Читать книгу Вера и рыцарь ее сердца. Роман в 6 книгах. Том 1 - Владимир Де Ланге - Страница 11

В ту злополучную ночь Володю разбудили яркий свет лампочки под потолком и сердитый голос жены, но спросонья он её не узнал и непроизвольно выставил руку вперёд, как бы защищаясь от нападения какой-то взбешённой бабы с растрёпанной косой и со сверкающими безумием глазами.

Проснувшись окончательно, Володя увидел, что перед ним стоит всё-таки жена, а за её спиной прячется Саша, одетый в синюю майку, неаккуратно заправленную в сатиновые трусы, и тут мужчина перестал что-либо понимать.

Володя очень любил жену и своего сына, в котором уже проглядывались характер отца и отцовское упорство достигать цели, но зачем они, как на параде, выстроились ночью перед его кроватью?

Видя замешательство мужа, Римма подтолкнула Сашу к отцу и воскликнула в слезах:

– Ты как глава семьи разберись со своим сыном! …Ну, что ты глаза трёшь? Хватит дрыхнуть! Твой сын безбожник, пакостник, а ты почиваешь как барин!

– Ну, барину тоже сон положен! Римма, ты для чего меня разбудила? Что такое натворил Сашка, чтобы среди ночи его перевоспитывать. Ну, пошалил паренёк, и днём мы с ним разберёмся, а теперь всем спать!

– Я тебя разбудила, чтобы этот «шалун» прекратил надругательство над сестрой! Ты до сих пор не понял, что твой сын занимается с Верой развратом?

Слова жены входили в сердце мужчины, как удары ножом, боль от которых ещё не чувствовалась. Римма задыхалась от возмущения, а Володя сидел на кровати и никак не мог понять, что всё-таки случилось на самом деле в его доме!

– Саша, честно признайся папе, что ты делал ночью в спальне у Веры?!

В ответ мальчик только упрямо сопел, уставившись на отца.

– Над твоей дочерью надругались, – переключилась Римма на мужа, – а ты спишь, как… как… как тюлень, и в ус не дуешь!

Жена и сын ожидали от Володи адекватного реагирования, но тот по-прежнему сидел на кровати и с усердием потирал ладонью лоб, думая, что он ещё пребывает в кошмарном сне.

Тут Римма не выдержала и ещё раз грубо подтолкнула мальчика к мужу как совершенно чужого ребёнка.

– Володя, ты обязан с Сашей разобраться по-мужски, если тебе дорога честь твоей дочери. Если со мной он не говорит, то пусть тебе расскажет, что он делал в спальне у Веры. Добейся от него правды как отец и глава семьи! Пусть сознается в своём преступлении, пусть скажет, зачем он трогал Веру, зачем её обижал!

Это был приказ, который дважды не повторяют, и для убедительности в серьёзности момента Римма бросила на супружескую кровать солдатский ремень, а потом вышла из комнаты с высоко поднятой головой.

Володя продолжал сидеть на кровати, ему стало жалко сына, понуро стоявшего перед ним, и очень хотелось спать. Чтобы быстрее разрешить эту ситуацию, он взял Сашу за плечи и поставил перед собой.

– Ты её трогал? – спросил он сына, зевая.

– Кого? – тихо произнёс Саша.

– Мама говорит, что ты трогал Веру! Так ты её трогал?

– Нет.

– Ну и хорошо, иди спать.

Как фурия в дверь ворвалась Римма, она уже не тряслась, а кипела от злости.

– Как это «хорошо»? Что значит «иди спать»? Пусть сначала признается честно, что он делал в спальне у твоей дочери!

– Ну хорошо. Саша, что ты делал в спальне у сестры?

– Искал.

– Что искал?

Саша молчал, опустив голову, теперь он глядел на отца исподлобья.

– Ты, м-м, трогал Веру? – опять, как бы подбирая нужные слова, повторил Володя тот же глупый вопрос. Ему уже чертовски надоели эти ночные разборки.

– Да не трогал я эту дуру. Что вы пристали ко мне? Что вам от меня надо?! – огрызнулся мальчик и хотел было убежать, но Володя больно схватил его за плечо.

