Читать книгу Апокриф - Владимир Гончаров - Страница 15

Примерно за полтора месяца до Отнарского перемирия в одном из респектабельных особняков, стоявшем среди небольшого, хорошо ухоженного, надежно огороженного и бдительно охраняемого парка, находившегося на берегу Сарагского озера, что в получасе езды на автомобиле от центра столицы НДФ, состоялась знаменательная встреча двух людей. Один из них (штатский) возглавлял ФБГБ – ведомство внутренней и внешней политической разведки и контрразведки, а другой (военный) был никем иным, как начальником Генерального штаба вооруженных сил страны. Эта их встреча была уже не первой.

– Как наши дела на фронте генерал? Победа близка? – спросил главный разведчик-контразведчик главного стратега таким язвительным тоном, который не оставлял никаких сомнений относительно личного отношения вопрошавшего к перспективам «близкой победы».

– Будет вам острить, господин полицейский! Надоело и не ко времени… – ответствовал генерал, с удовлетворением отметив про себя, что главу ФБГБ от «господина полицейского» передернуло.

– Хорошо, хорошо, Ланцер, не буду, – примирительно сказал штатский, переходя с официального «генерал» на обращение по имени.

– Да уж, давайте не будем… Давайте лучше сразу о деле, Кафорс, – моментально согласился на перемену тона беседы генштабист. – На фронте все то же, и ничего нового не будет. Ресурсов для создания стратегического перевеса в каком-либо месте и для достижения таким образом решительного успеха – нет. Даже если мы переиграем разведку противника, все равно – ресурсов нет. Экономика на пределе. Качество вооружений падает. То, что в начале войны делалось из качественных материалов, – теперь гонят из эрзацев. Броня танков лопается, как яичная скорлупа, бомбы не взрываются, зато оружие разрывается в руках у солдат. Все натянуто как струна. С «боевым духом» – сами знаете как. Лучше меня знаете. По части «духа» у вас информации больше, чем у меня. Так что на энтузиазме не вылезем. Кончать все это надо! Как-то…

– Дух… Да, дух тяжелый… Трупный, я бы сказал, дух… По всей имеющейся у меня информации – одинаково гадкий как на фронте, так и в тылу. Одним вас могу успокоить, Ланцер, у равнинцев дела обстоят не лучше. И с «духом», и с вооружениями.

– А то я сам этого не знаю! Для этого и данных военной разведки достаточно. Послушайте, Кафорс, зачем нам политическая разведка, если и так все ясно?

– То есть вы хотите сказать, что мы хлеб зря едим?

– Эм-м-м…

– Хотите, хотите! Однако, как человек трезвый, общаетесь все-таки со мной, а не с шефом ВР. А знаете, почему? Потому, что понимаете: суперколонель Картэна – верный соратник маршала Венара… А эти два парня только и мечтают о войне до победного конца… А еще они мечтают перевешать всех армейских «голубей», впрочем, как и штатских, чтобы не мешали им покрывать себя неувядаемой славой. Вас, дорогой Ланцер, между прочим, числят в «голубях». Знаете?

– Эм-м-м…

– А я знаю! Хотите повисеть?

– Кафорс, ну что вы, право! Мы же вроде договорились: говорить только по делу…

– Договорились! А что вы цепляетесь?

– Какой вы нервный, в самом деле… Ну, извините.

– Будешь тут нервным! Сидим, как на бомбе…

* * *

Пока два человека в особняке близ столицы играли прелюдию к более серьезной части своего разговора, младший брат Лорри – Темар находился в траншее полного профиля, в трехстах метрах от такой же траншеи, отрытой противником. За неимением молельного табурета, усевшись в предписанной ритуалом позе на поставленный на попа патронный ящик, он мысленно общался с Богом. Темар благодарил Бога за все испытания, которые тот щедро рассыпал перед ним, чтобы проверить крепость его веры, и дать ему окончательно убедиться в своей «посвященности».

«Посвященность» не была степенью в религиозной иерархии, ее нельзя было приобрести даже самым глубоким знанием Завета Истины или освоением всех тонкостей богослужения. Ее можно было найти только внутри себя. Это было потрясающее чувство отрыва от привычных связей материального мира, которые замещались ощущением непосредственного контакта с самим Богом и осознанием того, что «посвященный» является прямым его, Бога, орудием. Может быть, кто-то это чувствовал по-другому, но Темар ощущал это именно так.

