Читать книгу Солнечная сторона - Владимир Гарасев - Страница 5

Олег Соболь закончил школу в 1987 году.

Минувший год он старательно наблюдал за обстановкой – что получится из той речи Горбачева, которая побудила его прочитать дедовское письмо. Признаков принципиальных перемен пока не было. Поэтому Соболь работал над давно согласованным с родней планом – поступить в Московское высшее техническое училище, весьма знаменитый в соответствующих кругах «бауманский», и готовиться к продолжению семейных профессиональных традиций. В текущей ситуации это был самый разумный вариант. И не только разумный. Имея перед газами успехи предков, Соболь, в отличие от многих, очень уважал инженерский труд.

Два последних школьных года он очень много работал. И хотя он учился в спецшколе с физмат-уклоном, поступить в «бауманский» было непросто в любом случае. Десятый класс оказался сплошным марафоном. После школы Соболь обычно ехал или на специальные курсы для поступающих, или к репетиторам, знающим требования именно данного института, и готовящих абитуриентов прицельно.

Финишная прямая этого марафона состоялась уже после школы. Крайний перед вступительными экзаменами месяц Соболь провел по квартирам репетиторов по двум основным предметам – математике и физике. Оба репетитора работали по одинаковой технологии. В квартире собирались с десяток абитуриентов, и решали задачи. Репетитор ходил от одного к другому, отвечал на вопросы и проверял решения. Занятия – а лучше сказать тренировки – шли у него по шесть-семь часов в день. Чайникам там было не место – шла только шлифовка уже имеющихся навыков.

Зато когда Соболь пришел на письменный экзамен по математике и посмотрел свой билет, он был удивлен простотой того, что ему предлагалось сделать. Хотя он понимал, что объективно это вовсе не просто! Он написал решения, почти не задумываясь. Больше времени ушло на то, чтобы сто раз все проверить – очень уж подозрительной казалась эта простота. Но нет – все было верно. Просто человек, который готовил его, делал свою работу честно. Он брал деньги за то, что абитуриент сдаст его предмет наилучшим образом. Для того, чтобы гарантировать это, он завышал уровень сложности; на это и уходило по шесть часов в день.

Этот пример Соболь запомнил – есть вещи, которые сделать трудно, но надо сделать обязательно, и на них нельзя жалеть сил.

Еще он понял, что перед ним первый пример частного предпринимательства. Репетиторов – естественно, совершенно нелегальных – в Союзе было много. Так как они не могли рекламировать свои услуги, их выбирали по рекомендации. Если абитуриент сдавал предмет хорошо, его родители рассказывали об этом репетиторе знакомым, и поток клиентов не иссякал. Потому одни репетиторы сидели без заработка, а у других было десять человек сразу.

Третий вывод состоял в том, что за высокий уровень надо платить.

Впервые в жизни Соболь почувствовал, что значит одержать победу безоговорочную, быть в безусловной элите. Что это было за восхитительное ощущение! Он навсегда запомнил, как вскоре после зачисления в институт посетил свою школу, чтобы взять какие-то бумаги – ему показалось что школа стала меньше, что он вырос над ней…

И была еще одна победа тем летом – совсем маленькая по сравнению с работой, которую он выбрал, как казалось тогда, на всю жизнь. Но такая, которая не меньше, чем работа, может определить – какой эта жизнь будет.

Состоялась она на даче, куда Соболь отправился после экзаменов, в августе, и началась со знакомства.

Мисс Август была не местная; она приехала на каникулы к своей институтской подружке-однокурснице: обе были постарше Соболя лет на пять.

Впервые Соболь увидел Мисс Август в обществе подружки жарким днем в самом начале месяца, на улице возле своего участка. Он подходил к калитке, а они шли навстречу, и Соболь увидел их издалека. По такому случаю он притормозил и сделал вид, что старательно рассматривает растущий на углу его участка куст черноплодки, проверяя, нет ли на нем спелых ягод – он хотел встретится с подружками на улице, а не рассматривать их через забор.

Леди меж тем приближались. По случаю жаркого дня на Мисс Август были короткие шорты и майка. Шорты демонстрировали весьма привлекательные ноги. Лицо Мисс Август не отличалось особой эффектностью, но выглядело вовсе не просто; казалось, его обладательница умеет включать мозги, и ей естественно требовать этого от партнеров.

Но самое глубокое впечатление произвели на Соболя ее длинные, очень чистые, хорошо расчесанные светлые волосы. Отнюдь не блондинистостью – он уже тогда предпочитал темных. Кроме того, он сразу подумал, что волосы у Мисс Август крашеные, потому что такой цвет встречается очень редко, и волосы были слишком хорошими для него – все школьные блондинки, которые явно не красились, уступали качеством волос школьным шатенкам-брюнеткам. Так вот – вовсе не цвет столь приятно его удивил, а сам стиль. Стиль «просто хорошие волосы». Где-то посередине спины их ровно обрезали – вот и все. Ну, и не забывали расчесывать. Соболь сразу узнал этот стиль – простота качества, простота уровня, простота идеала.