– Я хочу знать правду! – повысил он голос на сына.

– Какую вам правду надо?! Какую?!

– Если ты не трогал Веру, то что ты делал у неё в комнате? – Володя выходил из терпения, ему хотелось скорее разрешить это недоразумение, отпустить сына и успеть поспать перед работой. – Так, скажи, сынок, что тебе понадобилось в спальне у сестры?

– Это не её спальня, это общий зал!

– Тогда что ты делал в зале ночью?

– Искал!

– А что ты искал в комнате ночью, когда надо спать!

Ответа не последовало.

– Так, продолжим. Ты что-то искал, но, чтобы что-то искать, надо включить свет, а ты включил свет?

– Нет. Я хорошо вижу в темноте! – гордо ответил мальчик.

– Так что ты искал в темноте?

Опять молчание.

– Зачем ты ночью пришёл в Верину комнату или зал, где она спит? – уже умолял Володя сына, но тот упрямо молчал, и уголки его губ чуть приподнялись.

– Ты что, совсем отупел? – прокричала за дверью спальни Римма. – Сначала он издевался над твоей дочерью, а теперь издевается над тобой!

– Это правда? – нахмурившись, спросил Володя, заглядывая сыну в глаза.

В этом вопросе прозвучала угроза, как предупреждение, чтобы мальчик не играл с огнём, но тот упёрся как бык и не поддавался на провокации отца.

– Что «правда»? – переспросил Саша, он не собирался признаваться в том, чего не совершал и не думал совершать, а о том, что он искал в зале среди папиных журналов, говорить ему расхотелось, потому что он не был трусом, чтобы говорить под угрозами.

Непонятное упрямство сына стало раздражать, и Володе вдруг показалось, что тот над ним нагло насмехается… а ведь такую высокомерную улыбку он уже где-то видел.

– Ты, парень, со мной не шути, и переговариваться со мной не надо! Отвечай по существу вопроса, что ты делал в комнате Веры ночью?

Мужчина не заметил, как перешёл в разговоре с сыном на повышенный тон.

– Не скажу я тебе ничего! – внезапно твёрдо проговорил мальчик и посмотрел в глаза папы с недетским вызовом.

Тогда Володя встал, взял в руки свой солдатский ремень с медной блестящей пряжкой, что оставила Римма на его кровати, и стал медленно обходить сына сзади. Саша поворачивался синхронно движению отца, не отрывая взгляда от его глаз. Когда мальчик оказался между койкой, стеной, на которой висел красный ковёр, и отцом, разгорячённым упрямством сына, то почувствовал себя в западне.

– Сейчас ты у меня заговоришь! – пообещал сам себе Володя и с размаха, но несильно ударил маленького упрямца по плечам ремнём, но мальчишка от удара только вздрогнул и своего насмешливого взгляда не отвёл.

Володя растерялся. Выходило, что Саша его совершенно не боялся, сын его игнорировал или презирал?! Чего-чего, а терпеть унижение от собственного сына мужчина не собирался, он и сам был на редкость упрямым по характеру человеком и цели своей привык добиваться.

Володя во второй раз посильнее ударил сына ремнём, а тот ещё насмешливее улыбнулся ему в лицо, а когда в третий раз поднялась его рука для удара, то с ним что-то случилось, ибо уже не Сашу видел он перед собой, а из памяти фронтовых лет улыбку надменного фрица, которого надо было сломить любой ценой, если не по-хорошему, то силой, как на войне.

– Ты у меня скажешь правду! Ты у меня признаешься во всём!

Удары один за другим посыпались на голову и на плечи Саши, мальчик вытирал тылом ладони слёзы и по-прежнему молчал.

– Сашка, ты сейчас же скажешь мне, твоему отцу, правду, какой бы страшной эта правда ни была!

Вместо ответа мальчик помотал головой и прошептал по слогам:

– Я ни-че-го вам не скажу! – и нахально улыбнулся вспухшими губами.

От такого неповиновения девятилетнего пацана Володя опешил, его словно самого контузило от той «страшной правды», о которой его предупреждала жена. Как ушат ледяной воды, вылился на него весь ужас этой «правды», и его рассудок словно помутился.

