Читать книгу Апокриф - Владимир Гончаров - Страница 5

Проехав километров триста пятьдесят по пролегавшему в степи малозагруженному шоссе с редкими ответвлениями до лежащих где-то на пределе видимости мелких городков и поселков, не тревожимый в течение нескольких часов никем и ничем, уже не известный в этой местности никому, Варбоди, наконец, почувствовал, что к нему возвращается душевное равновесие и, первый раз за последние несколько недель, хорошее настроение. Он с удовольствием ощущал разогретый, почти без запахов, воздух летней степи, шумной пульсацией вламывавшийся в приоткрытое окно автомашины, и думал о том, что во всем можно найти свои положительные стороны; что вот теперь он может позволить себе хорошенько отдохнуть и от въедливой и утомляющей ежедневной рабочей текучки, и от этой чертовой, как видно, никому не нужной научной работы; что он, как только приедет на новое место, даже не будет пока искать работу (благо, приличный запас денег на банковских счетах есть), а возьмет жену с детьми и повезет их вот так, сам, в Приморские кантоны, где зеленые крутобокие горы моют свои подошвы в прозрачной и теплой соленой воде; что все когда-то встает на место; что периоды буйного социального помешательства тоже имеют свой конец; что, если все это слишком уж затянется, можно уехать из страны в такое место, где уже перебесились, и новый приступ ожидается не скоро…

До Инзо было почти две тысячи километров.

Первое, что увидел Варбоди на въезде в город, – огромный щит, с которого, вытянув вперед руку с указующим перстом, уставленным прямо в инженерскую переносицу, строго смотрел на него сквозь толстые стекла очков сам Президент. Фоном Стиллеру служила казавшаяся бесконечной, плотно сбитая масса людей, сфотографированная откуда-то с высоты и пересекавшая плакат в направлении от верхнего левого угла к правому нижнему в неумолимо-едином шествии под государственными флагами. Все это осеняла яркая надпись: «Ты патриот? Становись рядом!»

Минуя по-провинциальному пустую, центральную площадь городка со стандартным памятником «Борцам за Объединение» в маленьком скверике посередине, он с удивлением обратил внимание на унылую фигуру дворника, метущего тротуар перед зданием мэрии. Дворник был облачен в темно синюю рабочую куртку, на спине которой, выполненная из полосок белой светоотражающей ткани, ярко выделялась крупная надпись – ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ. Пожав плечами и недоуменно хмыкнув, Варбоди оставил вежливого дворника позади и повернул в улицу, ведущую к дому тещи.

* * *

Он действительно в полдня заставил свое семейство собраться в поездку и на следующее уже утро гнал машину в сторону Золотого Побережья.

Дети ожили и то без умолку тарахтели о чем-то своем на заднем сиденьи, не забывая вертеть головами по сторонам, то сосредоточенно погружались в какие-то только им понятные игры, прерываемые недолгими детским ссорами с неизбежными мелкими обидами.

Госпожа Варбоди сидела одесную своего супруга неподвижно, устремив явно отсутствующий взгляд куда-то в пространство над малоподвижным горизонтом. Попытки мужа увлечь ее каким-нибудь пустячным разговором, какой-либо необременительной темой, забавной сплетней, в лучшем случае, приводили к тому, что она слегка поворачивала к нему свое лицо и коротко, вымученно улыбалась, стараясь хоть как-то отблагодарить усилия близкого человека вывести ее из состояния тоскливого оцепенения.

