Читать книгу Приключения моряка Паганеля - Владимир Гораль - Страница 13

– Кстати тогда, – продолжал рассказ боцман, – клеша снова в моду входили, и мурманские менты частенько именовали наших морячков клёшниками. В общем, идём мы большой, тёплой компанией по Нууку, как в той старой моряцкой песне поётся…

Устиныч и, правда, негромко запел приятным хрипловатым баритоном:

Погода, помню, тогда в Готхобе стояла отменная. Лето как-никак, хотя и полярное. Особых достопримечательностей в гренландской столице нами не замечалось, да и городом это трудно было назвать, скорее посёлком. Всего одна улица, дома все деревянной постройки в один, два этажа. Более всего это местечко Нуук походило на городки Дикого Запада из американских вестернов.

Порой казалось, что из ближайшего салуна вот-вот вывалится компания подгулявших ковбоев в широкополых шляпах. И тут же от избытка своих буйных ковбойских чувств начнёт палить в воздух из огромных длинноствольных кольтов.

Однако смотрим, в низине виднеется новостройка – длинный такой дом, пятиэтажный, современный – из стекла и бетона, прям дворец посреди хижин. Правда, на высоких сваях построенный, по причине вечной мерзлоты в грунте.

Как и наш родной заполярный Мурманск, располагался этот Нуук-Готхоб не на равнине, а на самых натуральных, привычных нам, северянам, сопках. Как и Мурманск был покрыт этот Нуук широкими крутыми, деревянными лестницами, как корабль трапами. Правда Мурманск наш смотрелся настоящий Нью-Йорком по сравнению с этим городком.

Идём мы себе и навстречу разный народ местный. Датчан-европейцев много, в основном понятно – мужики, но и дамочки попадаются. И те, и другие одеты по мужицки – в штанах-джинсах по летнему делу, да в куртках-кухлянках или во всепогодных куртках-«алясках», собачьим мехом подбитых. Эскимосы – те с фантазией. Смотрим – сидит на крыльце старуха местная, длинной трубкой дымит. На голове платок пёстрый, китайский, с драконами, и сверх того – советская полковничья папаха из серой мерлушки. Пригляделись, а на папахе той сзади ценник картонный висит с родной надписью ВоенТорг.

Ну, говорю, ребята, не первые мы тут, не первые…

Да уж какие там первые! Вдруг выруливает из-за поворота и прёт на нас, подпрыгивая на ухабах… кто бы ты думал! Нет, не иномарка какая-нибудь, а новенький наш «Москвич 412». За рулём раскосый парень лет 25-ти. Машина под ним несётся километров под 100, и ведь там у них не германский автобан какой-нибудь, а нормальная ухабистая дорога.

Гляжу – мать моя! На дороге, прямо посредине, дитё местное в пыли копошится, – годов двух, не более.

«Ну, – думаю, – пропадёт карапуз, сшибёт его лихач этот!»

И как-то само собой получилось… прыгнул я, как кенгуру австралийский, метров на пять, ребёнка схватил и вместе с ним в сторонку укатился. Дитё перепугалось, орёт. Народ из домов выскочил. Мамка непутёвая малого своего у меня выхватила и бежать, да и наши все подоспели, суетятся.

А этот автогонщик нуукский на «Москвиче» – он не затормозил, нет. Понимал, видать, что его на такой скорости занесёт и по инерции вверх колёсами перевернёт. Парень этот и впрямь водилой классным оказался. Управляемый занос мастерски исполнил и машину плавно кормой вперёд поставил.

Я, правда, сгоряча мастерства его не оценил, да и обложил трехэтажным текстом при всём гренландском народе. Парень этот понял, что ругаюсь я… да и тюлень бы понял. Стал он умиротворяющие жесты делать – успокойся, мол. А сам говорит что-то. Сначала на английском, потом на датском. Поостыл я малость, как-никак родная душа – полиглот эрудированный, не дикарь какой. Спрашиваю его наудачу: «Шпрехен зи дойч?». А он мне в ответ: «Я! Я! Натюрлих!»