Теперь Володя понимал Римму и был с ней заодно: зло можно искоренить только силой. Мерзкие картины насилия над его дочерью, сокровищем его сердца, проносились перед его глазами. Вот Вера извивается в руках какого-то негодяя, вот она просит пощады, а злодей творит над ней всякие непотребства, насмехаясь над его маленькой девочкой и над ним, бывшим артиллеристом-фронтовиком. Гнев окончательно затмил для мужчины всё вокруг, словно перед ним стоял не его любимый сын, а сын дьявола, которого надо во что бы то ни стало извести как нечисть.

Присутствие дочери Володя почувствовал нутром, каким-то шестым чувством, и резко оглянулся.

Вера стояла рядом с Риммой. Она не кричала, не плакала, она молчала, и дикий страх метался в её карих глазах. Этот страх разрядом молнии прошёлся по жилам её отца и больно резанул его по сердцу. Рука, поднятая для удара, вдруг потеряла силу, опустилась и повисла вдоль туловища. С пряжки ремня, зажатого в руке Володи, на пол упала капля крови, а перед ним, между кроватью и стеной, вжимался в угол спальни его сын, который вспухшими от кровоподтёков руками закрывал голову.

Не сон ли это?

Володя видел, как по лицу избитого им мальчика струйкой стекала кровь, его покусанные губы не просили пощады, и той презрительной ухмылки уже не было, а может быть, её вовсе не было? Конечно, эта насмешливая улыбка сына ему, дураку, померещилась или его бес попутал, как когда-то на войне! Как могло такое случиться, что мирное время Володя перепутал с войной?

Война для сыновей Шевченко началась со слов отца: «Ну что, сынки, война. Собирайтесь, будем воевать». Отец со старшим братом Василием ушли на фронт, а Володю направили в артиллерийское училище, по окончании которого – марш по Красной площади в ноябрьский снегопад и на фронт.

За четыре года войны Владимир Шевченко, командир артиллерийской роты, отличился доблестью и отвагой, за что имел ордена и медали Родины, но победа для него началась ещё до взятия Рейхстага, когда его сердце раскалённой сталью прожгла ненависть к фрицу в мундире офицера, к его надменной улыбке.

После тяжёлых боев под Ростовом-на-Дону дивизия, где Шевченко начал свою фронтовую биографию, только вышла из окружения, и Володя шёл с донесением в штаб дивизии, когда ему навстречу попался пленный лётчик, вооружённый конвой вёл его на расстрел. Хотя немец шагал свободно, но в его походке явно чувствовалась офицерская школа. Поравнявшись с Володей, он презрительно улыбнулся, кивнул ему как старому знакомому и прошёл мимо.

Жар охватил Володю от желания одним ударом в челюсть стереть с лица этого пленного немца его надменную улыбку, с которой совсем недавно, поздней осенью отступлений, тот гонялся за ним по картофельному полю, пилотируя на своём лёгком бомбардировщике.

Четыре года войны Володя остервенело бил врага, чтобы фашисту неповадно было насмехаться над ним, советским офицером, над его родиной и над его народом. За эти фронтовые годы мимо него проходили и другие пленные немцы, но они уже не улыбались, они выглядели жалкими и сопливыми, а тот фриц даже и с пулей во лбу оставался в памяти мужчины победителем.

После победы прошло столько лет, а получается, что Володя до сего дня воюет, но уже не с фашистами, а со своим единственным сыном. Как так случилось, что он готов был убить Сашу только за то, что тот имел смелость быть гордым?

Володя опять оглянулся на Веру. Его черноглазая любимица стояла посреди комнаты, а Римма крепко держала её за плечики. Девочка смотрела на него с таким испугом, что уже не сопротивлялась и покорно ждала своей участи быть им избитой. Тут Володя представил себя чудовищем, убивающим собственных детей.

«Боже, что я делаю?» – взмолился про себя мужчина, ему нестерпимо захотелось упасть на колени перед детьми, прижать их к своему сердцу и просить у них прощения, но стать добрым отцом в этот момент он уже не мог, а строгий взгляд Риммы потерял над ним силу. Володя бросил окровавленный ремень перед женой и тяжёлым шагом ушёл на кухню, и, закрыв за собой дверь кухни, медленно опустился на табуретку, положил на стол руки, сжатые в кулаки, и затих.

