Читать книгу Вера и рыцарь ее сердца. Книга пятая. Седьмое небо - Владимир Де Ланге - Страница 1

– Мама, ну и зачем ты купила эту вонючую рыбу? Ты это нарочно? Я рыбий запах на дух не переношу! … Зачем покупать рыбу, да, еще «свежемороженые» спинки минтая, когда можно купить фарш и сделать котлетки!

– Так, дочь моя на переправе, за килограмм спинок минтая я заплатила всего 4 рубля, это было все мое состояние на сегодняшний день. А мясной фарш на 4 рубля никто тебе и не продаст, фарш не отпускают чайными ложками. Главное, что наедимся до отвала, как папа Карло с Буратино. Представь себе, что мы с тобой нищие голодранцы, а тут, на тебе, крыша над головой, постель мягкая, и на ужин – рыба в собственном соку!

– А я не хочу представлять! Мы уже и так, как голодранцы, три дня мы едим рис с квашенной капустой, а теперь на рыбьи потроха переключились! Я ужинать не буду, не хватало мне рыбьей костью подавиться! Таня тоже на сеновале Витьку сеном кормила, он у нее теленочком был, а мне потом пришлось его скрутить по рукам и по ногам, чтоб не рыпался, пока ты соломину из его горла вытаскивала. Нет, уж, увольте, лучше голодной спать ложиться.

– Минтай без костей! – прокричала Вера вслед уходящей из кухни дочери, и поспешила в себе зал, чтобы быстренько переодеться и заняться ужином. Она устала и очень хотела есть, а голодному на обиды чихать!

Спинки минтая, протушенные в сковородке с остатками подсолнечного масла, были уже на вид умопомрачительно вкусны. Как ей сегодня повезло, купить целый килограмм минтая всего за 4 рубля! Если бы удалось и «зайцем» проехать в автобусе, то к рыбе подавался бы и ломоть хлеба, но и без хлеба ужин намечался сытный и дешевый.

Рыбный деликатес Вера ела без всяких приличий, прямо со сковородки, потому что дочь ужинать отказалась и свое слово держала.

Почувствовав приятную сытость, женщина накрыла сковороду тарелкой и положила на нее тот единственный ломтик хлеба, который затерялся в хлебнице, и, перемыв посуду, она отправилась на боковую. Проходя мимо двери Катиной спальни Вера бросила через плечо фразу, которая имела целью освежить память дочери.

– Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала.

Раскладной диван скрипел нещадно, поэтому она старалась как можно быстрее уснуть и как можно меньше ворочаться под одеялом, но разве заставишь тяжкие думы не ворочаться в голове, когда они тревожили память и задавали вопросы, требуя ответов.

Вера сбежала из Андрюшина с хорошим запасом жизненного опыта, поэтому была уверена, что дважды не наступит на одни и те же вилы, ибо отучилась лезть на рожон.

В Калининграде ее житие-бытие напоминало заезженную пластинку, которая крутилась вхолостую, и менялись только даты в календаре.

Калининград имел свою историю, которая уже завершилась, а новая еще не началась, люди сторонились друг друга, как пришедшие из других земель. Приезжему человеку могло показаться, что по улицам города ходят не живые люди, а их бездушные копии, даже собаки в подворотнях подозрительно посматривают на своих четвероногих сородичей. Главное, что такое безразличие горожан друг к другу никого не удивляет.

Вера тоже не собиралась открывать кому-либо свое сердце, хотя это никого не удивляло, никого не интересовала ее судьба и причины ее переезда на западную окраину России из Сибири.

Чтобы городская жизнь не затянула ее на мель полного отчуждения, надо было срочно бросать якорь, а ее якорем должна быть работа! На работу Вера вышла уже на второй день после приезда в Калининград. В пригородном городке Гурьевске нуждались в педиатрах, поэтому она не отказалась обслуживать сразу два педиатрических участка. Привычный труд приносил ей то удовлетворение жизнью, без которого начинается у одиноких женщин тоска, но тоска наступала у Вера не от работы, а от погоды и от неприязни к главному бухгалтеру.

