Читать книгу Стертые времена - Владимир Гой - Страница 8

В посудомойке Инте произошла некая внутренняя подвижка. Вначале мы списали это на легкое повреждение её головного мозга после того, как крысы съели носки и слегка погрызли давно не стриженные ногти на ногах у её пьяного мужа, пока он спал в одной из ниш у столов в зале, напившись остатками коктейлей, которые она сливала для него в большой графин. Всё оказалось намного серьёзнее – почти каждый день она стала участвовать в каких-то мероприятиях местной националистической организации.

Она поносила на чём свет стоит коммунистов, которые испортили ей всю её проклятую жизнь. У нас она неплохо зарабатывала с её шестиклассным образованием – помимо более-менее постоянной зарплаты, каждый день получала часть от доли официантских чаевых. Когда ей приходилось писать какое-нибудь заявление, мы потешались над её безграмотностью в латышском, исправляя ошибки. А тут её стало просто плющить от своей значимости в этом мире, и в перерывах между мойкой посуды она стала нас убеждать в страшной эксплуатации латышей русскими в советское время.

Я долго её слушал, потом не выдержал:

– Слушай, ты хорошо живёшь? Тебе денег хватает?

Она чуть задумалась:

– Неплохо! Но хочу ещё лучше!

Я выдержал паузу и с раздражением сказал:

– Так вот, запомни, дура! Когда придёт то время, о котором ты мечтаешь, мы, – и указал на всю нашу команду рукой, – будем жить в тысячу раз лучше, мы и сейчас почти бизнесмены! А ты в тысячу раз хуже! Эта власть, при которой ты сейчас живёшь, для таких, как ты, а та, о которой ты мечтаешь, она будет наша!

Она посмотрела на меня неверящим взглядом, а потом нагло сплюнула на пол:

– Да вы все тут просто коммунисты! – и исчезла в посудомоечной комнате.

Мы переглянулись и впервые ощутили себя не отребьями трудового народа и халдеями, как нас называли за глаза, а гарантами справедливого общества. И по этому поводу мы налили себе по пятьдесят грамм и выпили за призрачное капиталистическое будущее, за которое так боролась наша посудомойка.

Толпа с новыми и старыми флагами собирался в центре города. Какие-то бывшие торговцы цветами и ещё бог весть откуда взявшиеся борцы за справедливость капиталистического мира ораторствовали с импровизированных трибун, обещая всему народу страны лучшую жизнь и благоденствие. Возле памятника Свободы толкали речь бывшие служаки СС, с дрожью в голосе они рассказывали, как боролись с русскими оккупантами и прочими евреями.

Проходя мимо этой возбуждённой толпы, я начинал ощущать, что и вправду в чём-то повинен перед этими людьми. Может, из-за того, что мои предки не сжигали синагоги с верующими и у них на латвийских полях не работали рабы из славянских стран, или ещё что-то было не так.

Нет приятнее места на земле, чем в маленькой уютной квартирке у своих родителей. Здесь тебе всегда рады, каким бы ты ни был разгильдяем, и вкусно пахнет твоим беззаботным детством.

На кухне сидел отец, перед ним на столе стояла початая бутылка водки, скромная закуска – несколько кусочков краковской колбасы и ломоть чёрного хлеба. По его щекам катились слёзы. От предчувствия, что произошло непоправимое, у меня перехватило горло.

– Папа, что случилось? Что с тобой?

Отец смахнул со щёк слёзы.

– Я их от фашизма спасал! Меня тут изранили всего, а сегодня меня назвали русской сволочью и оккупантом! За что? Мы же столько лет жили вместе! Суки!

Я налил себе рюмку, посмотрел отцу в его самые дорогие для меня глаза и сказал:

– Пап, а чего вы их не добили?

Отец не понял вопроса.

– Кого?

– Да их всех! Если вы оккупанты, то надо было их всех в расход пустить, чтобы потом не было таких проблем, а оставшихся рабами сделать.