Совладать с собой она не могла. За последние недели в нее вселился страх – страх женщины и матери за то, что такой спокойный, такой уютный, такой привычный домашний очаг, бывший смыслом ее существования и давший по каким-то роковым и совершенно не зависящим от ее воли и желаний причинам страшную трещину, будет окончательно разрушен ходом дальнейших событий – событий, как ей почему-то казалось, непременно опасных и тягостных, неизбежное наступление которых она инстинктивно чувствовала и с ужасом ждала. Любая посторонняя мысль лишь формально цепляла ее сознание, мгновенно вытесняемая монотонным круговым наваждением: «Что же будет? А если и в Инзо то же? Везде, ведь, так… Дети… Как быть с детьми? Они даже учебный год не закончили! А на новом месте? А если их опять начнут шпынять? Непременно начнут! Варбоди, Варбоди… Бедный мой Варбоди… Все хорохорится, а у самого, вон, глаза, как у больной собаки… Как он с его вечным упрямством (к которому я-то привыкла!) – как он с ним устраиваться будет? Теперь то? Когда помалкивать надо? Ах боже мой, а если, как с Вагерой?… Господи, какой кошмар!.. Сможет ли он помалкивать? Ох, смог бы… Не знаю… Не так уж много у нас денег, придется ему искать работу. Сможет ли найти приличную работу? Дадут ли работать? Господи, что же будет? Как дети приживутся на новом месте? Не начнут ли хуже учиться? Сынуля, такой впечатлительный! Он уже заранее новой гимназии боится… Ох, что же будет? Мама тоже в ужасе от всей этой истории… Ох, тоска то какая… Что же делать?.. Что же будет?..»

* * *

Они остановились в маленьком частном пансионе, находившемся метрах в двухстах от берега моря, на довольно крутом склоне горы, спускавшемся к воде многочисленными складками искусственных террас. Вокруг – с полсотни аккуратных, в основном, кремового цвета, домиков под веселыми черепичными крышами, небольшие, тоже чистенькие, автобусная остановка и бензоколонка на Приморском шоссе, густая и яркая зелень теплолюбивой растительности, масса цветов, вкусно хрустящие гравийные дорожки, каменные композиции альпийских горок, десятка полтора непременно белых яхточек у двух коротких пирсов на ослепительно бликующей переливчатой бирюзе бухты, солнце, мягкий теплый ветер и небольшое количество (при этом вполне спокойных и негромких) звуков – в общем, типичное курортное местечко для непритязательного семейного отдыха.

Кроме семейства Варбоди в пансионе пребывали еще две супружеские (а может, и не супружеские) пары, которые можно было встретить только за завтраком и ужином в столовой комнате. А в остальное время отдыхающие могли наслаждаться семейным (или не семейным) уединением, так как двери каждого из апартаментов выходили на разные стороны дома, и каждый из проживающих мог попадать к себе через отдельную калитку, пройдя по персональной дорожке, ведущей через приватный же палисадник, отделенный от других палисадников и от улицы высокой и почти непроницаемой живой изгородью.

Три недели Варбоди прожили в этой дивной курортной глуши, по мере возможности избегая любого общения с кем бы то ни было. Даже дети не проявляли, казалось бы, естественного для их возраста желания оторваться от взрослых и пообщаться в кругу сверстников, а жались друг к другу и к родителям.

Пустынный каменистый пляж в километре примерно от поселка, собственно, не пляж даже, а россыпь крупных скальных обломков под обрывом к морю, где они проводили иногда целые дни, давал им ощущение некоторой отгороженности от мира со всеми его угрозами и неприятностями. Время от времени они отправлялись на долгие, с раннего утра до позднего вечера, прогулки в горы, поднимаясь короткими, крутыми долинами к невысоким зеленым хребтам, где изредка встречались только маленькие летние скотоводческие фермы, у хозяев которых можно было почти задаром получить потрясающее свежее масло и молодой домашний сыр. Все это время Варбоди не покупал и не читал газет, а из радиопередач слушал только сугубо музыкальные и, лишь заслышав позывные новостей, менял волну.

Такая психогигиена дала очевидные результаты. Сам Варбоди обрел совершенно определенное душевное равновесие и, будучи вообще довольно уверенным в себе человеком, глядел в грядущее, хотя и не без заботы, но и не без надежды. Дети, казалось, окончательно оттаяли и забыли все неприятности. Они азартно плескались в воде, соревновались в добывании ракушек, крабов и какой-то другой забавной морской живности, распевали песни на походе в горах, играли в мяч, в салки, в жмурки, старательно затаскивая в свои затеи родителей. Даже госпожа Варбоди немного отошла от тоскливой сосредоточенности, стала без напряжения говорить с супругом на отвлеченные темы и даже несколько раз беззаботно смеялась, когда была вовлечена детьми в какую-то бесшабашную возню.