Очередная контузия.

Мужчина не понимал, что произошло с ним этой ночью, почему он так озверел, а может быть, он ещё не вернулся с войны? Ведь приходила к родителям на него похоронка, когда его ранило на Курской дуге, а он всем смертям назло выжил, но выжил не для того же, чтобы воевать с детьми в мирное время! Вспоминать о войне он не любил, но теперь эти травящие душу воспоминания помогали ему понять, когда он позволил ненависти так глубоко войти в его сердце.

Первый бой память зафиксировала до деталей и без белых пятен. Был приказ стоять на исходной позиции насмерть. Утро началось с артиллерийской атаки со стороны врага. Володя командовал батареей, в задачу которой входило поддержать пехоту, ведя прицельный огонь по огневым расчётам противника. После контузии пропал слух, но он продолжал командовать батареей – наводка и команда «Батарея! Огонь!». Атака врага была отбита, но выяснилось, что соседи справа и слева бежали, связь с командным пунктом потеряна.

А ночью мир вздрогнул от разрыва ракет, ярко осветивших место дислокации батареи. Немецкая артиллерия била прямой наводкой. Искорёженная от взрывов техника, разорванные в клочья тела убитых, истошные крики раненых, надсадное ржание лошадей, истекающих кровью, – всё смешалось в единую картину земного ада, и на всём белом свете не было управы на это кровавое безумие!

Под утро к батарее пробрался посыльный с приказом немедленно отступать, а отступать куда, если всюду немцы. Володя отвечал за вверенные ему орудия, они не должны достаться врагу. Для вывоза пушек требовались проезжие дороги, командование одобрило разведку на местности.

Природа не делила мир на своих и чужих, на неё не действовали законы военного времени, всё живое подчинялось только своим сезонным законам. На разведку Володя отправился на лошади, уцелевшей под огнём противника. В осеннем лесу пахло грибами, и в небе курлыкали журавли, словно войны не было и в помине. По дороге проехали два грузовика с пехотой, что подтверждало правильность направления выхода из окружения.

Володя с энтузиазмом пришпорил кобылку, чтобы та ускорила шаг, но мечтать о грибнице ему помешал гул самолёта. Немецкий лёгкий бомбардировщик «Хейнкель» показался в небе и тут же стал пикировать для бомбового удара. Первая машина взлетела в воздух, за ней – и вторая, а когда бомбардировщик развернулся на третий заход, то Володя не сомневался, что этот манёвр по его душу.

Лошадь надвигающуюся опасность поняла заблаговременно, она вздыбилась, сбросила седока и ускакала. Володя вскочил на ноги. Нет, ему не показалось – самолёт явно пикировал прямо на него. Он мог поклясться, что видел довольное лицо пилота, сидевшего у штурвала самолёта. Раздумывать было нечего, надо было удирать, и он, свернув с дороги, зайцем сиганул в рощу. Сброшенная бомба взорвалась рядом, но беглеца не задела. Немец, поупражнявшись в бомбометании, улетел восвояси, а Володя уже пешком продолжил разведку местности, но из головы не выходила наглость пилота, который принялся играть с ним в кошки-мышки.

Потом Володя шёл просёлочными дорогами и в сумерках налетел на вражескую батарею, прямо под прицел автоматчиков. «Драпать второй раз? Не дождёшься этого, нечисть фашистская! А умирать, так с музыкой!» – решил он в одно мгновение, подумав, что если немцев всего 56 миллионов, а русских 125 миллионов, то ему перед смертью надо убить минимум двух немцев, чтобы погибнуть отомщённым.

Володя в кармане шинели взвёл пистолет, но его геройский порыв… сменился радостью, потому что на солдатских пилотках он заметил красные звёздочки.

– Я свой! Свой я!

Володю окружили бойцы Красной армии, ещё не прошедшие боевого крещения.

По выходу из окружения батарея, где служил Шевченко, была дислоцирована на другой участок фронта, где уже готовилась к наступлению.