Отсыревшие от дождей ветры продували одежду насквозь, и от них негде было прохожему укрыться. Вера бегала по участку и постоянно мерзла, поэтому была рада домашнему теплу в бухгалтерии больницы, куда забежала, чтобы оформить свои документы. Войдя в комнату, где пять женщин деловито стучали по клавишам печатных машинок, она даже обрадовалась тому, что главный бухгалтер еще не ознакомился с ее документами и нее было время согреться, сидя на стуле у открытой двери кабинета, из которого отдавала приказы прокуренным голосом невидимая женщина в должности главного бухгалтера.

– Лебедева? … Из Казахстана? … 20 лет медицинского стажа! Карагандинский мединститут? … Диплом с отличием? Все понятно, куплен … Это, что за нашествие казахов на наш город! … Так, Ригана, начисление производить, как начинающему врачу-педиатру!

Веру покоробило это неприкрытое пренебрежение к специалистам из Казахстана! Она выпрямилась, расправила по-бойцовски плечи и заговорила, смотря перед собой.

– Я, Лебедева Вера Владимировна, полноправная гражданка Российской Федерации! Я прошла курсы усовершенствования врачей в городе Тюмени, где мне было присвоено звание врача первой категории!

– Хватит … Войдите!

Вера вошла в кабинет, и чуть не споткнулась на месте. В этот момент она могла бы поверить в реинкарнацию людей. В кресле сидела живая Клавдия Ивановна, которую, как гласили деревенские новости, похоронили два месяца назад! Но, приглядевшись, Вера нашла, что нынешняя Клавдия Ивановна будет моложе и, пожалуй, посердитее умершей. Да, не везло Веры с главными бухгалтерами.

Отстояв свои трудовые льготы в борьбе с несговорчивой главой больничной бухгалтерии, она понимала, что теперь без подсобного хозяйства на зарплату участкового врача со стажем, ей можно сразу пойти по миру с протянутой рукой. Ничего другого не оставалось Вере, как радоваться тому, что Таня и Витя жили с родителями, были сыты и успешно учились в Карагандинской школе.

За их воспитание серьезно взялась мама, а папа оказывал ей посильное содействие.

Верины родители не умели роптать на нужду или на слабость здоровья. Они с радостью помогали своей дочери, чем могли. Взяв на себя ответственность за воспитание внуков, Римма и Володя опять почувствовали себя в строю, а забота о внуках оживляла их пенсионную жизнь. Они были на седьмом небе от счастья, когда видели доверие к ним Витюши и Тани, и радовались их радостями и огорчались их огорчениями.

Вскоре весь окружающий мир для Риммы и Володи преобразился, теперь они стали смотреть на мир глазами своих внуков, и это делало их вновь молодыми людьми. Под их присмотром Верины дети и в учебе, и в поведении стали примером для подражания среди своих сверстников.

С Верой в Калининграде жила только ее старшая дочь Катя, но сводить концы с концами на одну заплату участкового педиатра было трудно.

Конечно, Вера с дочерью могла бы остаться жить у брата, ведь Саша предлагал им поселиться в зале его четырехкомнатной квартиры. Но для Веры было бы тяжко, стеснять своим присутствием своих родственников, тем более, что она не понимала странных отношений между обедневшим Сашей и его женой, между ними и их детьми, которые из милых чад превратились в требовательных барчуков, не имеющих понятие откуда берется хлеб и молоко. Поэтому, если на работу Вера вышла на второй день после приезда, то уже на третий день она нашла себе съемную квартиру в том же городке, где и работала, в Гурьевске.

За эту двух комнатную квартиру Вера заплатила сразу за полгода вперед из той суммы денег, что собрала от продажи дома и своего хозяйства в деревне Андрюшино. Остаток денег после оплаты за квартиру она потратила на Катю, чтобы девочка смогла найти саму себя, утвердиться в новом городе и стать своей среди городской молодежи.