Лишь одна мелкая заноза мешала инженеру в эти восхитительные три недели полностью отключиться от неприятных воспоминаний. Дело в том, что на обочине Приморского шоссе, недалеко от бензоколонки, торчал здоровенный рекламный стенд, который Варбоди, всякий раз, когда ему случалось проходить мимо, старался обойти так, чтобы видеть только одну его сторону, – а именно, ту, откуда чрезвычайно аппетитная и в основном именно за это любимая почитателями эстрадная певичка призывала приобретать недвижимость на Золотом Побережье. И дело было вовсе не в том, что инженер хотел лишний раз взглянуть на явно заслуживающие внимания женские прелести, или серьезно задумался о покупке дома. Нет, просто он совершенно точно знал (увидел, когда еще первый раз подъезжал к курорту), что с обратной стороны стенда находится знакомый еще по Инзо плакат, с которого Президент продолжал настырно допытываться у Варбоди – патриот ли он?

* * *

Три недели, к сожалению, нельзя растянуть в вечность. Нет никакой возможности человеку ответственному, обремененному обязанностями перед любимым семейством и не обладающему броней большого капитала, просто сбежать от проблем и спрятаться от контактов с агрессивным миром в какой-нибудь симпатичной раковинке (например, в монастыре или в обеспеченном отшельничестве богатого бездельника), где его никто, кроме самых близких людей, не достанет.

Варбоди был обречен на возвращение. Запас денег, конечно, есть, но несколько месяцев без работы, при сохранении семейством более или менее привычного образа жизни, полностью его исчерпают. Так что, рано или поздно, нужно будет как-то устраиваться. Дети должны учиться – значит, воленс-ноленс, нужно безотлагательно заниматься определением их в гимназию – новый учебный год на носу. Если серьезно задуматься об эмиграции, опять же – деньги, оформление паспортов, виз, других документов, решение вопросов с имуществом… В общем, долгая, нудная и дорогая история.

Перед отъездом с курорта Варбоди купил несколько газет столичных и местных издательств, чтобы более или менее оценить ситуацию, с которой он может столкнуться по возвращении в Инзо. Мир за прошедшие три недели, как и следовало ожидать, не перевернулся – все то же: «Незначительное падение биржевых индексов на фоне нестабильных цен на энергоресурсы», – ясно, дальше: «Очередное заседание Международной Миротворческой Лиги по вопросу определения морских экономических зон», – понятно, дальше: «Выписка из протокола Центральной КРАД: список лиц противопоставивших себя Родине и народу», – ну, тоже понятно, дальше: «Похищенные пришельцами», – тьфу, черт, маразматики! Дальше… «Торжественный молебен в честь…» – Бог с ним… Дальше… Ага, вот, что-то новенькое… Это, кто же у нас такие? Ах, «Старая Газета»… Жива еще, надо же… Так: «Неофициально. Редакция располагает достаточно точной информацией от заслуживающего доверия источника, о том, что депутаты Народной Палаты парламента от «Объединенного Отечества» в ближайшие дни намерены инспирировать так называемый технический роспуск парламента, солидарно подав заявления о сложении с себя депутатских полномочий. В этом случае парламент Президентом будет распущен. Каковы цели этой акции? За два года, оставшихся до очередных парламентских выборов, «Объединенное Отечество», по мнению наших аналитиков, неминуемо дискредитирует себя и уже не сможет одержать победы на выборах. Даже учитывая сильно урезанную роль нашего парламента, Президент Стиллер, при отсутствии послушного большинства в представительном органе, не сможет без серьезной борьбы проводить и финансировать свои сомнительные законопроекты, а также формировать исполнительную власть и судебные органы как ему вздумается. Кроме того, оппозиционные президенту партии получат трибуну, голос которой замолчать будет нельзя. Таким образом, властный ресурс для обеспечения избрания Стиллера президентом на второй срок сильно сократится. Поэтому Президент и «Объединенное Отечество» стремятся провести выборы в парламент именно сейчас, на гребне псевдопатриотической истерии, чтобы обеспечить себе большинство (возможно, конституционное) в законодательном органе на полные пять лет, создав тем самым мощный плацдарм для переизбрания Стиллера через три года на следующие семь лет».

