Читать книгу Приключения моряка Паганеля - Владимир Гораль - Страница 8

По словам все той рыжей бестии Эпельбаума, я спускался на родной борт по трапу со счастливой, блуждающей улыбкой клинического идиота. На вытянутых руках я держал большую пластиковую ёмкость, по форме напоминающую детскую ванночку, в каких купают младенцев. Ванночка была заполнена картонными коробками с хитрыми буржуйскими анализаторами качества рыбы. Все это, вкупе с моей врожденной нечеловеческой, паганельской ловкостью, превращало такое несложное сооружение, как корабельные сходни, в практически непреодолимое препятствие.

Наверное, в прошлой жизни я был домашним гусем. Нереализованная мечта о полете тайно жгла моё сердце и в этой жизни. Пролетая над родной, свежевымытой, пахнущей хвоей палубой, я неспешно размышлял о том, стоит ли мне обогнать летящую впереди, детскую ванну или же избрать для приземления рыжую голову, маячившую вблизи ярким посадочным знаком. Встреча друзей прошла в теплой непринужденной атмосфере… Столь близкое знакомство с тощей арийской задницей Генриха Оскаровича не входило в число моих ближайших планов. К тому же непосредственная реакция самого «авианосца» не оставляла времени для продолжительных размышлений.

– Пенипона Дульядед Рама тринадцатый! Свазиленд об Лесото через Антананариву поперек брашпиля! В рот тебе клеш, сволота малолетняя! – блеснул знаниями географии и прочих наук сбитый мною с ног Эпельбаум.

Наша судовая разведка тем временем не дремала. В русский матросский кубрик пригласили парочку языков из числа юных театралов-десантников. Норвежских ребят, что называется, приманили на любопытство. Наши ребята, как говориться, накрыли поляну, и поляна сия заслуживает отдельного описания. Вы знаете, что такое рулет из атлантической скумбрии? Не знаете? Тогда поезжайте в Мурманск и спросите! Нет, вы поезжайте и спросите! Ей-боже, оно того стоит! Подмороженное, льдистое филе пухленькой скумбрии, скатанное в рулет с кусочками чеснока, лаврушкой и горошками чёрного перца. Остро пряное и нежное одновременно. Самым буквальным образом тающее во рту. Как-то приходилось в тропиках готовить рулет примерно по тому же рецепту из мяса сто килограммовой меч-рыбы. Получилось неплохо, но… не то.

Норвежские гости и их хлебосольные хозяева, в общем, посидели неплохо. Алкоголь в рейсе не приветствуется, но, как говорится, у нас с собой было! В качестве переводчика дебютировал все тот же рыжий Эпельбаум. Бабушкины уроки родной немецкой речи оказались весьма полезными. Норвежские же ребята, в отличие от нашей братии, в школе не баклушничали, а действительно учили иностранные языки. Немецкий язык входил в число обязательных предметов. В процессе русско-норвежского братания при помощи языка Шиллера, Гёте и Шикльгрубера была получена следующая ценная информация: Прежде всего, сторожевик типа «Нордкап» – «Сенье» не должен был находиться в акватории острова Медвежий, то есть по месту несения службы! Здесь вообще в течение нескольких недель не должны были находиться корабли береговой охраны норвежских ВМФ! Во всяком случае, ранее такого не припоминалось. Что касаемо нашего «Сенье», то он, как только что сошедший со стапелей кораблестроительной верфи, должен был браво бороздить прибрежные воды в районе Тромсё, проходя ходовые испытания. В общем, не вдаваясь в подробности, командир «Сенье» Свен Бьернсон почему-то нарушил приказ и принял волевое решение охранять сектор Медвежий, как наиболее рискованный, руководствуясь исключительно чувством долга офицера и патриота. Показательное задержание и демонстративное дефиле с нашим бедным «Жуковском» имело целью психологический прессинг на всех потенциальных нарушителей-браконьеров из многочисленной и пестрой группы иностранных и, прежде всего, советских судов, промышляющих у Медвежьего. И лишь внезапно разыгравшаяся буря и проблемы с одним из двигателей не обкатанного корабля смешали планы майора Бьернсона.

Существовала ли в норвежских ВМФ контрразведка? Проводилась ли какая никакая работа с личным составом, например, лекции на тему: «Болтун находка для шпиона»?! Эти вопросы так и остались без ответа.

Светлым полярным вечером, часов, эдак, в восемь, в скромном, уютном, немного пропахшем мужским духом и рыбой матросском кубрике возник наш новый корешок до гроба – Юрик Скелет. Вообще-то, вчерашней ночью старший капрал представился как Йорик Бриньюльф. Однако через пару часов общения с нашими северными альбатросами это самое общение перешло в братание с элементами дружеских лобзаний. Бедный Йорик, не страдавший избытком веса, зато имевший немалый избыток роста, был скоропостижно перекрещен в Юрика Скелета. Иногда для разнообразия к нему обращались иначе. Например, так: «Cлышь, Юрок, дай я тя, братан, варяжская твоя морда, поцелую. Нет, погоди, сначала выпьем на брудершвахт… или нет, на брудершвайн… ну, ты, зёма, понял».