С некоторых пор любая невзгода или потеря, которые для обычного человека могли бы стать потрясением и настоящим горем, служили ему только лишним подтверждением того, что Бог, в своей великой милости обрывая сковывающие Темара мирские связи, все более приближает его к себе, подводя к некому итогу, за которым последуют переход в вечность и полное слияние с Великой Сущностью.

Если разрыв с Лорри почти два года назад заставил его переживать и даже страдать достаточно длительное время, то конфликт с Адди, вызванный отказом Темара использовать совершенно реальную возможность отсрочки от призыва на военную службу в связи с необходимостью ухода за тяжело больной матерью и престарелой бабушкой, оставил в его душе только некоторое чувство неловкости, которое, впрочем, быстро потонуло в гордом ощущении своей способности принести любую жертву во имя Святой Веры.

Он легко, с каким-то даже наслаждением, перенес все «прелести» учебной военной части: дурную пищу, вонь казармы, жидкую грязь, дым и грохот штурмовой полосы, пот и кровавые пузыри на ногах от марш-бросков, хамский ор фельдфебелей… Это – от Бога! Бог готовит его для подвига и для встречи с собой!

Попав в окопы, он сразу вызвал невольное уважение старых вояк тем, как совершенно спокойно и даже равнодушно перенес первую для него бомбежку. А ему действительно не было страшно. Он не боялся умереть. Он думал только о встрече с Богом, о том, будет ли он удостоен этой чести прямо сейчас, или Великой Сущности понадобится еще некоторое время подержать его в этом мире для какой-то неведомой цели… И когда бомбежка закончилась, он по свистку субкорнета, только отряхнув со стального шлема и другого своего армейского обмундирования насыпавшуюся землю, одним из первых стал к брустверу, выложил на него свою винтовку и стал деловито ловить в прицел и выбивать из надвигавшейся вражеской цепи качающиеся на бегу звенья человеческих фигурок. Это – Бог! Он – рука Бога!

Ротный командир, который передал ему телеграмму Адди о смерти матери, был поражен не столько спокойствием, с которым Темар принял это известие, сколько его решительным отказом использовать предоставлявшийся в таких случаях солдатам краткосрочный отпуск. Ротный не догадывался о том, что было совершенно ясно Темару. Это – Бог! Бог испытывает его! Бог убирал всех, кто стоял между ним и Темаром.

За три месяца, которые Темар провел на передовой, он заслужил себе авторитет не только отчаянного храбреца, но и опасного счастливчика. Побывав за это время под немыслимым количеством артиллерийских минометных и прочих обстрелов, сходив в десяток смертельных атак и контратак, а также два раза добровольцем вызвавшись в самоубийственный поиск за «языком», он умудрился не получить ни одного даже легкого ранения, в то время как вокруг него людей выкашивало и калечило десятками. В конце-концов, оказаться в цепи или в окопе рядом с Темаром в роте стало считаться дурным знаком.

Снарядный ящик под Темаром качнулся, потому что качнулась земля. Он еще успел почувствовать толчок воздуха, гонимого перед собой сотнями летевших с той стороны фронта фугасных снарядов и услышать истошные команды: «В укрытие!!! Ложи-и-и-и-сь!!!!»… И все. Темар слился с Великой Сущностью.

* * *

Грохот разрывов, убивших Темара, не мог докатится до особняка на берегу Сарагского озера и помешать происходившему там разговору.

– Ну, пособачились, и довольно… – вновь примирительно произнес Кафорс. – Давайте-ка лучше подбивать бабки и принимать решения. Значит так: по моим сведениям, в стране сейчас, по крайней мере, два десятка заговоров, но по-настоящему реальных из них – четыре. Первый – заговор самого президента. Он понимает, что в свое время дал солдафонам (простите, Ланцер!) сесть себе на шею и теперь они погоняют его и в хвост, и в гриву. Но он же не дурак! Ему же ясно, что никакой победы уже не будет, и, в конце-концов, придется либо стреляться самому, либо его пристрелят, когда начнется общий бунт. А что он начнется, если все будет идти так, как идет – очевидно всем. Так что наш Железный Очкарик пока что в совершенной тайне, как ему кажется, во-первых, – зондирует почву для установления перемирия с Королевством, а, во-вторых, ищет союзников, чтобы свернуть шею маршалу Венару и его компании. А это – не просто, так что союзники нужны дельные. Однако, если он шею маршалу свернет, то может предстать как миротворец, а также, при удачном раскладе, приписать себе какие-нибудь победные лавры. Устье Смилты по Большую Ветку все-таки за нами… пока… А по части пропаганды и производства слонов из мух Стиллер действительно мастер. Но, в общем, – здесь у него единственный шанс вылезти из всей этой мерзкой каши с сохранением лица или, хотя бы, жизни. Это, кстати, тоже не так мало.