Это было первое наступление Красной армии, которое одушевило бойцов, защищающих свою землю. В душе Володи с ненавистью к захватчикам рождалась гордость быть защитником своего Отечества. Такой сострадательной любви к своей Родине и к своему народу он до того дня ещё не испытывал, и эта любовь помогала ему быть смелым и мужественным в боях с фашистами.

Это была реальность военного времени, а теперь Володя сидел за столом на кухне. Воспоминания о войне помогли ему вновь обрести твёрдую уверенность, что он добрый и любящий своих детей отец, который потерял бдительность и совершил ужасный поступок. И тут ему до одури захотелось выпить 100 грамм фронтовых, но перед глазами память добросовестно высветила из небытия надменную улыбку пленного фрица. Эта надменная улыбка говорила сама за себя: «…что, фронтовик, думал, что победил великую нацию Третьего рейха, а ты как был русская пьянь, так и остался!»

Мужчина грубо потёр лицо ладонями, чтобы сбросить это наваждение. Не нужна ему водка, фронт остался в прошлом, а фронтовые наказы командира и в мирное время не теряют своей командной силы.

Война близилась к победе над фашистами. На груди Шевченко рядом с двумя орденами Красной звезды блестели медали за оборону Сталинграда, за бои под Курском. Дух скорой победы поднимал настроение артиллеристам, которые в передышках между боями готовились к мирной жизни, обменивались адресами и поминали фронтовыми «ста граммами» своих погибших товарищей.

Однажды к вечеру, когда бой на подступах к Кёнингсбергу стих и в роте артиллеристов разливался по кружкам трофейный шнапс, положенный фронтовику при наступлении, Володя был вызван в штаб дивизии. По дороге в штаб он допевал песню артиллеристов: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!..»

Перед входом в штабную землянку Володя поправил гимнастёрку, уверенно вошёл внутрь и доложился:

– Старший лейтенант Шевченко по вашему приказанию прибыл.

Командир Куропаткин указал лейтенанту на стул, что стоял посередине комнаты. Володя присел на краешек стула, снял с головы полинявшую фуражку и, положив её на колено, ждал очередного приказа.

– Что ты собираешься делать, лейтенант Шевченко, когда вернёшься домой? – вдруг как-то по-домашнему спросил его Куропаткин.

– Буду учиться, товарищ подполковник, – без запинки ответил Володя.

– На кого ты хочешь учиться?

– На инженера, товарищ подполковник!

– Хорошо, а что дальше?

– Женюсь, чтобы были… дом… дети. Всё как положено, товарищ подполковник, – немного смущаясь, но твёрдо ответил Володя командиру.

– Так вот, лейтенант Шевченко, воевал ты хорошо, грамотно, геройски, – продолжил разговор Куропаткин уже командным голосом. – Сначала ты, лейтенант Шевченко, вернись домой живым, стань инженером и женись на хорошей девушке, чтобы она воспитала твоих детей достойными гражданами советской страны. Работай так, чтобы заслужить к старости почёт и уважение. Дом построй такой, чтобы не стыдно было пригласить гостей и меня. Вот когда ты всего этого добьёшься, лейтенант Шевченко, тогда и выпей за здоровье свои фронтовые сто грамм. А сейчас прекратите это безобразие! Вы подаёте плохой пример своим солдатам. Это приказ!

– Слушаюсь, товарищ подполковник!

Таков был приказ командира на мирную жизнь, и этот приказ имел такую же силу сейчас, как и во время войны. Выкинув из головы все мысли о гранёном стакане, Володя глубоко вздохнул. Фронтовая дружба осталась только в его памяти. Никто из его фронтовых друзей не горел желанием встретиться вновь в мирное время, да и он сам ничего не сделал, чтобы отыскать своих однополчан, потому что в мирное время больше всего ему хотелось поскорее забыть мракобесие прошедшей войны.

Володя всегда думал о себе хорошо. Он хорошо воевал и в мирное время старался оправдать доверие партии и народа, соседи ему уважительно кивали при встрече, а женщин он к себе ближе вытянутой руки не подпускал, потому что любил единственную женщину на свете, этой женщиной была его жена. Только с ней он чувствовал себя состоявшимся мужчиной, только Римма умела ставить перед ним недосягаемые высоты и не давала ему расслабиться ни в жизни, ни в любви.