«Да, грустная арифметика», – произнес себе под нос Варбоди и перевернул последнюю страницу газеты, чтобы заглянуть в выходные данные. «Тираж 10 000 экземпляров», – прочитал он. «Только у одного «Столичного Патримольца» раз в двадцать больше», – подумалось ему.

Политинформацию для жены он проводить не стал.

* * *

По возвращении в Инзо сбылись не только худшие ожидания самого Варбоди, но и худшие ожидания его супруги.

Устроиться преподавателем в Инзонский технический колледж нечего было и думать. Почтенная вдова Моложик поведала Варбоди, что администрация и попечительский совет этого учебного заведения полностью отстранены от решения каких-либо, в том числе кадровых, вопросов Советом студентов-патриотов, где запевалами, конечно же, патримольцы.

«Просто какой-то ужас, милый Варбоди! – рассказывала пожилая испуганная женщина.

– Эти мальчишки повыгоняли всех преподавателей! Физически повыгоняли, понимаете?! Люди с семьями сидят без жалования, представляете? Мало того, их дома держат буквально в осаде! День и ночь им кричат в уши ужасные вещи! Некоторых избили. Придумали какой-то акт очищения для тех, кто хочет работать. Бедный проректор! У него отчаянное финансовое положение. Ребенку нужна очень дорогая операция. Ради этого он выдержал этот ужас. Я знаю от его жены. Четыре часа кряду ему пришлось перед толпой этих извергов признаваться в несуществующих грехах, а затем каяться и просить прощения. Но и это еще не все, Варбоди! В доказательство «искренности раскаяния и смирения перед народом», как у них это называется, он вынужден был десять дней отработать дворником. Представляете? Проректор мел улицы! Да не просто мел, а еще и надпись на себе должен был носить: «Прошу прощения»! Еще три или четыре преподавателя согласились на этот кошмар. Теперь им позволили находиться на службе, но «Совет» помыкает ими как хочет…

А через два дня после возвращения семьи Варбоди в Инзо был объявлен указ Президента о роспуске парламента и проведении досрочных выборов, в связи с чем Инзонский Технический колледж по решению «Совета студентов-патриотов» вообще зарылся на неопределенный срок, так как студенты в полном составе мобилизовали сами себя на участие в избирательной компании.

Поход Варбоди в городскую и окружную администрации с целью предложить себя в качестве кандидата на какую-нибудь инженерную должность также окончились плачевно. Как чужак в этом городе, он уже не мог рассчитывать на аудиенции у первых лиц и был вынужден довольствоваться весьма формальным приемом у рядовых чиновников департаментов по работе с кадрами. Эти чиновники, осторожные и подозрительные, как все кадровики, сначала высоко поднимали брови, знакомясь с документами о квалификации посетителя и с его послужным списком, после чего, скорее всего, уже предвидя результат, задавали вполне естественный, но совершенно убийственный для него вопрос: «А что побудило уважаемого соискателя оставить такие почетные и высокооплачиваемые должности в таком благополучном и экономически развитом регионе и переехать в наш значительно менее успешный и перспективный край, где и работу-то по прямой специальности соискателя найти невозможно?» Выслушав сбивчивые и, прямо сказать, маловразумительные объяснения Варбоди (правду он сказать уже боялся, а хорошо врать научиться не успел), кадровики с видимым сомнением поджимали губы, совершали какие-то пассы бровями, долженствовавшие, видимо, означать напряженную работу мысли и трудность принятия решения, а затем резюмировали: «Нет, ничего, совершенно ничего подходящего для вас у нас нет. Попробуйте зайти месяца через три, ранее точно ничего не будет. А то и через полгода…»

В общем, – испуг и решительный отказ, слегка завуалированный формальной вежливостью.

* * *

И с гимназией вышла печальная история.

Несмотря на объявленные часы приема, директора на месте не оказалось. Швейцар лишь пожимал плечами и горячо утверждал, что ему «ничего, ну совсем ничего не известно». Варбоди только и оставалось, в свою очередь, пожать плечами и, сухо попрощавшись, удалиться восвояси.

