку, которая смотрит сквозь тебя и идет дальше.

***

Выставка Малевича. Интересное было время в российском искусстве в начале двадцатого века до наступления социалистического реализма. Сколько имен, сколько направлений, сколько надежд. И каждый был уверен в своей гениальности. Малевич долго был убежден, что его супрематизм предсказал революцию. А какие были диспуты! Политика, искусство, литература – все смешалось в адском котле.

Выставка оформлена потрясающе. Снимаю шапку перед ее дизайнерами. Полное погружение в его эпоху. Хотелось, правда, видеть в залах не только девочек-отличниц с телефонами, но и компаний странных молодых людей на лестнице, яростно доказывающих, что супрематизм не умер.

***

Дождь, свободный день. Самое время вспомнить о целях и мечтах. Была одна цель – перечитать повесть Игоря Ефимова «Смотрите, кто пришел». С ней были связаны приятные воспоминания. Доступных книг с повестью на земном шаре две: одна в Ленинке, вторая в библиотеке чикагского университета. Для меня Ленинка от Миннеаполиса ближе. Оформляю читательский билет в профессорский зал.

– А докторский диплом у вас с собой?

– Нет, но я могу доказать. Сказать, например, чему равен интеграл от икс-квадрат?

– Почему-то я вам верю.

– Вид умный?

– Буквы дфмн просто так не пишут.

В зале тишина и невыносимо знакомый запах старого дерева. Почудилось, что скоро экзамен, любимая девушка заброшена и спасжилет еще не отремонтирован.

Профессора в зале сидели молча, листали книги и поглядывали в телефоны. Чувствовал себя посторонним. Повесть прочитал за полчаса. Все любимые места вспомнились и удачно сложились с запахами родной библиотеки.

***

Побывал в Гараже на выставке художника Мураками (не путать с писателем). Интересно было посмотреть на классика японской медиа культуры, от которой балдели дети 90-х и нулевых. Я эту культуру пропустил и пришлось набирать информацию со скоростью гигабайт в секунду. Вот за что люблю японцев, так за умение придумывать красивые названия:

– Будет ласковый дождь;

– Подобно течению реки;

– Я ее любил;

– И я могу преодолеть время, а Вселенная – открыть мое сердце;

– Лев всматривается в бездну смерти.

А я только для одной книги придумал оригинальное название: «Накапливаемая внезапность». За что меня ругали, кстати.

***

С каждой поездкой замечаю, что люди становятся добрее. Или это у меня развивается способность пропускать плохое мимо ушей и не заморачиваться на мелочах?