Вера всегда видела свою дочь сильной и волевой личностью. Катя обычно сама строила свои отношения со сверстниками и никогда не нуждалась в маминой опеке. Но бурные события, связанные с переездом в Калининград, открыли для Веры другой образ дочери, образ потерянного подростка, а такое перевоплощение Катюши ставило ее в тупик.

Вовремя их путешествия из Андрюшино в Калининград с Катей происходило что-то неладное. На Московском вокзале она вдруг исчезла в момент выноса вещей из вагона. Сначала Вера разозлилась на дочь и наняла для переноса четырех чемоданов недружелюбного носильщика. Потом на перроне она увидела одинокую фигуру дочери в облаке паровозного пара, и впервые очень испугалась за нее.

Вид Катюши даже со стороны был несчастным. Ее толкали проходящие мимо пассажиры, а она, как пригвожденная, не двигалась с места. Со стороны казалось, что девочка совершила прыжок во времени и неожиданно очутилась в незнакомом ей будущем, а теперь она собиралась с духом, чтобы начать жизнь сначала. Катя по-воровски курила сигарету, судорожно выпуская дым в морозный воздух столицы.

Так курят люди с опустошенной душой, перед тем, как им опуститься на самое дно, которое по Горькому не имело выхода к нормальной жизни. Вера читала Горького, но такая участь не должна была случиться с ее дочерью. В этот момент впервые она жалела не столько себя, сколько свою непутевую гордую девочку, и в ее душу прокрались сомнения, а поймет ли Катюша свою маму, хоть когда-нибудь?

Но, поддаваться размышлениям можно тогда, когда есть на это время, а не в дороге, когда носильщик увозит багаж, не оглядываясь, на его хозяйку. Вера, пробегая мимо Кати, приказала ей, следовать за ней и бросить курить немедленно, но та притворилась глухонемой и не пошевелилась.

Позже, когда Вера рассчиталась с носильщиком и определила свои вещи в камеру хранения, она отправилась за дочерью. Катя стояла на прежнем месте, возле ярко зеленого киоска, торгующего пивом и пирожками. Изношенная курточка и взгляд слепого человека вызывали к ней острую жалость. Может быть, этот киоск представлялся Кате надежной опорой на пути к взрослости, но для ее мамы этот киоск был просто торговой точкой. Странно, но именно этот вид дочери, с опущенными плечами и потухшими глазами, придали Вере силы самой не упасть духом.

– Катюша, мы сейчас вдвоем пойдем на вокзал. Там остались наши вещи. Нам надо взять билеты на Калининград.

Девочка отвернулась от матери и продолжала угрюмо молчать.

– Даже курение не поможет тебе начать жизнь сначала, надо продолжать жить даже на чужой территории. Андрюшино и все, что было прежде, осталось в прошлом. Нам надо двигаться вперед! В Калининграде нас ждет другая жизнь, более цивиллизованная.

Опять скорбное молчание. Катя медленно опустила свой взгляд на грязный перрон.

– Катя, прекрати надо мной издеваться!

– Отстань!

Но Вера не сдавалась.

– Катюша. Да, мне тоже нелегко. Прошу, прости, что опять сорвала тебя с насиженных мест, но по-другому я не могла поступить. Пойдем со мной, … я прошу тебя.

Тут Катя подняла глаза, в глубине которых Вера увидела недетскую ненависть. Не зная, как надо правильно поступать в подобных случаях, она оставила дочь стоять у зеленого киоска, а сама пошла в здание вокзала. Там она выбрала для себя свободную скамейку у окна. И приготовилась жать свою дочь ровно столько, сколько ей дано будет жить.

– Ну, что ты творишь со своими детьми?

Но этот вопрос к самой себе, только укрепил Веру в том, что у детей нет другого выбора, как следовать за ней, за их мамой. Ожидая Катю, Вера не смотрела на часы, чтобы, не дай бог, отчаяться и повернуть назад, хотя дороги назад уже не было.

