Читать книгу Каньон спасения, или Призрак, кот и я - Владимир Ходаков - Страница 2

Муха влетела в помещение магазина, шумно жужжа. Звук противный и громкий – громче работающего на всю мощь вентилятора. Обиделась на кого, что ли? Крыло оборвало дверью, бешено крутящейся на входе. Знай себе, успевай заскочить. Или жди снаружи, пока единственная продавщица нехотя поднимется со своего ебучего трона, отложит свое чтиво – безвкусное и унылое, как ее блузка под форменным фартуком магазинчика Р*** – и отключит эту бесячую дверь. А замрет она непременно в неподходящий момент, еще и в таком положении, что не зайти – не выйти.

– Трахнемся? – предложил я ей, подойдя к кассе с пачкой начос и четырьмя банками пива на паллете. Остальные шестнадцать ячеек одиноко пустовали, прикрывшись полиэтиленовыми складками.

– Что? – продавщица оторвалась от своей книжонки и смерила меня безразличным взглядом с головы до пят.

– Трахнемся?

Для убедительности свесился к ней за прилавок и уставился на ее прыщавое лицо. Уверен, она расслышала меня и в первый раз. Просто тянула время, что найти какой-нибудь дохера остроумный ответ.

– Нет, – все, что я от нее услышал.

– А зачем? – спросила она после еще одной минуты раздумья.

– По чем жвачка?

– Доллар.

– Две упаковки.

Я кинул на прилавок несколько смятых однодолларовых бумажек, получил взамен свои покупки. Продавщица силилась сказать что-то. Я пожал плечами и распаковал арбузную мяту.

– Живешь рядом?

– Чавк-чавк в трех кварталах отсюда чавк-чавк. Можем пойти ко мне, во сколько ты заканчиваешь?

– Всю ночь здесь.

– Тогда трахнемся здесь.

– Только не в зад, – предупредила она меня. – И без поцелуев. У тебя зубы кривые.

– А ты прыщавая, – парировал я. – И блузка у тебя дерьмо редкостное.

Девка выскочила из-за прилавка, повесила табличку закрыто (на кой только ляд, дверь все равно сломана) и выключила свет на входе.

– Дай жвачку, – протягивает руку, снимая другой блузку блевотно-зеленого цвета. Через прозрачный лифчик проглядывали соски темного цвета.

– Один доллар, дорогуша.

Муха назойливо шумела над левым ухом, копошась со своим поломанным крылом где-то на полке с сигаретами. Прилавок был слишком высокий, я еле доставал. Но все равно трахнул прыщавую девицу, думая о начос.

Меня зовут Алекс, мне осталось жить тридцать один день.

Блядский зуб ныл, не унимаясь. Не мог уснуть. Вентилятор гонял по кругу горячий воздух, что делало ситуацию еще нетерпимее. Вспотел, как сотня негров под палящим солнцем. Или одна толстуха в какой угодно обстановке. Мигом представил себе эту картину. Как солнце топит сало на жирной коже, растянутой и рыхлой, которое стекает густой струей вниз, под ткань джинс и объемных трусов, обязательно двухнедельной носки.

От такой картины захотелось блевать. А двигаться не хотелось – вспотею еще больше. Держался как мог, а потом вывернул нутро на прикроватный столик. Там стояли электронные часы. На них значилось 02:00. А еще висели ошметки начос с чесночным соусом, обильно смоченных пивом и кой-каким другим содержимым моего желудка. Наблевал еще раз, просто так. Надавил пальцами на корень языка, давился и делал это до тех пор, пока не вызвал рвотный рефлекс. Лег лицом в подушку и облегченно вздохнул. А потом вспомнил о зубной боли.

Папаша в моем невзрачном детстве несколько раз пытался убедить меня, что дернуть зуб, молочный или больной, веревочкой вполне безопасно. Стоял у меня над головой со своей треклятой ниткой и уговаривал прекратить сопротивляться. Я слал его к черту и выдирал зуб своими руками. Один раз даже пытался сделать это кусачками. Кончилось плохо – содрал эмаль, от чего боль стала нестерпимой. Всегда кажется, что хуже, больнее, страшнее не будет. А становится.

Может и сейчас – кусачками? Хуже ведь не будет.