Но в эту ночь его успешная жизнь пошатнулась, любимая Римма стала чуть ли не ведьмой, а он – палачом! Как он сможет теперь смотреть детям в глаза? Ему даже захотелось молиться, но он забыл, какими словами надо молиться, а ведь его учила молиться мама. Как давно это было!

Молитва в глазах Володи была больше уделом женщин, проявлением их женской слабости, и он стеснялся, когда молилась при детях его мама.

Ранним утром, когда деревню начинали будить крики петухов, она ставила в угол горницы маленькую икону и начинала свою молитву. Слова её тихой молитвы разобрать было трудно, но от молитвенного шёпота хорошо становилось на душе.

Подростком Володя стеснялся и лёгких прикосновений маминых натруженных рук, гладивших его по голове, и притихал, когда мама его крестила. Все его братья и сёстры знали молитву «Отче наш», они вместе с родителями проговаривали эту молитву перед едой, но мамины молитвы были другие, более сокровенные, более насущные.

Мама молилась за отца и за детей, за соседей и за власти, а за погоду молилась, выходя в поле.

– Мы нуждаемся в том, чтобы Господь благословил нас хорошим урожаем.

Так объясняла она свои походы в церковь детям, которые носили пионерские галстуки.

Хотя, кроме матери, никто из семьи в церковь не ходил, но в семье по воскресеньям пелись песни о божественном. Володе запомнилась только одна песня, в ней говорилось о «встрече на небесах».

Когда Володя был ещё маленьким мальчиком, ему очень хотелось хотя бы одним глазком увидеть, какими бывают «небеса»? Мама с улыбкой слушала своего любознательного сына и объясняла, что в небесный рай мы попадём, когда умрём. Володя в знак согласия кивал головой, не понимая до конца значения этих слов, и долго про себя не мог решить, что же будет для него лучше: скорей умереть, чтобы скорее попасть в небесный рай или всё-таки подольше пожить? От этих размышлений в его сознании осталась надежда, что смерть, может быть, не так страшна, как кажется. Это помогало ему в жизни быть смелым, а окрыляла его смелость святая материнская любовь, которая оберегала его в жизни.

Как-то ранней зимой ударил крепкий мороз, и за ночь их деревенская речка Ильинка покрылась прочной коркой льда. Когда Володя бежал по этому льду на выручку старшему брату, то он не думал о «встрече на небесах», ему нельзя было на небеса, пока его брат не будет спасён, а Василий уже наполовину погрузился в студёную воду, судорожно цепляясь пальцами за белый рыхлый лёд.

– Володька! Володька! Вернись! – кричали друзья на берегу. – Ты сам потонешь, дурень!

Но Володя не обращал внимания на крики ребят, он продолжал ползти по неокрепшему льду на помощь к тонущему брату, и только голос его матери «Боже, помилуй нас грешных!» звучал в его голове.

Вернуться домой без брата Володя не мог, ведь это он подал идею лихо пробежаться по замёрзшей реке на другой берег. «Братва, кто смелый – за мной!», – кричал он друзьям, но его примеру последовал только брат Васька. В какой-то момент он обернулся назад, ожидая увидеть восторг друзей, но друзья смотрели не на героя-Володьку, а на его старшего брата Василия, который тонул в проруби.

Володя уже осторожно подползал к Василию, который из последних сил барахтался в ледяной воде, когда до него дошло, что он не сможет спасти брата, у него нет под рукой ничего, за что Василий смог бы ухватиться. Когда продвигаться дальше Володе стало опасно, его осенила идея. Быстро сняв с себя шарф, он завязал два морских узла по краям, в которые положил кусочки льда для тяжести.

Когда перед Василием шлёпнулся узел голубого шарфа, то он вцепился в него мёртвой хваткой. Володя осторожно вытащил своего старшего брата на крепкий лёд, потом они оба счастливые ползли до берега. На их счастье сосед проезжал мимо с телегой, полной соломы, он подобрал ребят и довёз до дома.

Володя ожидал справедливого наказания от отца за своё безрассудство, а отец наказал только Ваську как старшего.