Надежда вернулась к ней только с возращением дочери. Катюша с тем же потухшим взглядом беспризорницы нашла маму, когда вечернее солнце оранжевым светом слепило глаза. Она села на скамейку рядом с Верой и приготовилась к незавидной участи декабристки, следовать за своей мамой, покорять далекий запад.

Но беда, влекущая за собой бедность, случилась позже.

За первый месяц своей учебы в новой школе Катя успела поссориться с директором, с завучем и с учительницей по литературе, которую в этой элитной школе Гурьевска просто боготворили. Вера не понимала, как до ее умной девочке не доходила простая истина, что без получения аттестата зрелости у нее не будет будущего.

– Катя, тебе предстоят выпускные экзамены! Ты же умница-разумница, и зачем тебе вмешиваться в воспитание твоих учителей? Живи с ними в мире!

– Мама, наша учительницы по литературе вошла в класс с пирожком в руках!

– Хоть с двумя! Ну, и что из этого? Может быть, она голодна и перед уроком ей достался лишний пирожок! Вообще-то, прожорливость ненаказуема!

– Зачем она стала придираться ко мне за то, что я смотрю во время урока в окно? Что мне оставалось делать? Я ответила Марине Семеновне, что если учительница по литературе во время чтения Есенина жует пирожок с картошкой, то почему бы мне, ее ученице, не смотреть в окно.

– Катя, кто тебя за язык тянул, когда выпускные экзамены на носу! Ты бы могла, хоть раз, скромно промолчать. Что Есенину от того, что кто-то голодный читает его стихи, он не пострадает, а ты …

– Нет, мама, ты ничего не понимаешь в отношениях между детьми и их учителями. Она поставила «двойку» за мое последнее сочинение, за его содержание. Я пыталась игнорировать эту «двойку», так Марина Семеновна под шкуру ко мне стала лезть.

– Ты – говорит, – что такая недовольная сидишь? Да, слог у тебя корявый, деревенский, и твое сочинение не придерживается правильной схемы по изложению материала. Приехала из дикой Сибири в наши трущобы, так учись, моя дорогая, скромности! Возьми учебник и спиши из учебника свое сочинение, никто не требует от тебя свои мысли излагать! Вашим учителям в деревне только коров доить, а не детей учить литературе. Мама, наша учительница по литературе – это личность! Она учила нас думать, а не писать под диктовку. Мои сочинения на районной выставке занимали первые места. Думаешь, мне не обидно за нашу Андрюшинскую школу? Но я этой толстухе не перечила, а только скромно попросила ее сначала научить меня «схеме сочинений», а потом «двойки» ставить. Знаешь, что мне эта Марина Семеновна ответила?

– Она предложила тебе дополнительные уроки по литературе? Катенька, мы заплатим ей, если надо будет.

– Нет, она мне сказала, что мой «поезд ушел»!

Тогда-то и Вера поняла, что наступила беда: Кате не сдать выпускные экзамены при таком раскладе вещей.

– Что делать? Может быть, на эти месяцы тебе опять вернуться в Андрюшино и пожить у тети Вали? Ее Настя наши пороги оббивала столько лет, пусть теперь тетя Валя позаботится о тебе до окончания средней школы. Всего, на каких-то, 3-4 месяца.

– Мама, как бы я этого хотела. Я очень хочу вернуться в наше родное село. В Андрюшино меня все знают. Там я хорошо сдам выпускные экзамены. Обещаю!

– В Андрюшино все знали не тебя, а меня. Запомни это и не шали там без надобности!

Вера с Катей еще никогда не говорили по душам. Может быть, этому мешала разница в возрасте? Но, прежде всего, Вере не хотелось выставлять себя на суд дочери, но не потому, что она боялась дочернего осуждения или заботилась о своем материнском авторитете, а потому, что она не хотела вешать на девочку свои жизненные проблемы и терпеливо ждала ее взросления. Женщине казалось, что этим ожиданием она оберегает души своих детей от жестокости мира.