Подружки подошли, наконец, к черноплодному кусту, и – вот совпаденье – к этому моменту Соболь как раз признал, что черноплодка еще не созрела.

Он повернулся к ним и улыбнулся:

– Добрый день, леди…

Мисс Подружка тоже улыбнулась. Мужская интуиция, тогда еще едва просыпающаяся, тотчас подсказала Соболю, что это не просто улыбка, что Мисс Подружка имеет что-то в виду. Он сразу припомнил, что на тех тусовках дачной компании, которые он смог посетить между экзаменами, она пару раз заговаривала с ним о чем-то ни о чем. Мисс Подружка было в целом ничего, но и ничего такого, что привлекало бы Соболя, в ней не было, и эти разговоры он сразу забыл.

Позднее он думал, что, вероятно, отражение красивой победы на экзаменах в тот момент все еще не пропало в его облике. А кроме того, ему очень нужна была пятерка по физкультуре в аттестат – для получения высокого общего балла, который давал преимущество при поступлении в институт. С начала девятого класса он стал регулярно тренироваться с гантелями и бегал – по дороге в школу и из нее, всякими задворкам, подальше от выхлопных газов. Он даже не поленился прикрутить к стене своей комнаты перекладину.

Два года физкультурных приключений изменили его так, что он сам этому удивлялся. На прессе, руках и плечах появились мускулы. И двигаться он стал как-то естественнее и легче – он очень следил за тем, чтобы не закрепощаться, чтобы растягиваться и делать побольше широких, свободных движений. Себя-прежнего, тощего угловатого подростка, он всегда немного стеснялся; ему казалось как-то даже нечестно предлагать девушкам такой неказистый товар. Собой-нынешним он гордился. И не только результатом, но и процессом, на который не у каждого хватает настойчивости, и который сам по себе уже немаленький результат. И хотя тогда он не думал об этом, но эту его гордость собой с элементами самолюбования замечали, наверное, все леди, что попадались ему на пути. Мало кто относятся к себе хорошо, и еще реже – заслуженно; женщины такое обычно не пропускают.

Он перекинулся с Мисс Подружкой несколькими ничего не значащими словами.

Мисс Август молчала.

Но Соболь успел уловить, что она внимательно, в несколько секунд, посмотрела на него. И в этом молчаливом взгляде, задержавшемся на его лице, Соболь почувствовал оценку. Ничто не свидетельствовало о том, что она была высокой. Но что-то подсказывало Соболю, что на совсем неинтересные вещи женщины смотрят не так.

На том пока все и кончилось.

Но в следующий же момент, с немалым удивлением, впервые в жизни Соболь почувствовал вот что: он должен получить Мисс Август во что бы то ни стало.

После двух лет весьма интенсивной работы Соболь хотел прожить этот месяц, не делая ровно ничего. Но в тот момент жажда деятельности вернулась к нему.

Он сел на велосипед и почти три часа объезжал аптеки в близлежащих поселках, пока не купил дефицитные презервативы. Он не поленился вымыться в душе – благо, солнце успело нагреть воду в баке, служившим источником горячей воды. Он внимательно осмотрел и даже обнюхал свою старую ватную телогрейку – большинство его дачных друзей надевали такие на ночные посиделки, потому что по ночам было прохладно, и еще на телогрейках удобно было сидеть и лежать. Он нашел чистую рубашку и чистые плавки.

Отчего именно плавки? Он помнил, что время от времени в компании появлялась идея искупаться ночью в близлежащем озере, пока ночи еще не слишком холодные и не остыла вода. Но раз за разом, начав бухать, эту идею попросту забывали. А ведь ее можно использовать – особенно, если все остальные опять не соберутся!

Стало темнеть, и налаженный механизм субботней пьянки закрутился с точностью хороших часов. Все элементы были традиционны, и сбоев не давали. Компания постепенно собралась в лесу, у костра, и шоу началось. Пока оно не зашло слишком далеко, Соболь во всеуслышанье напомнил, что они собирались пойти купаться, и момент хороший – дни стояли жаркие, вода не остыла. Идею восприняли с энтузиазмом, и стали разливать. В последствие за нее даже выпили. Но, чем дальше шел процесс, тем ясней становилось, что опять никто никуда не пойдет.