Надо сказать, что в многодетной семье Шевченко Володя был любимым сыном у отца с матерью, на которого родители возлагали большие надежды. Мальчик рос умным, мужественным и любознательным.

В первый класс Володя пришёл с «белыми мухами», когда все работы по хозяйству были сделаны и выпал первый снег.

– К сожалению, Владимир Шевченко, ты опоздал. Приходи на следующий год, – сказал ему директор школы, глядя на мальчика из-под круглых очков.

– Но на следующий год я тоже не смогу прийти раньше. Отец опять не отпустит в школу, пока все осенние работы не будут закончены. По этой причине мой старший брат не учится до сих пор! – настойчиво упрашивал директора школы Володя.

– Извини, но твои сверстники учатся уже с первого сентября, а ты явился в начале декабря, – директор был неумолим.

– Возьмите меня, я смогу наверстать упущенное! – не отступал от своего паренёк.

– Пойми, дети в классе прошли уже почти весь алфавит и тебе их не догнать, и программа по математике слишком сложная, чтоб наверстать её за один месяц.

– Я догоню класс, я буду стараться, я очень хочу учиться!

В глазах у Володи стояла такая решимость и уверенность в своих возможностях, что директор сдался, решив проверить упрямого мальчика в деле. В тот год директор запоздал с передачей списков учеников в район, а ещё один ученик только бы улучшил показатели сельской школы.

– Дерзай, – сказал директор своё последнее слово. – Даю тебе срок до Нового года. Справишься – будешь учиться дальше, не справишься – отправишься домой, а я буду ждать тебя в следующем году!

Володя справился.

Через 10 лет, в возрасте 17 лет, Владимиру Шевченко был вручен аттестат зрелости с отличием, и он был зачислен в Свердловский государственный университет. Но на втором месяце обучения студентов университета собрали в академическом зале с огромной хрустальной люстрой под потолком и объявили указ правительства о введении оплаты за обучение будущих учёных.

Для многих студентов это нововведение означало конец учёбы. Знаком протеста зазвучала в стенах академического зала шальная мелодия «Ах вы, лапти, мои лапти». Тогда многие умные ребята покинули университет, были и такие, что сошли с ума, а Володя вернулся в родное село и был принят в школу преподавателем математики в старших классах, где и учительствовал, пока не началась война.

Село, где родился Володя, расположилось в глухом районе Алтайского края, среди густых лесов и холмов, у берегов журчащей речки Ильинки.

Это место выбрали для жизни вольнолюбивые украинцы, среди них был и дед Володи. Он был зажиточным крестьянином, выкупил у барина свою жену Олёну и вместе с православными односельчанами уехал на восток, чтобы создать на Алтае островок любимой Украины. В деревне берегли традиции предков, говорили на украинском языке, пели раздольные украинские песни, любили хорошо погулять и выпить крепкую настойку из дикой вишни, чтобы лучше плясалось. В мужчинах ценились сила и упрямство, а в женщинах – красота и покорность.

Семья Володи жила в мазанной известью хате, что стояла на краю села, на невысоком холме, за которым начинался сосновый бор, а рядом протекала речка. Двор был открыт всем ветрам, и в центре двора дымила самодельная печка с высокой трубой.

Забором из сухих веток были огорожены два огорода: один – под картошку, другой – под овощи, между ними пролегла тропинка, которая зигзагом бежала среди высокой сочной травы к реке, где женщины брали воду для полива, где купалась летом детвора и хорошо ловилась рыба. Зимой все домашние собирались у красной от огня печки, и пение печальных старинных украинских напевов под гитару и балалайку помогало коротать длинные зимние вечера.

Семья Шевченко была многодетной, но места в доме хватало всем. Одним рядком спали мальчики, а у другой стены – девочки, мама и папа спали за пологом. В доме не было ссор и ругани. Авторитет отца был бесспорным, а мама всегда находила для каждого своего «дитятки» доброе словечко. Многие в селе завидовали этой дружной семье, но завидовали не богатству, которого у них не было, а их семейному единству в труде, в отдыхе и в беде.