Да, и сама Катя не стремилась к близости со своей мамой, в уверенности того, что та все равно не сможет понять, как тяжело быть ее старшей дочерью.

Катя слышала, как мама поела рыбу и ушла в свою спальню. Девочку с каждым часом все сильнее мучил голод, но она не хотела терять своего лица перед мамой. На завтра намечалась контрольная по математике, поэтому Катя усиленно занималась, сидя на раскладушке в своей спальне.

Поздно ночью, убедившись, что мама крепко спит, крадучись, отправилась она на кухню. Голод – это вам не тетка из деревни. Он скручивал желудок и призывал Катю к активным действиям. Не включая свет, девочка села за кухонный стол перед сковородкой, прикрытой тарелкой. На тарелке лежали кусочек старого хлеба и вилка.

Рыба, пропитанная шурпой, оказалась не просто вкусной, а бесподобно вкусной, гораздо вкуснее той квашеной капусты с рисом, которую они с мамой ели три последних дня.

Да, Катя не имела права роптать на бедность. Вот уже пошла третья неделя, как она вернулась в Гурьевск из Андрюшино, и теперь даже эта чужая холодная кухня была для нее роднее, чем та сибирская деревня, в которой прошло ее детство.

Зачем она спешила вернуться обратно в Андрюшино!?

На мамины деньги она накупила кучу красивых и модных вещей для себя и для своих деревенских друзей, но Андрюшино встретило Катю сибирским морозом и равнодушием.

Как такое могло случиться?

Тетя Валя не обрадовалась приезду Кати и сразу стала готовиться к ее отправке обратно, в Калининград, словно Катя была не человеком, а какой-то посылкой.

– Катя, кто тебя сюда звал? Я по телефону отказалась тебя принять на жительство. Твоя мама дозвонилась ко мне слишком поздно, когда ты уже ехала в поезде на Тюмень. И без тебя, моя ты хорошая, забот мне хватает по горло. Видишь, мой муж, Павлик, каждый вечер напивается, а Настюха перед всей деревней юбку задирает, черт ее дери. Твоя мама сказала, что у тебя есть деньги на обратную дорогу, … так давай их мне сюда, я их схороню для обратной дороги. Я попробую договориться с лесниками, чтобы на их машине тебя доставить в Тюмень, а, заодно, я своего старшего брата в городе навещу. … А, пока сходи в баню, она с утра протоплена.

Школьные подруги тоже не радовались возвращению Кати Лебедевой в деревню. Кому из девчат понравиться приезд их заносчивой соперницы, а ее бессменная подруга Настюха, уже переспала с Игорьком, которого Катя собиралась провожать в армию, как его подруга. Теперь Настя задирала свой курносый нос, гордясь тем, что переплюнула Катю в отношениях с парнями, и ее доступность пользовалась спросом у деревенских ребят.

Катя быстро осознала, что она лишилась звания кумира Андрюшинской молодежи, и дружбой с ней никто уже не дорожил. На нее смотрели свысока, как на беглянку, которая не прижилась в городе и прибежала обратно в свое родное болото.

Если раньше ребята побаивались ее острого язычка, то теперь парни могли при ней недостойно шутить и сквернословить. Нет, такого обращения Катя терпеть не собиралась.

– Что я забыла в этой деревне? Я свой диплом о среднем образовании получу не где-нибудь, а в большом городе!

По дороге в Тюмень, она молчала. Размышляя о том, почему все случилось не так, как обещалось, она поняла, что возвращаться назад – это привычка трусливых слабохарактерных личностей, а она не такая, она сможет и в городе пробиться в дамки!

Только по приезде в Москву Катя обнаружила, что остаток денег, в сумме 500 рублей, которые она не отдавала тете Вали, а спрятала в задний карман своих спортивных брюк, исчез. Думать о том, кто украл деньги, уже не имело смысла, потому что билет из Москвы в Калининград ей купить было все равно не на что.