Мисс Август держалась возле Мисс Подружки. Похоже, ее не слишком смущало то, что она никого здесь не знает. Она пила символически, вежливо улыбалась тому, что вызывали приступы уже нетрезвого смеха и наблюдала за всем происходящим, не отстраняясь явно, но и не стараясь участвовать. Кое-кто из чуваков несколько раз посмотрел в ее сторону, но потом всеобщее веселье поглотило и их. Магнитофон выдавал что-то англоязычное, и под этот аккомпанемент человек десять хаотично что-то говорили; как обычно после принятия, жизнь начинала казаться куда интереснее.

Соболь, разумеется, почти не пил. Он уселся на своей телогрейке так, чтобы быть точно напротив Мисс Август, и костер между ними отлично освещал и его, и ее. Соболь то и дело коротко посматривал на нее и однажды встретился с ней взглядом. Так повторялось еще раза два или три; пора было двигаться дальше.

Он поднялся, надел ватник и для начала отправился в лес за дровами; это периодически делал кто-то, кому было не лень. Наломав немного сухих еловых веток, он подбросил их в костер. Разумеется, это было удобнее сделать именно с той его стороны, с какой пребывала Мисс Август. Он присел возле костра, якобы интересуясь результатом своих действий, и тотчас обернулся к ней:

– Ты знаешь, что здесь есть свое собственное озеро Рица?

Она улыбнулась с некоторым удивлением:

– Нет…

– Здесь рядом старые песчаные карьеры. Довольно большие. Выглядят, как карманные горы. На дне одного карьера есть озеро. Может, там родник, а может, просто скапливается дождевая вода, – он тоже улыбнулся, – и именно до него мы никак не можем дойти.

– Знаешь, – сказала вдруг она уже без улыбки и удивления, – если вот так напиваться каждые выходные, никогда никуда не дойдешь.

Соболь не знал, для чего она это сказала но тут же понял, как это использовать:

– Поэтому я и не напиваюсь. А поскольку ты этого тоже не делаешь, мы можем пойти туда вместе.

Она молча поднялась и взяла с земли свою куртку, на которой сидела.

Он быстро исчез за границей света, создаваемого костром; Мисс Август последовала за ним; кажется, их исчезновения никто не заметил.

От костра казалось, что вокруг лежит полная тьма, но на самом деле даже в ночном лесу можно передвигаться, не натыкаясь на все подряд. Соболь к тому же мог пройти здесь даже с закрытыми глазами – он помнил эти места едва ни с рождения и знал так, как знаешь только то, что всегда нравилось, во что возвращаешься в памяти.

– Видишь что-нибудь? – спросил он Мисс Август.

– Не очень…

Он взял ее за руку.

Это был совершенно интуитивный жест, он не думал, что она внезапно потеряется. Но что-то подсказало ему, что взять ее за руку будет полезно. Он идет первым и ведет ее за собой…

Они вышли на просеку. Наверху три яркие звезды как раз помещались в узкой неровной полосе темно-синего полночного неба.

– Небо ночью черное, так ведь? – спросил он.

– Ну да.

– Посмотри вверх.

Они остановились.

– Точно черное? – спросил он.

Она помедлила и сказала:

– Обычно в таких случаях говорят: посмотри, сколько видно звезд.

Он рассмеялся – очень негромко; громкий звук был неуместен в такой тишине:

– Я спросил потому, что оно не черное. Только это обычно не замечают. Оно темно-синее. Похоже?

– Похоже, – сказала она; ничто не указывало на то, что она это увидела, но она согласилась – и кажется, сейчас это было важнее.

– Я заметил это, когда узнал, что в английском «темно-синий» будет «миднайт-блю» – «полночный голубой».

– Никогда не знала, что в английском есть темно-синий цвет, – сказала она, – хотя и учила английский. Знала только про голубой.

– В английском до странности много выражений для «темно-синий». Дип-блю. Дак-блю. Нэви-блю. Неви-блю – это, как я понимаю, цвет формы военно-морского флота, который иногда называют аббревиатурой «нэви». Ну и «сапфир» – это понятно.

Она засмеялась.

– Что? – спросил он, улыбаясь этому ее смеху.

– Ничего, – сказала она.

У него кружилась голова. Может быть, от смотрения в это полночно-синее небо с негородскими огромными звездами. Может, от ее почти физически ощутимого присутствия рядом – подумать только, женщина, которую он должен получить во что бы то ни стало, Главная Цель Существования Мира, стоит в одном шаге от него. Стоит протянуть руку…

Совершенно на автомате, ни о чем не думая, он обхватил ее за талию и притянул к себе.

Она слегка уперлась ладонями в его грудь, но само это движение, которое он не смог бы понять умом, на уровне подсознания подсказало ему, что надо делать. Он притянул ее сильнее, и нашел губами ее губы.

Когда странное, между темной землей и темно-синим небом состояние кончилось – сложно сказать, отчего и еще сложней – сколько длилось оно – она сказала:

– Если мы не увидим озеро Рица, это будет мало отличаться от того, что происходит сейчас у костра.