– А с кем он будет отрывать голову маршалу? – подал голос Ланцер – Уж не со своей ли личной службой безопасности? У него там этот… как его? Хамоватый такой боров… Ну… как его? Черт! Что с памятью делается! – Ланцер болезненно сморщился.

– Жаккор – подсказал Кафорс.

– Да, точно: Жаккор! – с облегчением подхватил генерал.

– Нет, нет! – Кафорс даже замахал рукой. – Очкарик сам понимает, что эта свинья, хоть и корчит из себя преданного пса, но при нынешней ситуации и при полном отсутствии шансов под пули за шефа не полезет. Скорее, сдаст его.

– Кому? – коротко спросил Ланцер.

– Мне, например, – тут же ответил Кафорс, – или, скажем, маршалу… Кому понадобится, тому и сдаст! Собственно, уже начал сдавать. Он уже выходил на меня. Осторожно пока… Дескать: «Надо спасать президента…» – то-се, бла-бла…

– Ну? А вы?

– А зачем он мне. На меня сам Стиллер вышел. Он же понимает, что в случае чего, придется дело иметь как минимум со спецназом военной разведки, да с головорезами из Патриотического Союза Офицеров, а то и с регулярными воинскими подразделениями… Маршал у нас такой – он может!

– Ну, и на какой итог рассчитывает президент? – заинтересованно спросил начальник генштаба.

– Как всегда! Хочет снова сверху оказаться… за наш с вами счет.

– А он, что, знает, что мы… эм-м-м?

– Да нет, что вы, Ланцер! Но он знает меня и предполагает, что я могу иметь какую-то свою игру. А кроме того, Очкарику хорошо известно, что у меня в непосредственном подчинении несколько диверсионных подразделений с первоклассными спецами… И батальон бойцов для групп захвата – тоже, я вам скажу, мастера отменные. Так что ежели не в поле сходиться, а душить друг-друга по штабам и квартирам, то мои орлы плюс его вшивая гвардия – это уже что-то… Это уже неплохой шанс против Венара и Картэны.

* * *

Кафорс, Ланцер, Венар… – эти имена известны Лорри только из газетных публикаций, новостных передач радио и телевидения, военных сводок. В общем-то, какие-то абстрактные фигуры. Лорри ни о ком из них никогда специально не думала. А сейчас, тем более, не до них. Она сидит в читальном зале университетской библиотеки и заканчивает выверять список литературы, использованной ею для написания магистерской диссертации.

Восемь месяцев, прошедшие после выписки Лидо из госпиталя и его отъезда домой, прошли для нее настолько ординарно, насколько этот термин применим к условиям жизни человека в воюющей стране. Так же, как все, Лорри примерялась к этим условиям, испытывала те же, что и все, тяготы, жила теми же, как и у всех, надеждами, и несла обычные в таких случаях (хотя от этого не менее тяжелые для нее) потери.

В конце осени она получила письмо от Адди, в котором сестра сообщила ей, что Темара призвали в армию и что он отказался от отсрочки, которую вполне мог бы получить. Мало того, он очень переживал и порицал себя за то, что не успел подать прошение о зачислении его в армию добровольцем еще до получения повестки из комиссии по воинскому набору. Он, видите ли, считал это нарушением со своей стороны какого-то там «морального обязательства» перед «братьями по вере». Адди, не вдаваясь в подробности, упомянула о состоявшемся у нее с Темаром трудном и даже тяжелом разговоре по этому поводу, который закончился безрезультатно. Я ему говорю, сетовала Адди, что нужно не только о Боге, но и о близких людях подумать. А он, как заведенный, – свое (ты же слышала!), дескать, мы в этом мире гости, а настоящее существование где-то там, у Бога или в Боге (черт его разберет, прости сестричка!). Все говорит, что именно так он проявляет о нас всех высшую заботу, служит за нас всех перед Великой Сущностью и все такое. В общем, только и мечтает о каком-нибудь религиозном подвиге. Это ужасно, Лорри! Добром это не кончится, но ничего, совершенно ничего нельзя поделать!..»