Что делать?

Постепенно суматошный Московской вокзал становился тем единственным пристанищем, где сосредоточилась ее жизнь. За окнами весело посвистывал ветер, суетились пассажиры и никто не обращал на Катю внимание.

Времени было достаточно, чтобы оценить свое положение, как безнадежное. Мама осталась в Калининграде, куда Кати без билетов добраться не могла, у нее не было денег даже на телефонный звонок дяде Саши.

Да, и зачем всех родных беспокоить? Катя вполне самостоятельный человек, чтобы решать самой свою судьбу. Жаль, что ее попутчик по купе в поезде Тюмень-Москва, симпатичный паренек, не взял ее с собой на золотые прииски, он в Москве первым вышел из вагона, затерялся в толпе и пропал.

День клонился к закату, а она все сидела и сидела на скамейке в зале ожидания и томилась собственным бездельем.

Весь запас сигарет Катя выкурила еще утром, а после обеда пропала и надежа на то, что у нее есть будущее, и слезы сами по себе закапали на черную кожу ее новой дамской курточки. Теперь оставшаяся жизнь представлялась ей путешествием с вокзальной скамейки в туалет, а из туалета – обратно, на скамейку. Голода она не чувствовала, только одна мысль заботила ее: «Плачут ли рыбы слезами, когда их выбрасывает штормом на берег, или они просто закрывают глаза перед смертью?»

Солнце завершало свой дневной круг и в зале ожидания становилось сумрачно и неуютно. Холод пробирался через одежды и по телу пробегали волны судорог, и пусто было на душе.

Катя заметила в темном зале фигуру женщины в черном кожаном плаще. Такой же дурацкий плащ носила ее мама.

Катя всегда стеснялась маминых покупок, и ее гоняло в краску мамино непринужденное поведение в обществе, но любовь к ее кожаному плащу вылилась слезами. Потом женская фигура в кожаном плаще стала расплываться перед взором, постепенно превращаясь в черное бесформенное пятно.

– Катя, Катюша, моя доченька. Ох, как я переживала за тебя.

– Мама?

– Ты, что мне не рада? Я молилась, не переставая. Слава Богу, ты нашлась? Голодная? Пресвятая богородица, спасибо!

– Мама, … я тебя не узнала. … Мама, ты … ты почему здесь?

– А, где мне еще быть? Тебе ведь нет восемнадцати лет, чтобы одной через границы переезжать без сопровождения взрослых. Как я умоляла тетю Валю, чтобы она не отправляла тебя в Калининград без моего ведома. Почему же ты не ушла к бабушке Зине на постой, я же с ней по телефону договорилась?

– Мама, тетя Валя меня к ней не отпустила. Мама … я сама захотела домой.

Вера взяла паузу. Счастье возвращалось в ее изболевшееся сердце.

– Катенька. это самое главное, что сама захотела домой! Теперь и на тетю Валю мне обижаться незачем, я просто забуду о ее существовании. Катюша ты сама захотела вернуться домой!?

Тут Вера засуетилась. Надо спешить перейти на другой вокзал, откуда шли поезда на Калининград.

– У нас времени в обрез. Где твой билет? … Как нет?

– Мама, у меня и денег тоже нет.

– Так. … Это неважно. Нам надо перейти на другой вокзал. Давай, быстренько собирайся. Будем привыкать жить по принципу первой необходимости. Главное, надо добраться до дома, а там разберемся, что к чему!

Катя смотрела с обожанием на свою маму, ее слезы просохли.

Вера от счастья, что ее Катя нашлась, что она была цела и невредима, не заметила света искренней дочерней любви в глазах девочки. Она всегда спешила жить, куда-то успеть, а в этом пути не было остановок, чтобы оглянуться по сторонам.