Когда они увидели озеро, и последовало ожидаемое продолжение, и они сидели на берегу, и он обнимал ее за плечи, на которые набросил свою телогрейку, он сказал:

– Мы еще увидимся?

– Нет, – сказала она сразу.

Он ожидал этого – так же интуитивно, как делал все, что касалось ее – но все равно спросил:

– Почему?

– Хотя ты и ведешь себя, словно тебе принадлежит все самое лучшее, это пока не так. Пока, – она выделила это слово, – это совсем не так, – она выделила слово «совсем», – а женщина ждать не может. Ты, наверное, думаешь, что лучшее впереди?

Он кивнул в темноте:

– Да, конечно.

– А самое лучшее, что могу предложить я – это то, что я могу предложить сейчас. И еще лет десять. Потом все быстро кончится. И тратить время на тех, кто мало что даст взамен, мне уже поздно.

Некоторое время они молчали.

Потом она сказала:

– Это звучит очень банально и глупо, но я хочу, чтобы ты не считал, что я веду себя так со многими.

Он отрицательно покрутил головой в темноте:

– Легко поверить. Ты слишком дорого для этого выглядишь. По крайней мере, мне хочется в это поверить, и я постараюсь так сделать.

Она усмехнулась:

– Нет, ты просто меня поражаешь…

– Чем?

– Непохожестью. Почему ты не бухаешь и не ржешь дурацким шуткам вместе со всеми? Почему не говоришь и не делаешь никаких банальных, надоевших вещей? Почему думаешь, что надо просто делать то, что считаешь нужным, и все получится?.. – она посмотрела на него, – почему ты видишь, что небо ночью синее?

Она замолчала и отвернулась.

Он тоже молчал; признаться, все это несколько выбило его из колеи.

Потом она сказала:

– Хотела бы я посмотреть, каким ты будешь лет через двадцать… И хочется, и страшно.

– Почему страшно?

– Потому что способные мальчики обычно становятся болтунами, которые только и делают, что объясняют, отчего у них что-то не получилось… Я хочу пойти спать, проводи меня.

Они молча дошли до дачи Мисс Подружки, и тогда интуиция, которая весь вечер вела его через порядочный хаос в голове, оказала ему последнюю услуг.

Когда они стояли друг против друга возле калитки, он сказал:

– Пусть это будет первая банальность, которую я тебе скажу, а может быть даже ошибка, но я очень тебе благодарен.

Она усмехнулась:

– А я вот не уверена, что могу быть тебе благодарна. Хотя все было вполне неплохо… Потому что ты первый чувак, с которым мне приходится расстаться раньше, чем он успел мне надоесть.

Он действительно никогда больше не видел Мисс Август. Но вспоминал ее часто, очень часто, особенно поначалу.

И еще вспоминал – с немалым недовольством собой – что так и не ответил на намеки Мисс Подружки. Он чувствовал себя виноватым перед Мисс Подружкой, но не мог заняться ею – Мисс Август, даже исчезнув, долго стояла между ним и всеми другими.

И он знал – почему.

Потому, что чем-то малопонятным, но явственно ощутимым, она напоминала ему Леди с «Феррари».

Которая – помните? – была не просто человеком, а Знаком Того, Что В Мире Есть Что-То Важное И Настоящее.

Студенческие годы Соболя начались, как им и положено – с веселья, состоявшего в посиделках в общаге, распитии соответствующих напитков и попытках дорваться до секса.

Отец это веселье на одобрял. Он считал, что Соболь тратит на него слишком много времени. Результаты первой сессии состояли из четверок и пятерок, но отец был недоволен.

– С виду непохо, – сказал он, – но все равно это не то. Везде и всегда лучшее достается первому. Через четыре с половиной года – а это немного – ты придешь на распределение. И там будут разные места. В том числе и очень хорошие. Их будет мало. На них будут претендовать те, кто сможет показать красивый диплом. Если ты будешь первым – ты сможешь выбирать изо всего. Если вторым – изо всего минус то, что возьмет первый. Если третьим – минус два выбора… Если тебя это устраивает – я огорчен. И сколько я тебя знаю, ты будешь огорчен таким выбором тоже. Я хочу понять, в чем дело. Почему, вместо того, чтобы бороться за первое место среди первых, ты проводишь время с теми, кто никогда этого не получит? Разве это не самое интересное – добиваться того, чтобы иметь возможность выбирать первым, из самого лучшего? Что такое есть в вашей общаге, что может это тебе заменить?

Соболь-младший некоторое время ходил вкруг да около, но потом дал отцу понять, что дело вовсе не в пьянках. Дело в леди, которые на них присутствуют, и в ряде случаев не возражают против секса.