Лорри, понимая, что повлиять на брата невозможно, да и поздно, написала Темару в армию пару довольно формальных писем, вроде того: «Как здоровье? Как дела?» и получила вполне ожидаемые ответы: «Бог Велик и Светел! Слава Ему – все хорошо!»

Госпожа Варбоди во время всей этой истории с призывом ее сына в армию очередной раз находилась на лечении в психиатрической клинике. О том, что происходит в доме, от нее, разумеется, скрывали. Однако в середине зимы, когда Темар, стоически выдержав все сомнительные удовольствия «учебки», готовился к отправке на фронт, его мать выписали из больницы. Не застав сына дома, она все поняла, и никакое самоотверженное вранье Адди о том, что Темара забрали на «общественные работы», помочь уже не могло. У госпожи Варбоди случился тяжелейший припадок депрессивного психоза, в ходе которого она совершала беспрестанные суицидные попытки: пыталась выпить или проглотить все, что в ее больном воображении представлялось ядом, пробовала выбросится из окна, несмотря на то, что в доме было только два этажа, вскрыть себе вены столовым ножом… Адди, собрав все свое самообладание, металась от безумной матери к рыдающей бабушке, которая плакала от бессилья, не будучи в состоянии чем-нибудь помочь, и от них обоих к телефону, торопя и торопя карету скорой помощи. Наконец, несчастную госпожу Варбоди с вывихнутой после падения из окна первого этажа рукой, с истерзанными тупым лезвием запястьями рук, всю в крови, доставили в психосоматическое отделение Инзонской городской больницы. Но, пока больную выводили из состояния психоза, у нее развился приступ острой сердечной недостаточности, который купировать не удалось. Она умерла.

Лорри по телеграмме сестры, как и тогда, когда умер отец, на перекладных рванулась в Инзо. Но это было уже другое время, – транспорт ходил гораздо хуже. Она провела в дороге более трех суток, и маму похоронили без нее…

Она почему-то вспомнила об этом сейчас, сидя за потертым, но добротным столом университетского читального зала. В глазах у нее стало горячо, а в горле колко… Она часто задышала и, желая сдержать рвавшееся наружу рыдание, с тихой яростью коротко стукнула кулачком по краю массивной столешницы. Несколько человек, сидевших в зале, обернулись, библиотекарь поднял голову от конторки… Книжка упала? Бывает…

Как же она ненавидела в этот момент Стиллера! …И попов!

* * *

– А попы? – поинтересовался у своего собеседника Ланцер, продолжая свои переговоры с шефом ФБГБ за тысячу километров от Лорри. – У Стиллера ведь с ними тоже какие-то танцы?

– А что попы? Вы наших попов не знаете? Попы всегда примкнут к победителю и объяснят всем, что провидению было угодно, чтобы все вышло именно так, как вышло.

– Но сейчас-то Первосвященник пока с президентом? – продолжал разрабатывать тему Ланцер.

– Вот именно – пока. Пока не ясно, кто сверху окажется. Первосвященник – старая опытная бестия с постной рожей!

– Однако вы его не любите, Кафорс!

– Завидую, Ланцер, понимаете? Завидую! Ведь мы с ним когда-то, еще до Славного Народного Восстания и Войны за Объединение, вместе начинали в Управлении Охраны Короны… Его уже тогда внедрили.

– Так это что – не слухи?

– Для меня и вот теперь для вас – святая правда. А для всех остальных, по-прежнему – отвратительная и мерзкая клевета еретиков и атеистов. Он, Первосвященник наш, всегда везунчиком был. Картотеку секретных агентов начальник Управления, когда конфедераты столицу захватили, успел спалить. Вот и получилось, что всех кадровых спецов – и молодых тогда, вроде меня, и стариков, вроде самого начальника Управления – кого почикали, кого разогнали с волчьими билетами и без куска хлеба. А вот сексоты, особливо, которые еще не успели себя как-нибудь расшифровать, остались при местах, и некоторые даже – при теплых.

– Так, что получается? Первосвященник у нас… то есть, у вас «на крючке»? – полюбопытствовал Ланцер.