По приезде в Гурьевск Катя записалась в обычную среднюю школу. Теперь у нее была только одна цель сдать выпускные экзамены так хорошо, чтобы она опять могла бы быть сама собой, а мама могла бы ею гордиться.

Так в раздумьях о прошлом Катя съела все спинки минтая, дочиста, и замурлыкав от удовольствия, отправилась спать. Девочка готовилась в Гурьевске к каждому уроку, как к бою с городскими педагогами, которые высокомерно относились к образованию на селе, не понимая, что быть признанным учителем деревенской школы – это высокая честь, которую нелегко заслужить дипломированному педагогу. Экзамены за среднюю школу Катя решила сдать не хуже городских ребят, потому что она была Екатериной – победительницей!

А в природе, наконец-то, наступило долгожданное весеннее тепло.

Весна в Калининграде не восхищала Веру тем чудесным пробуждением природы от зимней спячки, как это происходило в Казахстане или в Сибири. Иногда ей казалось, что весна гуляет по городу сама по себе, а горожанам достается только теплый ветер от ее быстрого разбега. Солнце не брызгало апрельскими лучами, а блуждало в дождливых тучах или пряталось в старинных постройках Калининграда. Скорее всего именно эти руины прошлого из истории другого народа мешали нынешним горожанам почувствовать себя дома, но всему свое время. Весной пешеходы не расставались с зонтами, а обувь от сырости расклеивалась прямо на глазах.

Как никогда Вера скучала по весне своего детства, когда весна под перезвон сосульковой капели танцевала по городу, весело раскачивала деревья, гоняя по небу всклоченные ветром облака. Степное весеннее солнце торопило жаркое лето, заставляя людей быстрее снимать зимнюю одежду, а весна детскими голосами распевала: «Зима-лето, попугай, наше лето не пугай!».

Вера скучала по быстро тающим сугробам, по веселому журчанию ручейков, по терпкому запаху весенних цветов. Ей было жаль, что первая травинка в Калининграде тут же терялась в зелени вечнозеленых газонов и кустарников, так что ее появление оставалось незамеченным событием, и никого не шокировала первая распустившаяся почка на березе.

Но, может быть, Вера состарилась, и ее душа не хотела воодушевляться сезонными переменами погоде? Даже подснежники и тюльпаны в Калининграде казались ей прекрасными творениями искусных художников, а не чудом оживающей природы. Не было в весне по-калининградски той весенней лирики, которую Вера раньше слышала в каждом апрельском дне, когда ей хотелось быть «дежурной по апрелю». В этом городе не мог родиться Булат Окуджава!

Но, что ни говори, а весна есть весна. Прежде всего, она определяется хорошим настроением, оптимистическими планами и изменениями в одежде.

Когда солнце не пряталось за тучи, оно радостно улыбалось людям, такие теплые дни Вера ценила больше всего. Она выходила на работу без зонта, чтобы насладиться солнечным светом. Ее туфельки на каблучках не утопали в пыльных ямах деревенских дорог, они отбивали прогулочный ритм довольной собой женщины. Теплый ветер раздувал пологи кофточки, не застегнутой на пуговицы, и легонько теребил подол удлиненной юбки, доставшейся ей в наследство от жены брата. Как там не крути, а красиво жить человеку не запретишь, особенно, если он сбежал из деревни в город.

Чтобы истинно оценить преимущества городской жизни, надо лет пять пожить в деревне, в срубленной избе, в общении с буренкой, как кормилицей семьи. Тогда будет понятно, как приятно начинать день с посещения благоустроенного туалета, легкого завтрака в виде ломтика нарезного батона с тонким кружочком колбаски поверх маслица, а потом по асфальтовым дорожкам торопиться на работу, постукивая каблучками, а вечером принять тёплую ванну с ароматическим шампунем и до сна просидеть в кресле перед телевизором, который не отключается во время непогоды, и не рябит, потому что покосилась антенна на крыше.