– Чего и следовало ожидать, – сказал на это отец, – я только хотел, чтобы мои подозрения, основанные на моем собственном опыте, подтвердились бы.

После чего поделился и другим своим опытом, следующим из первого.

В результате этой беседы Соболь-младший резко сменил стратегию.

Припомнив для воодушевления свой успех в Мисс Август, он стал учиться знакомиться с женщинами в произвольных местах – обычно просто на улице или в метро. Пикаперского движения тогда еще не существовало, и почитать было нечего. Но из разговора с отцом он понял, что дело не в каких-то особых приемчика, а в правильно выбранном контингенте партнерш. Он перестал подходить к девушкам своего возраста, и переключился на леди постарше. Выбор этот стал очевиден, как только Соболь задал себе правильный вопрос, и дал на него правильный ответ.

Что он хочет от этих отношений?

Думать о семье ему рано. Отец был старше маман на девять лет и считал, что это скорее минимум, чем норма; будущая избранница Соболя-младшего сейчас едва пошла в школу.

Романтические увлечения время от времени у него возникали. Но – прямо скажем – замена Мисс Август не находилась.

Оставался просто секс.

А просто секса хотели леди за тридцать, разведенные или неудовлетворенные в браке. Такие часто готовы были познакомится со студентом. С этими леди не возникало никаких проблем, свойственных ровесницам. Они не собирались за Соболя замуж, не сообщали ему о своих беременностях – которых по такому случаю и не возникало за полной ненадобностью – не имели комплексов, и не вешали на партнера свои психологические проблемы. Они знали, что данные отношения существуют лишь для того, чтобы получать удовольствие от секса – и не портили его ничем лишним.

И времен на них уходило немного.

И почти все это время можно было заниматься тем, ради чего оно и тратилось.

И как только эта проблема оказалась решенной, он тотчас почувствовал: да, конечно, самое интересное – это быть первым и выбирать из всего.

Больше в общаге он не появлялся.

Но время шло, и возникали новые обстоятельства.

Изменения, которые поначалу казались просто очередными краткосрочными компаниями, становились все заметней.

И главное – они касались того, о чем раньше если и думали, то не говорили.

Еще в восемьдесят шестом году был принят закон об индивидуальной трудовой деятельности. Еще не капитализм, разумеется – но явное отклонение от принципа абсолютно государственной экономики. Огурцами и яблоками вдоль шоссе торговали и раньше, но не по закону.

В восемьдесят седьмом опубликовали «Дети Арбата», которые Рыбаков тщетно пробивал с середины шестидесятых. И в том же году создали комиссию по реабилитации людей, ставших жертвами репрессий при Сталине.

В восемьдесят восьмом началось настоящее предпринимательство – приняли закон о кооперативах.

Примерно в то же время экономика стала понемногу сдавать.

В августе 1991 года в Москве произошла попытка государственного переворота. Она провалилась. Последовавшие за этим события сделали возврат к прошлому еще менее вероятным.

Когда весной 1992 года Соболь-младший писал диплом, это происходило уже не в той стране, в которой он поступал в институт.

Он много раз думал – что ему делать теперь? – и несколько раз говорил об этом с отцом.

Отец собрал много информации – у него хватало для этого друзей, и своих, и тех, кого знал в свое время его отец – но никто не сказал ничего обнадеживающего. Отцовские друзья работали в разных местах, считавшихся в свое время серьезными. Но и эти места не обошли общие проблемы. Если совсем коротко: все идет на убыль; денег мало; возможности того, что их станет больше, пока не видны; перспективы совершенно неопределенны.

Во время их финального разговора на эту тему, перед самым распределением, оставалось два вопроса.

Первый: существуют ли объективные основания предполагать, что в ближайшие несколько лет государственные организации получат финансирование на уровне десяти-двадцатиетней давности?

На этот вопрос отец однозначно ответил: нет. Никто из его знакомых, близких к руководству таких учреждений, не сообщил о возможном увеличении финансирования. А объективно – при таких ценах на нефть на это не следовало и надеяться.

И второй: какова вероятность того, что очередной переворот, вроде гэкачэпистского в августе девяносто первого, окажется успешным, капитализм свернут, а занятых им людей обеспечат рабочими местами в лагерях?

На этот вопрос однозначного ответа на было.

– У тебя есть какое-то мнение о том, что мне лучше делать? – спросил Соболь-младший отца.

Тот отрицательно покачал головой:

– Нет. Потому что глупо формировать объективное мнение об исходе лотереи. Мы можем многого не знать. Того, что мы знаем, для принятия решения не хватает… Скажи вот что: ты-то сам готов отказаться от результата работы, которую ты делал пять лет?

– Я делал ее для того, чтобы выбирать первым, и выбрать лучшее. Но оказалось, что там, где я рассчитывал, выбирать не из чего.