Мадам Моложик, естественно, приняла проблему устройства внуков на обучение близко к сердцу и немедленно уселась около телефона. Судя по всему, она была знакома с половиной города. Примерно через сорок минут напряженных переговоров Варбоди услышал резюме.

– Дорогой зять, отправляйтесь прямо сейчас по адресу: Парковые Линии (это за рекой), Четвертый массив, дом пять. Директор гимназии вас примет у себя дома, но, по-моему, у него какие-то неприятности.

Через полчаса инженер уже нажимал кнопку звонка рядом с калиткой в ограде коттеджа, находившегося по указанному ему адресу.

После взаимного представления и обычных приветствий хозяин дома и гость расположились на креслах в гостиной. Варбоди успел только раскрыть рот, чтобы изложить дело, но директор гимназии – высокий, худой человек, лет шестидесяти пяти-семидесяти, с редкими седыми волосами и обширной плешью на голове – решительно остановил его жестом руки и заговорил сам.

– Суть вопроса мне ясна. Кое-что о вас мне тоже уже известно. Город небольшой – сами понимаете. Зачислить ваших детей в гимназию формально не составит труда, даже сейчас, когда я сам не знаю, сколько времени еще буду оставаться директором. Может быть, завтра меня уже уволят. Но, все равно, даже завтра утром я успею включить их в списки. Вопрос в другом: смогут ли они учиться, точнее, дадут ли им учиться? Насколько я понимаю, вы приехали сюда с семьей не просто так. Собственно, вы – даже не первый. Не говоря о том, что у нас в городе имеется несколько десятков, так сказать, коренных жителей, находящихся в таком же, как и у вас, как бы это выразиться… да, статусе! Об этом, вашем статусе станет широко известно в ближайшее время.

Директор гимназии встал из кресла, медленно опустил руки в карманы брюк и привычно ссутулился (видимо, ему было так удобнее). Затем, не вынимая рук из карманов, глядя в основном в пол и лишь изредка посматривая на Варбоди, он заходил из угла в угол комнаты, развивая свою мысль:

– Во-первых, не обойтись без стандартного запроса по прежнему месту учебы: выписки из табелей успеваемости, характеристики, врачебные свидетельства, справка о причинах оставления гимназии до окончания учебного года и все такое прочее. Уже из этого будет все ясно, а шила в нашем провинциальном мешке не утаишь. Во-вторых, наши ретивцы из Инзонского промышленного колледжа ведут реестр – да, представьте себе, реестр! – всех тех, имена которых публикуются в известных вам списках. У них там целый «общественный отдел» из активистов, которые перерывают всю прессу с соответствующей информацией и внимательно слушают нужные радиопередачи. И – в реестрик! И они постоянно сверяют свой реестрик с данными полицай-президиума обо всех прибывающих в город. А полицай-президент, сволочь! – простите, вырвалось, – их этими данными снабжает. Кстати, вы уже зарегистрировались? Ну вот. У них там лозунг – цитата из военных сентенций нашего Президента: «Находясь в наступлении, преследовать врага повсюду, не давая ему передышки». Все понимаете? Да?

Директор вновь опустился в кресло. Он уселся в напряженной позе – подавшись вперед, опершись локтями на подлокотники и сцепив пальцы в замок.

– А дальше будет то же, через что ваши дети уже прошли в… Откуда вы приехали? Ах, да! – в Кривой Горе. Только еще хуже. Поверьте мне, как педагогу, – присовокупится комплекс «новеньких». Да что я! Педагогика! Дети заражены. Намеренно, заметьте, заражены этим сумасшествием… Старшеклассники просто неуправляемы, особенно теперь, после летней, так сказать, политической практики при Инзонском свихнувшемся колледже. Они власть почувствовали! В их возрасте – власть! Вы представляете, что это такое? Они же вершителями чужих судеб себя ощутили! Они же диктуют! И с наслаждением диктуют, с чисто детской немотивированной жестокостью! Младших еще кое-как удается, в основном, с помощью родителей, держать в руках. Но они же на старшеклассников смотрят. Им же тоже хочется повелевать и наказывать. Вот и практикуются на таких, как ваши – помеченных. Во всех остальных гимназиях города дела, поверьте, обстоят так же, если не хуже.