Уже через месяц городской жизни Вера стала замечать, что ее тело неудержимо стало терять силу и гибкость, оно набирало вес и ужасно противилось всякой физической нагрузке. Потом, куда-то пропало удовлетворение жизнью, а с ним и то умиротворенное состояние души, когда все дела по хозяйству управлены, когда протопленные печи давали тепло, и вода на завтрашний день стояла в ведрах у крыльца.

Зато, какая в деревне может быть апатия? Это городских людей постоянно одолевает лень, а у сельчан весь день расписан, только успевай крутиться.

Человеку всегда хорошо там, где его нет.

Даже долгожданные субботние дни в городе теряли свою прелесть, они становились банальными выходными днями, когда не знаешь, что делать и куда пойти.

Но роптать на городскую скуку, женщина не собиралась, как и мечтать о возвращении в деревню! В свободное время она стала заниматься гимнастикой, интенсивно штудировать новую книгу американской писательницы Луизы Хей, в которой давались советы по прогнозированию позитивного будущего. Эти занятия женщина совмещала с молитвами, которые становились обязательными ритуалами по утрам и вечерам.

С первых дней работы в Гурьевске Вера взяла себе за правило, которое гласило: хорошо работать, это совсем не означает рваться в передовики. Она уже не стремилась к всеобщему уважению, в коллективных заговорах не участвовала, спокойно выполняла приказы начальства, стремясь быть самым среднестатистическим врачом.

Созданный ею образ скромно участкового врача, почему-то действовал на людей гипнотически, и к ней потянулись люди для душевных бесед.

Как-то раз, к Вере в кабинет зашла заведующая поликлиникой, Елена Михайловна, очень красивая брюнетка, похожая на пиковую даму, но зашла она не для деловых разговоров.

– Вы знаете, Вера Владимировна, вот, что я скажу вам по секрету. У меня есть знакомые, которые уже полгода живут в Бельгии. Они приехали туда и сдались властям. Теперь им выделили домик на берегу моря, да еще платят социальное пособие. Это не наша с вами нищая зарплата.

– Бельгия? На берегу моря? Еще и социальное пособие?

Обычно Вера не перебивала своих коллег, рассказывающих по секрету свои истории, но тут ее воображение за одну секунду нарисовало прекрасную страну Бельгию, песчаное морское побережье в лучах восходящего солнца, где в одиноком беленьком домике у маяка счастливо живет она и ее семья. Только образ мужа-капитана не хватало в этом видении. Поэтому Вера с еще большим вниманием собралась слушать разговорчивую Елену Прекрасную о чудесной жизни в Бельгии.

– Вера Владимировна, я об этом и говорю: Бельгия, социальное пособие, домик у моря. Представляете, какой комфорт! Нам, беженцем из Казахстана, приехать в Бельгию и получить вид на жительство стоит всего1000 долларов на человека.

– Тысяча долларов на человека?

Тихим эхом повторила Вера последние слова своей начальницы, и радужная картина Бельгийского приморского рая стала ещё одной несбыточной мечтой.

Как обычно и бывает, если утро было солнечное, то к вечеру обязательно похолодает. Вера застегнула кофточку на все пуговицы и отправилась домой. В сумке она несла десяток пухлых историй диспансерных больных детей и ее красные туфли-лодочки, тоже из гардероба Галины, при ходьбе изрядно натирали ноги.

С заходом солнца исчезал и Верин дневной энтузиазм. С ужасом она понимала, что через каких-то три месяца оплата за квартиру закончиться, и она с Катей останется на улице. Месячная оплата за съемную квартиру в два раза превышала оклад участкового педиатра первой категории, работающей на две ставки.

«От сумы и тюрьмы не зарекайся», не зарекайся даже тогда, когда у тебя есть высшее образование и желание трудиться днем и ночью.

Но на сердце у Веры жила маленькая надежда, потому что она поверила чуду воскресения Иисуса Христа. Если мир не давал надежды, увернуться от судьбы бездомного нищего, то женщина отправилась за этой надеждой в церковь, где было обещано спасение всем погибающим.