– Ни ответ ли это на твой вопрос? – спросил отец.

– В том смысле, что сейчас выбирать лучшее может лишь тот, кто одним из первых положит диплом в стол, и станет спекулянтом?

– Конечно.

Соболь-младший пожал плечами:

– Тогда это ответ ясен: если я по-прежнему хочу быть одним из тех, кто может выбирать лучшее, у меня есть только один ход. Даже если в нем содержится труднооцениваемый риск.

И было у Соболя-младшего еще одно совещание на эту же тему – с самим собой. На котором стоял только один вопрос: чего я хочу? Не выйдет ли так, что приняв рациональное решение, я много лет буду работать над тем, что мне на самом деле не нужно? А возможность получить то, что мне нужно, тем временем уйдет – ведь только первые выбирают изо всего.

Впрочем, одного человека на это совещание он пригласил – Леди с «Феррари». Потому что она – напомним еще раз – говорила ему, что является для него знаком. Знаком того, что в мире существует нечто важное и настоящее, чего у него нет, но что ему очень нужно. Он не слишком определенно представлял себе, что это за важное и настоящее. Но был уверен, что оно существует.

И чувствовал, что очень хочет его получить.

Но пока он получил другое – свой «красный» диплом. Который занял почетное место среди бумаг в его столе для того, чтобы – хотя это и не было тогда очевидно – остаться там навсегда.

Потом Соболь поехал на дачу – до сентября.

С одной стороны, он хотел поскорее взяться за новое дело, потому что сама его новизна и неизвестность воспринимались и как сюрприз, и как вызов. С другой – он чувствовал, что возможность провести месяц на даче представится ему не скоро.

А может, и никогда – все зависит от того, что он сумеет получить, и на что захочется тратить время тогда.

Но что бы он ни ждал впереди, месяц на даче казался ему возможностью, которую нельзя упускать.

Соболь никогда не считал чем-то достойным внимания заурядный спальный район, в котором находилась квартира его родителей. Его малой родиной, местом, что вспоминаешь всю жизнь, если случится уехать навсегда, была дача.

Дачу построил дед. Землю под дачный поселок выделили в середине пятидесятых, и примерно в это же время были построены тамошние дома. За тридцать лет поселок успел зарасти деревьями, а дома – приобрести оттенок основательной старины.

Соболевская дача не слишком выделялась среди остальных. Типичный для Подмосковья дом, рубленый, но обшитый доской, с высокой двускатной крышей и парой комнат под ней, да с просторной застекленной террасой – местом семейных обеденных посиделок в летнюю жару. В середине дома, между комнатами, помещалась высокая узкая печь, покрытая изразцовой плиткой. А в самой большой комнате, служившей при необходимости гостиной, со временем сделали камин.

Соболь обожал дачу с самого раннего детства. До школы он проводил на ней все время от первого тепла до первых заморозков. В школе и в институте – приезжал каждые теплые выходные.

На даче, разумеется, была компания детишек, подходящих по возрасту Соболю. Так как дачи давали сотрудникам института, где работал дед, и ряда других тому подобных учреждений, детишки эти происходили из похожих семей. Развлекались в целом пристойно. И хотя ближе к окончанию школы появились спиртные напитки, и стали случаться по пьяни всякие истории, которые долго вспоминали потом меж собой, алкашом никто из дачных сверстников Соболя не стал.

Был и фирменный дачный коктейль – горячая водка с клубничным вареньем; варенья этого на дачах было всегда до фига. Пили эту смесь исключительно зажавши нос, ибо испаряющийся спирт производил весьма отталкивающее впечатление. Зато она действовала быстрее водки, а девушки не находили ее противной на вкус.

К тому моменту, когда Соболь окончил институт, от дачной компании мало что оставалось. То один, то другой ее участник начинал приезжать все реже, а потом пропадал. Посиделки у костра становились все тише и малолюдней.

Один из таких исчезнувших успел сообщить Соболю информацию, оказавшую на будущее Соболя поистине судьбоносное влияние.

Изучение программирования в институте повлияло на этого соболевского дачного земляка так, что ни о чем другом он не мог говорить. Соболь, любопытный до всего нового и перспективного, однажды проговорил с ним об этом большую часть ночи. Многое было тогда совсем не так, как стало уже через несколько лет. Но уже существовал «Микрософт», и «Оракл», и ряд других не менее успешных компаний и Соболь уловил во всей довольно хаотической информации, полученной им в эту ночь, гигантский призрак гигантского рынка, поднимающийся, подобно широко раскручивающейся спирали, из местечка под несколько неожиданным названием «Силикатная долина».

Это было знамение, и Соболь запомнил его.