От неожиданности мой отец даже поперхнулся.

– Да за кого ты меня принимаешь! – он рявкнул так, что мне показалось, будто в буфете зазвенели рюмки. – Я тебе что, фашист сучий?

Он встал из-за стола и в возмущении стал ходить по маленькой кухне из стороны в сторону, припадая на свою сухую, искалеченную разрывной пулей ногу.

– Как тебе такое только в голову прийти может?! Ты рассуждаешь, как, как… – и он не договорил ненавистное для него слово.

Потом он снова сел на табурет возле стола, его уже немного отпустило, он только изредка покачивал головой в такт своим грустным мыслям и говорил:

– Вот суки! Был бы чуть моложе – я бы им показал! Малолетки, и с ними гад какой-то моего возраста! Вот же суки!

Во время войны отец был весь изранен и теперь вряд ли смог бы противостоять каким-то ублюдкам. Но сила духа его никогда не оставляла. Мы с отцом ещё немного посидели, допили вместе остатки водки, что было необычно – он никогда не позволял мне употреблять спиртное при нём. Я рассказал ему о своих планах на будущее в красочных тонах, пообещав, что у них с матерью всё будет как при коммунизме.

Когда я вышел на улицу, от возмущения во мне всё кипело. В моих венах текла кровь немцев, поляков, белорусов и даже удмуртов. Ох, и как мне хотелось, чтобы кто-то попытался мне указать на мою национальную принадлежность! Но мимо проходили такие же, как я, латыши, русские, евреи, и всех волновало только одно: куда плывёт наша маленькая страна с её страхами и амбициями. И всем простым людям, кто зарабатывал на хлеб своим горбом, было всё равно, кто ты по национальности.

По пути на работу, в парке возле памятника Свободы, пришлось протискиваться сквозь несколько десятков безработных, которым платили какие-то организации. Они стояли с плакатами на русском и латышском языках «Оккупанты, домой в Россию!». С другой стороны стояла такая же толпа с другими плакатами – «Фашизм не пройдёт!».

К моему удивлению, среди национально настроенных стоял мой старый знакомый, который работал швейцаром в Юрмале и год назад вышел на пенсию, к тому же он был русским – наверное, у этих платили больше. Не удержавшись, я хотел к нему подойти. Увидев, что я приближаюсь, он дружески подмигнул и кивнул головой в сторону: мол, проходи, потом при встрече поговорим. Да мне и так было ясно – небольшая прибавка к пенсии ему не помешает, тем более что он не чурался никаких денег.

В баре пока ничего не менялось, наша команда была спаяна только одним желанием – зарабатывать деньги. И было абсолютно наплевать, кто твой клиент, лишь бы у него в кармане был туго набитый кошелек.

Когда эта дама зашла в зал, мне показалось, что какое-то высшее существо в прекрасном женском обличье спустилось с небес. Я распрямил спину, выпятил вперёд свою и без того широкую грудь и стал ждать, когда это чудное видение приблизится ко мне. Через несколько мгновений она стояла напротив меня, и мне казалось, что её необычайные тёмно-синие глаза излучают божественный свет.

И тут она открыла свой красивый чувственный рот:

– Налей-ка мне шампика, а то меня всю ночь дрючили, дрючили, всё внутри горит!

Если бы она ударила меня по голове дубиной, реакция бы отличалась не намного. Я застыл как вкопанный, не понимая, как из этих прекрасных уст может вылететь такое.

Неизвестно, сколько времени я мог бы стоять вот таким геркулесовым столбом, если бы в зале не появился Андрей.

– Танюха, Находка, сколько лет, сколько зим! Ты откуда появилась?

Потом Андрей, увидев, что я в ступоре, засмеялся и представил:

– Знакомься, Танька-Находка с Дальнего Востока, на приданое себе уже лет пять тут зарабатывает! Налей девчонке, а то помрёт с бодуна! – и схватил её обеими руками за упругий, манящий зад. – Ничего не изменилось, хороша как всегда!