Директор на короткое время замолчал. Молчал и Варбоди. Затем хозяин продолжил:

– Собственно, мое несомненное грядущее увольнение непосредственно связано со всем этим… м-м-м. Сегодня утром я был в департаменте образования и резко протестовал против распоряжения о предоставлении учащимся старших классов, по их заявлениям, дополнительных каникул сроком на один месяц на время избирательной компании. Распоряжение, знаете ли, с мотивировочкой: «В целях воспитания гражданской ответственности по отношению к основным демократическим институтам». Пусть, говорят, молодежь посильно поучаствует. Это, говорят, поможет воспитать в молодых людях политическую активность и вырастить из них достойную смену. Я знаю, кому это нужно! Они же их в агитаторов превратят! А уж как они агитировать будут, я тоже знаю… Одним словом, дали мне достойную отповедь, как ретрограду и консерватору. Кстати, им, оказывается, известно, что я организовал для нескольких учеников гимназии свободное посещение и, фактически, экстернат. И все эти ученики, как назло, – дети тех самых родителей, чьи фамилии значатся в том самом реестре… Короче – «не понимаю политической обстановки, иду против общественного течения». А также: «К вам присматривается представитель КРАД… Только учитывая ваши былые заслуги и преклонный возраст»… В общем – на пенсию. Даже как-то прикрыть ваших отпрысков не смогу.

Варбоди поднял глаза на директора и задал вопрос, который тут же ему самому показался совершенно глупым:

– Ну и что же делать?

– Не знаю. Сам не знаю, как существовать дальше, как себя вести…

– Вы, знаете, господин директор, я подумываю об эмиграции.

– Может быть, может быть… Если есть возможность… Только не с этого плацдарма, не в Инзо надо все это начинать.

– Почему?

– Я же вам сказал: полицай-президент – сволочь! О том, что вы подали документы на выезд, тут же станет известно нашим ультрапатриотам. Это для них одновременно будет и красной тряпкой, и шоколадным десертом. Они вам такие показательные проводы устроят – только держись! А держаться придется долго, ой, долго! Потому что полицай-президент, в назидание другим, это дело будет тянуть с полгода, а может, и дольше. Прецеденты уже есть… Оскорбят, унизят, изобьют, подожгут, – все, что угодно! Да что я вам рассказываю! Сами, поди, знаете… Неспроста же вы здесь!

– Что же остается? – спросил Варбоди, скорее всего, у самого себя, – попросить у КРАДа метлу и куртку?

– Не знаю, не знаю… – тихо качая головой, отозвался директор, – может быть, попробовать найти место, где полицай-президент – приличный человек? Есть же, наверное, такие…

* * *

Вечером этого же дня Варбоди в очень мрачном расположении духа сидел дома, оценивая перспективу прохождения процедуры «акта очищения» в сравнении с поисками места, где живет добродетельный и милосердный полицай-президент.

Полчаса назад он выдержал тягостный для него разговор с женой и тещей, в ходе которого с напускным оптимизмом вынужден был безудержно врать бедным женщинам о радужных перспективах решения всех вопросов «в ближайшие две-три недели». Сказать правду он не мог, поскольку резонно опасался нового депрессивного припадка у супруги.

Дети, инстинктивно чувствуя напряженность обстановки, сидели в выделенной для них комнате бабушкиного дома тихо, без обычной возни, и даже не пытались выходить на улицу, чтобы освоиться с новым местом или поискать друзей.

– Где же выход? Есть ли выход? – настойчиво билось в мозгу у Варбоди, когда раздался резкий звонок в прихожей. Инженер неприятно вздрогнул. Он уже давно не ждал ничего хорошего ни от телефонных звонков, ни от звонков в дверь.

Сидел и слушал шаги мадам Моложик по гравийной дорожке до калитки – потом обратно. Внутренне напрягся, – что же там еще?

Вошла теща и, сказав несколько удивленно: «Дорогой Варбоди – это вам!» – подала ему почтовый конверт.

Письмо было от Ламекса.