Ближайшим другом Соболя на даче был чувак по фамилии Фомин; кличка его, разумеется, была «Фома». Фома выделялся из прочих неслабой эрудицией – поговорить с ним можно было решительно обо всем; Соболь даже присвоил ему дополнительную кличку «Аквинский». Этому человеку суждено было сопровождать Соболя во всяких делах еще не один год. Как и Соболь, он оставался одним из последних посетителей субботних тусовок.

Наконец, в последипломном августе настал момент, когда Соболь с Фомой остались бы у костра вдвоем, если бы не неожиданное появление нового посетителя.

Бывает в компаниях так, что вы знаете кого-то, кто моложе вас, с раннего детства, и привыкли воспринимать, как ребенка. Эта привычка отвлекает от осознания того, что дети растут, и в какой-то момент, обычно после долгого перерыва, вы обнаруживаете, что ребенок стал взрослым.

Ну, или почти взрослым.

Соседка по имени Настенька была таким ребенком все то время, что Соболь помнил себя. Когда Соболь пошел в первый класс, она ездила по дачам в коляске. Когда он заканчивал школу, она была девочкой-подростком, иногда встречавшейся ему на улице среди других таких же подростков; в его компанию они никогда не входили. Когда Соболь заканчивал институт, она как-то не попадалась ему на глаза, может – раз или два. Кто-то из ее компании иногда приходил вечерами к костру, может, и она была среди них – но он не обратил на нее никакого внимания.

В тот год она вдруг объявилась.

Причина ее появления оказалась проста: финансовые сложности у родителей помешали поездке на юг. За неимением лучшего Настенька приехала на дачу. В этом году она окончила школу; недавно ей исполнилось семнадцать лет.

Он столкнулся с ней на улице, утром. Фома еще спал после вчерашних посиделок. Они уже не бухали, но засиживались допоздна за разговорами, которые казались теперь куда интереснее водки с вареньем. Но Соболь не мог долго спать в солнечные летние дни, когда бы ни лег. Он просыпался рано и ощущение, что он может пропустить что-то важное, тотчас появлялось у него.

Он съедал бутерброд и шел бродить по окрестностям – по лесным просекам и луговым дорогам, по краю карьеров, к тамошнему озеру… Стареющая луна стояла над верхушками деревьев, сопровождая его в этих утренних прогулках год за годом. На траве выпадало много крупной росы, и идти следовало в резиновых сапогах. В тени стояла почти ночная прохлада, посреди открытых пространств – почти дневная жара. Желтые листья то и дело мелькали в березовой зелени и иногда, в полной тишине и безветрии, отрывались по одному, не спеша летели и исчезали в траве. И какие-то огромные, во всю вселенную размером часы показывали, что лето скоро станет меняться, и настанет что-то еще.

– Привет, – сказала ему несколько неожиданно появившаяся за забором одной из дач леди.

Он остановился. Редкий штакетник забора символически обозначал границу участка, но ничего не мог спрятать. Несколько секунд он смотрел на нее, соображая, кто это. Потом понял.

Она очень изменилась. Не чертами, которые он едва помнил, а ощущением, вызываемым ею. Он знал, что лет ей немного и все же – вполне взрослая женщина смотрела на него с вполне взрослым выраженьем лица.

Сложно сказать, что именно производило такое впечатление. На самом деле, она не казалась старше своих лет, как кажутся иногда старше дамы с утрированно взрослыми фигурами. Настенька всегда была невысока и худощава, и таковой и осталась. Может, просто работал контраст с недавней девочкой-подростком? Или интонация голоса и взгляд, которые так различаются у взрослых и подростков при встрече с существом другого пола указали ему на то, что время подростка прошло? Так или иначе, от прежней Настеньки осталось только имя – в такой отчего-то иронически-детской форме. Может потому, что во взрослой компании была своя Настя?.. Все это показалось ему совершенно неважным. Важно было ощущение внезапного открытия – и очень приятного, надо сказать.

– О, привет, Настенька! – он широко заулыбался, и это была совершенно непроизвольная, действительно довольная улыбка.

И даже это не вполне типичное «О!» подчеркивало его радостное оживление. Ничего такого особенного не было в ней – почти правильное лицо, почти правильная фигурка – но было что-то очень притягательное, близкое и располагающее, мимо чего не пройти. Он потом так и сказал себе, объясняя свои ощущения – близкое и располагающее.

И в ответ на это радостное оживление она тоже улыбнулась – также широко и непосредственно, и он сказал:

– Слушай, я тебя очень давно не видел… – как будто они были в чем-то близкими людьми и у них что-то было когда-то.

– Я тебя, кстати, тоже, – сказала она.

Они стояли у ее калитки и разговаривали, и вскоре он знал о ней так много, словно и впрямь было у них что-то когда-то, и были они близкими в чем-то людьми.