– Черта лысого! Я же вам сказал – все сгорело. Даже куратора его тогда же, во время штурма столицы, шлепнули. Он отлично знает, что на него ничего нет, кроме личных воспоминаний двух-трех человек. А это, сами понимаете, – не серьезно. Поэтому-то я ему и завидую. Он со своей поповской шайкой всегда при деле, при деньгах, в относительной безопасности, да еще и с репутацией святого! И снова, поверьте, мы все в дерьме окажемся, а он – в белом фраке. Сейчас он опять всем нужен будет, прежде всего, конечно, победителю – благословлять итоги драки и убаюкивать растерянное быдло. Чтобы это быдло не полезло, куда не следует…

– Так что у него все-таки со Стиллером? – настаивал Ланцер.

– Очкарик именно через него организовал тайный канал связи с Королевством. Мои информаторы сообщают, что легаты Первосвященника днюют и ночуют в штаб-квартире ВЭК[4]. А ведь раньше он и слышать об экумене не хотел. В чем дело? А в том, что наши попы встречаются там с представителем Экзарха церкви Бога Единственного и Светоносного. А дальше эта цепочка тянется, насколько мне известно, прямо в Кабинет Министров Соединенного Королевства. Собственно, по имеющейся у меня информации, стадия зондажа уже заканчивается. Далее его планы таковы: используя секретное посредничество Первосвященника, согласовать практически все приемлемые для сторон условия мира, а затем, неожиданно для всех выскочить на прямые переговоры и закончить дело в два, три дня, поставив всех перед фактом. Здесь Очкарик видит две основные опасности (это он мне сам изложил!). Первая из них – быстрая реакция маршала Венара и иже с ним. Эти парни, если Очкарик будет в стране, могут просто захватить его, а затем, скорее всего, пришьют. Результаты Переговоров, разумеется, дезавуируют. Если же в момент возможного выступления военных он окажется за границей на переговорах, то здесь просто перебьют всех его клевретов, захватят власть и обратно самого Стиллера уже не пустят… А если пустят, то только для того, чтобы расстрелять…

* * *

Совсем недалеко от заговорщиков, в здании Центрального военного госпиталя, находившемся среди обширного парка на другом берегу Сарагского озера, заседала медицинская комиссия. Предметом рассмотрения комиссии были истории болезни находившихся на излечении военнослужащих и собственно сами военнослужащие, а точнее, тела, которыми они обладали. Целью же рассмотрения было определение пригодности этих самых тел для дальнейшего использования в ходе продолжавшихся военных действий на суше, на море и в воздухе.

Среди недлинной очереди из дожидавшихся вызова в большую светлую комнату, где за длинным столом спинами к высоким переплетам окон торчал частокол фигур, обряженных в белые халаты и увенчанных белыми же медицинскими шапочками, находилось и складное тело Лидо. Точнее, тело в комплекте с душой – в общем, он сам, собственной персоной.

Мама, несмотря на все возражения сына, увязалась провожать его и теперь маялась неизвестностью на лавочке в сквере за оградой парка, ибо на территорию госпиталя посторонних не допускали. Она страшно беспокоилась, что сына, которого по-прежнему мучили сильные головные боли и с которым, хотя и редко, но все еще случались припадки эпилепсии, признают годным к прохождению строевой службы и снова направят под пули и бомбы.

Что касается Лидо, то он был уверен в том, что отправка на фронт ему не грозит. Наблюдаясь и получая лечение в поликлиническом отделении госпиталя он, по своему обыкновению, перезнакомился со всеми хорошенькими и не очень хорошенькими медицинскими сестрами и всех их положительно очаровал. Следствием этих, можно сказать, инстинктивных с его стороны действий было то, что, направляясь на медицинскую комиссию, Лидо заранее и доподлинно знал от загипнотизированных им молодых женщин содержание врачебного заключения. Смысл его состоял в том, что молодому человеку необходимо продолжить лечение в течение еще полугода, после чего видно будет, способен ли он быть пушечным мясом или придется оставить его в покое окончательно. Он, разумеется, поставил маму в известность о своих более чем серьезных шансах избежать новой отправки на фронт, но беспокойная женщина боялась поверить в такое счастье сразу, почему и настояла быть при сыне эскортом во время его похода в госпиталь.

Самого же Лидо, честно говоря, уже больше беспокоило его собственное будущее вне армии. Думать об этом совершенно безмятежно мешала продолжавшаяся война, однако, у него к моменту вызова на медицинскую комиссию сложилось определенное убеждение, что финал близок. Это просто витало в воздухе. За несколько месяцев, которые он провел дома, Лидо сделал для себя некоторые выводы. Будучи человеком общительным, он быстро восстановил старые знакомства и завел новые. Куда бы он ни приходил, с кем бы ни встречался, о чем бы ни беседовал, – всегда и везде в конце-концов заходил разговор о том, что долее воевать невозможно, глупо и даже преступно. Такое отношение к войне, как оказалось, в тылу было распространено гораздо сильнее, чем в армии.