Она, не отстраняясь, скосила на него глаза через плечо:

– Дорогой, тренироваться надо!

Пока они обменивались подколками и воспоминаниями, я стоял молча и переваривал в себе это противоречивое впечатление. Ко мне шла женщина, красотой сравнимая почти с ангелом, и в тот момент мне казалось, что ради неё можно было совершить что-то невозможное, чтобы не просто обладать ею, а хотя бы с ней познакомиться. Оказалось, всё было намного проще…

Я налил ей шампанского и смотрел, как она медленно цедит его через свои идеальные губы. Она рассчиталась, оставив хорошие чаевые, и медленно пошла к выходу, элегантная, подтянутая и безумно красивая. Андрей тоже смотрел ей вслед и комментировал:

– Денег она тут срубила уже немало, соберётся к себе в Находку, выйдет там замуж за капитана дальнего плавания и будет идеальной женой! И кто там узнает, чем она здесь промышляла!

Я его слушал и почему-то не верил.

Сегодня был хороший день, на посуде работала не новый рупор капиталистического строя, а бабушка Альбина, которая за свою долгую жизнь пережила не один строй. Родом она была откуда-то из-под Кракова. Как жизнь забросила её в эти края, мы не знали. И в своем преклонном возрасте она сумела сохранить невероятную трудоспособность, за что постоянно, не стесняясь нас, благодарила свою заступницу Матерь Божью. Как она умудрялась перемывать горы грязной посуды, да ещё и добродушно покрикивая на нас, было просто невероятно. А мы только несли и несли ей грязные тарелки и стаканы. Иногда кто-нибудь из нас снимал с шеи бабочку, засучивал рукава и пытался ей помочь. Она на нас только цыкала:

– Давай бегай по залу или бурду свою смешивай, а в моё дело не лезь! – а сама украдкой довольно улыбалась.

Иногда мы с ней говорили о Боге, тогда она вся преображалась, её лицо и так было всегда светлым, а тут просто начинало светиться. И вряд ли какой-нибудь настоящий священник смог бы дать мне столько, сколько дала она в простых, не высокопарных словах.

– Да как я могу управиться со своими мыслями, когда у меня за каждой хорошей по нескольку разной дряни стоит? – оправдываясь, спорил я с ней. – Вот сейчас я готов разорваться, чтобы лучше людям на земле было, а через полчаса я готов сам кого-то пополам разорвать – как с этим быть?

Она посмотрела на меня своими проницательными глазами, заглянув прямо куда-то в душу, словно видела там ведомое ей одной:

– Твоё тело – это осёл, на котором ездит душа. Если она отпустит поводья, он и дерьмо жрать будет, а за ослом, как за любым животным, присматривать надо!

Однажды во время перерыва, когда я, удобно устроившись в одной из мягких ниш зала, вновь перечитывал книгу об Иоанне Кронштадтском, ко мне подошла бабушка Альбина. Она протянула мне какую-то фигурку, завёрнутую в тряпицу:

– Возьми, сынок, мне кажется, это тебе больше всего в жизни нужно!

Не зная, что там, я почему-то с трепетом взял в руки эту вещицу и долго её не разворачивал. А потом аккуратно снял резинку, которая стягивала мягкую ткань, и раскрыл её. Там была статуэтка Божьей Матери. Мне на глаза навернулись слёзы, словно она мне этим подарком что-то открыла. В порыве я соскочил со своего стула, пошёл за ней на мойку и обнял её, как маму:

– Спасибо, бабушка Альбина!

Она улыбнулась:

– Это я из рук самого Юзефа Войтылы получила! Пусть она тебя сейчас бережёт и наставляет.

Кто такой Юзеф Войтыла, я тогда не знал, но знал, что она мне отдала что-то очень дорогое её сердцу.