Когда он пошел дальше, то посмотрел на часы; на разговор ушел почти час.

В начале сентября Соболь вернулся в Москву, и принялся за работу.

Буэнос-Айрес, август 2005: мелонга «Cobalt mood»

– Здравствуйте… Это Хельга…

Прошло почти две недели с их первой встречи, и он начал уже беспокоиться – куда она, собственно, подевалась?

Он вспоминал ее постоянно. Ему казалось, что что-то очень близкое то и дело мелькало между ними во время беседы в кафе. Такие разговоры мало с кем можно вести; ему их вести не с кем, и ей, наверное, тоже. В этом предположении он был почти уверен.

Ему показалось, что она растерялась от произошедшего. Похоже, она ожидала другого. И поначалу не вполне представляла, как вести себя с ним. А потом оказалось, что с ним можно вести себя так, как хочется – ни малейшего оттенка игры, привычных приемов, отработанной схемы не заметил и не почувствовал он в ее поведении. Оказалось, что ничего не нужно придумывать, потому что они похожи друг на друга, и можно быть просто собой.

А вот что он знает точно: он давно не думал вместе с собеседницей на одну и ту же тему во время разговора. Обычно он думал о том, что скажет, а не что на самом деле хочет сказать; как-то не надеялся, что его мнение будет понятно и близко.

И конечно, он ждал ее звонка с нетерпением, все более переходящим в беспокойство.

– О, здравствуйте! – он широко заулыбался; Хельга не могла не понять этого.

И кажется, эта его реакция немного смутила ее, потому что пауза перед ее репликой была явно затянутой.

– Я ни от чего вас не отвлекаю?

На самом деле она его отвлекала. Он ехал домой из офиса – шел девятый час. Но вокруг были уже холмы Саратоги, на дороге никого не было, а ехал он медленно.

Он поспешно свернул на обочину и включил «аварийку».

– Сейчас нет. Я ехал домой, сейчас стою на обочине, и едва ли кому помешаю – тут нет никого.

– Почему никого нет? Вы живете так далеко от… я даже не знаю, от чего…

Он снова заулыбался, широко и довольно. Она говорила так, как мог бы сказать ребенок: ничего не пыталась изобразить, просто говорила, что думала. И не стеснялась того, что может растеряться, чего-то не знать… Еще ему было приятно рассказать о месте, где он живет.

– Я живу в пригороде Сан-Хосе. Это совсем рядом с Сан-Франциско. Рядом, но все же довольно безлюдно. Мало домов, большие участки. Холмы. Очень хороший район. Мне очень тут нравится… Вы были в Сан-Франциско?

– Нет. Я вообще в Калифорнии не была.

– Неоднозначное место. Но мне оно с самого начала показалось своим. И где еще так бывает, что на берегу океана пальмы и круглый год лето, а за час можно добраться на самолете до гор со снегом?

– В Чили. В Сантьяго… Но там нет аэродромов в горах. И еще я видала что-то похожее… вспомню – скажу. Кстати… – ее голос стал немного другим, – я не просто так позвонила. Вы сказали, что можете приехать куда угодно…

Она сделала вопросительную паузу.

– Могу.

– Вы ни собирались в ближайшее время в Южную Америку?

«Южная Америка» после «Чили» сразу обратила на себя его внимание. То есть – что-то другое?

– Я смогу приехать начиная с послезавтрашнего дня, если речь идет о Чили или Аргентине. В другие места у меня нет визы, и я не знаю, как долго ее получать.

– В Буэнос-Айрес.

– В Буэнос-Айрес?

В его голосе невозможно было не заметить искреннего удивления – ее звонок обострил и его восприятие, и все его реакции – все казалось необычным, веселым.

– Это слишком неожиданное предложение? – кажется, она подумала, что это ему не очень подходит.

– Неожиданное, и это отлично! Я никогда не бывал там – аргентинские лыжные районы доступней из Чили. Но смотрел фотографии. И мне показалось, что там интересно.

– Я буду в Айресе один вечер. Я хочу показать вам место, которое мне нравится.

– Какое?

Она секунду помедлила:

– Можно не говорить?

Он засмеялся:

– Конечно… От меня что-нибудь требуется?

– Брюки и пиджак. Темные. Галстук не обязательно.

– То есть, не костюм.

– Можно не костюм. Наверное, даже лучше не костюм. Не забудьте куртку – там будет нежарко. И… вы действительно говорите по-испански?

– Говорю. Но так, что в Аргентине меня считают чилийцем, – он усмехнулся, – и не самым образованным, полагаю.

– Это не важно, я думаю. Просто в этом месте не говорят на английском. Оно совершенно не туристическое… Я была там с человеком, который тоже знает испанский. Два года назад. Но думаю, там за это время ничего не изменилось. Это такое место, где ничего не должно меняться.