Не помню точно, действовал ли уже тогда в королевстве сухой закон или нет, но Йорик в этот вечер, как и в прошлый, его сторонником быть явно не собирался. Подмышкой тощего Йорика что-то булькало. Этим что-то оказалась завернутая, – вы не поверите! – в норвежский флаг литровая бутылка виски «Катти Сарк». Так вышло, что еще вчера нетрезвый толмач Гена Эпельбаум сообщил о своем нынешнем дне рождения и, от широты своей давно обрусевшей немецкой души, пригласил к себе на днюху всю ораву дружелюбных варягов. Следом за Юриком шествовал белобрысый красавчик Фритьоф, вылитый Ди Каприо из «Титаника»; впрочем, тогда Леонардо еще «под стол пешком ходил» или даже ещё не родился. Парень был той самой звездой палубной самодеятельности, разыгравшей перед нами что-то вроде самурайских воинственных разборок со вспарыванием живота неприятеля. Кроме этих двоих явились еще трое или четверо незнакомых норвежских ребят, движимых естественным любопытством. Но главный и самый приятный сюрприз был впереди. На трапе, ведущем вниз в наши матросские покои, знакомый девичий голос мелодично запел:

– Хэпи бёфдэй ту ю! Хэпи бефдэй ту ю! – На пороге кубрика стояла и улыбалась Моя Ленни. Она была одета в зауженные, слегка расклешенные снизу синие джинсы, подчеркивающих стройность её ног, и модную в те годы узкую блузку с логотипом шведского квартета АББА. В руках она держала довольно большой и, судя по запаху, свежеиспеченный пирог овальной формы. Пирог был украшен клюквой и дольками лимона. Довершал этот кулинарный шедевр восседающий посередине маленький игрушечный клоун с красным носом и красной же, торчащей во все стороны фирменной цирковой прической.

Ленни полагалось в третий раз пропеть «хэпи бёфдэй», но уже с указанием имени потерпевшего. Она, улыбаясь, потыкала пальчиком в сторону зардевшегося, что маков цвет, именинника, призывая присутствующих подсказать ей его имя.

– Cволочь, сволочь рыжая! – подсказал кто-то из дорогих коллег-товарищей. Гену спасло улучшающееся на глазах владение Ленни нюансами русской речи.

– Най, най! Он не есть сволочь. Он есть… как это – найс соул? – повернулась она ко мне.

– Душка! – догадался я.

– Йа! Йа! Дущка! – Ленни запрыгала на месте прелестной козочкой, рискуя уронить пирог на палубу. Доверив безопасность деликатеса моим надежным рукам, она приблизилась к новорожденному и нежно чмокнула его в пылающую, пунцовую щеку.

– Хэпи бефдэй ту дущка! – провозгласила Ленни, смеясь и победно подняв руки.

Рыжего, видимо, проняло до глубины его арийско-русского естества. Не зря говорят, что многие немцы сентиментальны. Гена весь вечер не сводил с Ленни преданных голубых глаз. Изрядно же разогревшись с помощью очередной бутылки с чайным клипером на этикетке, – у норвежцев за душой оказался целый ящик, – именинник принялся угрожать несуществующим обидчикам девушки, используя при этом оба доступных ему языка. Что касаемо пирога, то он оказался не только с рыбой, что не удивило, но и с ревенем, – и в этом была некая скандинавская пикантность. Испекла его Ленни при мощной поддержке пышнотелой Марты, чьим оригинальным предложением о кормлении я так и не воспользовался. Чего уж там, опыт приходит с годами, а тогда молодой был, глупый, влюблённый! В кубрике было очень тесно и очень весело. Помню ощущение распирающей юношеской гордости, когда дивно благоухающая Ленни уютно расположилась у меня на коленях. Я тут же неимоверно вырос в собственных глазах. Моя обычная застенчивость мгновенно скрылась в волнах гормонального шторма, и я обозрел товарищей по застолью взглядом бывалого морского орла. Меня охладила и даже несколько привела в чувство чуть заметная, презрительная ухмылка нордического красавца Фритьофа, явно адресованная нашей паре. Я с язвительной неприязнью подумал, что ему весьма пошла бы чёрная эсэсовская фуражка с высокой тульей. И еще я был почти уверен, что, выскажи я ему это в лицо, он примет это как комплимент. Незаметно дело дошло до культурной программы. Старшина Толяныч достал свою семиструнку и, настроив её, взял несколько виртуозных аккордов. Семен Анатольевич давал свою любимую «Вершину» из кинофильма «Вертикаль». В 1967 году он, молодой инструктор по альпинизму, познакомился с великим Высоцким на съемках этого фильма. Они были, что называется, родственные души, и даже внешне чем-то похожи. Только Семен был повыше ростом и, как признавался сам Владимир Семенович, лучше, профессиональнее играл на гитаре.

– Профессиональнее не значит – талантливее, – парировал Семен Анатольевич. Через два месяца, в конце июля, он выйдет под бодрую песенку о Московской Олимпиаде из радиорубки, сжимая в руке смятую радиограмму.

– Семёныч умер, – почти прошепчет он пересохшими губами и замолчит надолго, уставившись на сидящую у кромки фальшборта серую чайку. А в тот вечер тесный кубрик, набитый людьми, захватила мощная энергетика великой песни, не нуждающейся в переводе. Всякий раз, услышав ее, я вижу лицо Семена, вдохновенно поющего эти строки, – строки, ставшие его судьбой:

Семен погиб через год, в горах на Кавказе, спасая в неожиданный буран группу неопытных альпинистов.