Степана, отца Володи, арестовали в 1936 году, объявив его врагом народа. Сгорела мельница, охранять которую председатель колхоза обязал его в течение нескольких месяцев. Степан не раз обращался в сельсовет, чтобы ему нашли помощника для охраны мельницы. Председатель сельсовета только обещал рассмотреть этот вопрос, но ничего не решалось. Мельница сгорела, когда Степан ушёл домой, чтобы взять еду на ночное дежурство.

Все в деревне знали, что на Степана Шевченко донёс в НКВД сам председатель колхоза Коврига, а ему-то и обижаться на жизнь было стыдно.

Коврига имел добротный крестовый дом, правда, сварливую жену в нём, но зато покорную, она исправно управлялась по хозяйству и совсем не мешала мужу заводить пышных сладострастных любовниц. Сытую жизнь вёл председатель при советской власти и так растолстел, что садился в президиуме сразу на два стула, хотя от того, что раздобрел, сам добрее не стал. Жену, дочерей и всех жителей села Коврига держал в ежовых рукавицах, зато с районным начальством умел отлично ладить. Казалось, живи да поживай, но обида юности змеёй лежала на сердце председателя сельсовета.

Ладная дивчина Мария отвергла его, знатного жениха, чтобы выскочить замуж за бедняка Степана. Ревность мешала Ковриге наслаждаться жизнью, а годы шли, долгие годы, поэтому он, как только получил власть, то искал повода отыграться на Степане, да и сам Коврига не прочь был напакостить хорошим людям.

Тогда время было такое, по одному доносу людей хватали и без суда, без следствия отсылали в лагеря, а бывало, что и до тюрьмы дело не доходило, прямо на месте приводили смертный приговор в исполнение, а если сам председатель сельсовета донос написал, то никто в деревне не сомневался, что не увидят более Степана Шевченко живого.

Когда отца арестовали, Володя с Василием уже готовились к поджогу крестового дома председателя, но мама тихо подошла к старшим сыновьям, положила им руки на плечи и сказала: «Ох, сынки, не спешите делать зло, как бы оно к вам самим злом не вернулось, – и, вздохнув, добавила: – Бог ему судья! Не забудьте, что батя сказал вам на прощанье. Ты, Василий, как старшой, будешь детям за отца, а ты, Володька, утихомирь свою прыть и учись справно».

После ареста мужа по воскресным дням Мария надевала на голову нарядный платочек, подаренный ей Степаном, и отправлялась на богослужение в маленькую церковь, что стояла в пяти километрах от их села, и там она вымаливала своего мужа у Бога, чтобы дети сиротами не остались.

Степана освободили перед самой войной. Этого никто не ожидал в селе, потому что это было чудом – выйти из лагеря живым. К Степану толпами шли люди, чтобы узнать что-нибудь о своих близких, о таких же, как и Степан, «врагах народа», от которых уже долгие годы не было известий.

Когда началась война, Мария, провожая на фронт мужа и двух сыновей, не кричала от горя и не плакала горючими слезами, она их благословляла и крестила, а в одежду мужа Степана, сыновей Василия и Володи зашила молитву «Живый в помощи…», которую ей написала на листочках старшая дочь Надежда. Володя знал о молитве, написанной рукой сестры, и не стал вступать на фронте в ряды коммунистов, ибо в глубине души боялся разрушить силу материнской молитвы.

Степан и его сыновья живыми возвратились домой через четыре года. И дом опять наполнился радостью и песнями. Через год после их возвращения Мария родила ещё одну дочку, Раису. Уверенность в завтрашнем дне озаряла их жизнь.

В селе уже правил новый председатель сельсовета, не из местных сельчан, бывший фронтовик, а Коврига перед самой победой скончался от сердечного приступа, после бани, под водочку.

– Володя, Володя.

Тихий голос жены пробудил мужчину от воспоминаний. Римма сидела напротив него за кухонным столом.

– Володя, – заговорила Римма одобряющим тоном, – Володя, ты поступил правильно. Зло должно быть наказано в его зародыше.

– Но Саша не признался! – вставил устало Володя.

– Вера – тоже, но это дело времени и всё зависит от нашего с тобой родительского усилия.

– Римма, как же нам теперь жить?

– Бороться со злом. Когда мы будем бороться вместе, то злу нас не победить, – ответила Римма уверенно.