Вначале это обстоятельство несколько удивило Лидо. В самом деле! Кто, как не солдаты, непосредственно рискующие жизнью в военных сражениях, должны бы первыми изнемочь от войны? Ан нет! Люди, жившие в сотнях и тысячах километров от фронта, ни разу не слышавшие разрыва снаряда и не проведшие ну, хоть получаса в бомбоубежище, говорили о тяготах военного времени гораздо чаще и злее, чем, например, его товарищи по экипажу на реально воюющем боевом корабле.

Потом, поразмыслив, он понял (во всяком случае, как ему казалось), в чем дело. Пропагандистский пресс в армии был гораздо сильнее, чем здесь, в тылу, цензура – жестче. Строгая субординация и военная дисциплина также не способствовали развитию критического мышления. Кроме того, там, на войне, люди как-то постепенно отвыкали бояться и начинали думать о себе так, как будто им уже нечего терять. Хуже уже ничего быть не может. А лучше – может! Вот останусь живым – красота!

А здесь, в тылу, – есть, что терять. Можно потерять близких, которых заберут в армию и они там сгинут; могут забрать в армию тебя самого и сгинешь ты сам; или станет еще хуже со снабжением; а еще можно потерять продуктовые карточки; твое имущество могут реквизировать на нужды фронта; могут сорвать тебя с насиженного места и направить на оборонные работы… И вообще, нет никакой возможности просто жить спокойной довоенной жизнью, заниматься любимым или не очень любимым делом, тихонько богатеть или тихонько разоряться, спокойно жениться или разводиться, зачинать и рожать детей, ездить на отдых в южные или приморские кантоны…

Лидо, получивший мирную передышку, через некоторое время сам почувствовал, – у него тоже появилось то, что он стал бояться потерять: относительная безопасность, Лорри, надежды на будущее… И одновременно возникло острое, значительно более сильное, чем когда-либо, желание, чтобы эта чертова война, которая когда-то казалась ему вполне справедливой и даже необходимой, как-нибудь, собственно, все равно как, но, главное, побыстрее закончилась…

Лидо, выслушав от медицинской комиссии практически заранее известное ему резюме, направился к проходной госпиталя, чтобы успокоить истомившуюся волнением мать, а двое людей в особняке на другом берегу озера продолжали свой разговор.

* * *

– Эм-м-м… А Стиллер… он не пытался найти союзников среди радикал-демократов? – спросил начальник Генштаба.

– Хороший вопрос. Это, как раз имеет отношение к другой опасности, которую Очкарик для себя усматривает. Я его, конечно, информировал о планах радикальной оппозиции. Мало того, я организовал ему, по его же просьбе, секретную встречу с Дюрсом. Не лично, разумеется, организовал, а через моего агента. Есть у меня там кое-кто в руководстве их политического крыла. Вообще-то, Дюрс имеет у них репутацию соглашателя, но даже он Стиллера огорчил. То есть, в противостоянии армейским придуркам (простите, Ланцер!) они помочь готовы, но дальше непременное требование: Очкарика – в отставку. И, заметьте – никаких гарантий иммунитета от возможного судебного преследования. О «Боевом крыле» и говорить нечего. Там ребята злые, и о Стиллере даже слышать не хотят. Ни в каком качестве. Вру, однако! В виде мишени для пули или бомбометания – вполне. Счастье, что боевая организация молодая, в стадии становления, так сказать, и выработки программы. Реально крови еще не хлебнули и во вкус не вошли. Я им, как могу, мешаю. Ссорю между собой, наиболее активных выдергиваю, да по тюрьмам рассовываю, несколько тайников с оружием ликвидировать удалось. Но долго это так не протянется. Растут ребята. Руководство политического крыла для них – ничто. Двух моих людей недавно у себя вычислили и пристрелили. Еще немного, и в нас с вами, генерал, пулять начнут. А в общем, повторяю, ни у кого из радикал-демократов места для Очкарика в будущем не предусмотрено. Они готовят всеобщую стачку, акции гражданского неповиновения, а боевики – террор против наиболее одиозных стиллеровских администраторов. В армии у них в союзниках «Офицеры за Демократию». Слышали, Ланцер, про такую организацию? Или Генеральному штабу это не интересно?