Устиныч сделал из кружки добрый глоток крепкого индийского чая со слоном, изящно поправил свои пышные седые усы и продолжил:

Тут я от умиления совсем успокоился. Похлопали мы друг друга по плечам, и началось у нас общение…

Оказывается, наша русская слава не миновала и этот беломедвежий угол…

Представь себе, пригласил меня мой новый приятель по имени Миник, – так он представился, – новое знакомство отметить. Подходим мы с ребятами и нашим новым другом к местному заведению. Салун как салун – прямо из вестерна, а на нём, ты не поверишь, хоть и полярный день на дворе, вывеска неоновая сине-голубая мерцает, и буквы наши, русские.

И начертана на той вывеске славная русская фамилия, Гагарин. Только в конце слова вместо русской Н латинская N присобачена.

Заходим внутрь – обычный кабачок, чем-то на наш мурманский ресторан «Полярные Зори» смахивает, только столы без скатертей и не пластиковые, как у нас, а как есть солидные, из морёного корабельного дерева.

Дизайн такой…

Слово это новомодное, малоизвестное, ты мне напомни, я потом объясню, что оно значит.

Заходим мы с нашим провожатым всей клёшной компанией, глядим: твою маман! Портрет на стене метровый и на нём – Юра Гагарин в русской рубашке, и улыбается своей знаменитой улыбкой, солнышко наше! Фото цветное, увеличенное, и в углу автограф, – как положено. Сели мы за стол деревянный, длинный такой, со скамьями, как в деревнях наших – все уместились. Официант пиво принес, отменное – датское, куда уж там нашему жигулёвскому. Тут наш знакомец встал и тост произнёс короткий:

«Кашута!»

Я-то решил – что это вроде нашего русского «за здоровье!» Ан нет, как Миник потом объяснил, это пожелание мужчинам удачной охоты.

Так что американцы обмишурились, когда циклон, бурю нашу, Кашутой обозвали, да ещё и пьяной эскимоской выставили…

Выпили мы за дружбу советских и гренландских рыбаков, а Миник мне доверительно так и говорит:

«Рони…» – это он меня так из Брониславов перекрестил. – «Просьба у меня к тебе: пока вы с друзьями в Гренландии, пожалуйста, не называйте мой народ эскимосами. Мы инуиты, а по нашему, калааллит – люди. А эскимос – это ругательство, оно означает „пожиратель сырого мяса“.

Мы и в самом деле никогда сырым мясом не брезговали, но слово для нас звучит оскорбительно. Поскольку ты для меня теперь близкий друг – ааккияк, то сделай, как прошу. Я, – говорит, – хочу видеть тебя новым братом, а потому приглашаю тебя поохотиться в компании со мной и младшим братом моим по имени Нанок, что значит медведь. Пусть будут тому свидетели Килак и Имек – небо и вода, а так же эти большие сильные мужчины, твои испытанные братья. Ведь ты с ними не раз в диком холодном море охотился на славную большую рыбу».

Красиво сказал, почти как грузин. Беда в том, что кроме меня его гренландско-кавказское красноречие, исполненное на языке Гёте и Шиллера, никто из наших не оценил. Я-то, конечно, перевёл, но это всё одно, что Баха напеть. Одно стало понятно – гренландцы-калааллиты народ весьма красноречивый и дружелюбный.

«А что, – спрашиваю, а сам на потрет Юры Гагарина киваю, – неужто, когда первый космонавт Земли вокруг света путешествовал, и к вам, калааллитам, в Нуук наведывался?»

Он смеётся и говорит:

«Нет. Я тогда в Дании, в Университете учился, а Ури (они так Юрий произносят) в Копенгагене королевскую семью навещал. Вот там, на приёме во дворце меня ему представили как самого лучшего студента самой большой датской провинции самого большого острова на глобусе. Гагарин тогда улыбнулся и сказал, что видел из космоса Гренландию, и что она самая белая и чистая страна на планете. К тому же сверкает под облаками, словно королевский бриллиант».

Миник тогда, по пути во дворец королей датских, в газетном киоске открытку с Гагариным в русской косоворотке купил. Вот Юра ему автограф на той открытке и подписал. А когда год назад дядя Миника получил лицензию на открытие заведения, то племянник ему идею с названием и подбросил. Вывеску в Дании заказали, да там с русскими буквами что-то напутали. Ну, брат Миника и рассудил, мол, не переделывать же всю работу из-за одной буквы. Дорого, долго, да и далековато будет.

Что тут скажешь, – вздохнул Устиныч, – одно слово, капиталисты, деловые ребята. Портит людей мир чистогана.