Я поплелся на кухню и принялся выдвигать все ящики столового гарнитура до единого, в поисках мифического инструмента. В этой части квартиры еще душнее. Ебучий Тусон. И ебучая Аризона. Свалю в Канаду или на Аляску.

Инструмента я не нашел. Мне приглянулся кухонный молоток для отбивания мяса. Не мой – хозяев квартиры. Такой с зубчиками, притупленными в месте удара. Сейчас использую его по назначению.

Продавщица написала мне номер на чеке. Просила позвонить после окончания ее смены, в девять утра. Сказал, что проснусь в двенадцать. Мне на работу и вообще я уезжаю из города. Я рок-звезда малолеток и суицидально настроенных дамочек.

Я облюбовал себе обеденный стол, размещавшийся в прихожей. Я освобождал место под диван полгода назад и так и не собрался вернуть его обратно. Зато на кухне теперь есть диван.

Сел на корточки и положил голову правой стороной вниз. Встал на колени для удобства. Один четкий удар по левому премоляру и готово. Будет не больно, если сделать все быстро. Зуб выскочит из гнезда и покажет мне палец на прощание. А я лягу спать без боли, спокойный. Интересная штука – мозг. Блокирует любые наши действия, если они направлены на причинение вреда самому себе. Захочу оглушить себя битой – удар непременно будет слабым настолько, чтобы оставаться в сознании. Потому люди используют посредников в таких вопросах. Деликатных. Верзилу с района. Психа из бара, коллегу с работы. Пистолет. Веревку. Нож.

Бывали ли у вас мысли о суициде?

Только при виде жирной бабы в купальнике.

Я ударил, зуб раскололся на две части до самого корня. Боль не прошла.

– Спишь?

– Нет, не сплю. Откуда ты звонишь?

– Из автомата. Ну хочу Элли будить.

– Оставила дочку одну в квартире?

– Нет, не одну.

– А с кем?

– Это не важно, Алекс.

– С кем, сука? С очередным пихарем?

– Его зовут Джек.

– Мне насрать как его зовут. Какого хрена этот черт сидит с моей дочкой?

– Нашей дочкой. Приезжай и сиди с ней сам, если хочешь.

– Нет.

– Я выйду замуж через год или два. Элли нужен нормальный отец.

– А я сломал зуб. Молотком.

– Поздравляю. Сломай себе голову, чтобы Элли могла получать пособие.

– Ты ждешь этого? Когда я сдохну?

– Да. Вернись или сдохни.

– Если вернусь?

Молчание в трубке.

– Я буду трижды дурой, если приму тебя назад. Приезжай и поговорим. Адрес ты знаешь.

– Отдадим Элли на денек-другой твоей психанутой мамаше и устроим долбанный уикенд? Может, возьмем в постель твоего пихаря? Позабавимся от души.

Вздох в трубке.

– Ты паскуда, Алекс. Не смей возвращаться, понял? Ты не нужен мне. И не нужен Элли!

– Фиалка.

Молчание.

– Фиалка, мне осталось жить тридцать один день.

– Отправь деньги на одежду для дочери. Она два года в одном платье бегает. Уличные мальчишки над ней смеются.

– Я приеду.

– Не смей приезжать. Ты понял меня?

– Нет.

Конец связи.

Старик вышел в море еще до рассвета. Отвязал от хлипкого причала пришвартованную шлюпку, ловко заскочил в нее и оттолкнулся от бамбукового частокола старым багром на кривой палке. Оттолкнешься слишком сильно – суденышко перевернется на левый борт, в котором не хватало верхней доски. Слабо – лишь покачнется на месте, и тут знай себе – держи равновесие.

Старик свою норму знал. Отодвинул лодку от причала ровно настолько, насколько было нужно. Зеленые волны радостно распахнулись навстречу его корыту – единственному гостю в этих богом забытых краях. Море – друг. Если не штормит. Бог, если милосердно. Мать, если кормит.

Старик загребал воду огрызком весла и щурился от бликов. Он думал о малом приливе и о макрели, которую ночные воды должны были принести к берегам его островка. Облизывал губы иссохшим черным языком в предвкушении сытного обеда, смеялся во все свои три зуба.

– ты меня сегодня не застигнешь, – грозил он пальцем маленькой темно-серой тучке, безмятежно парившей чуть выше линии горизонта.

Тучи не друзья. Море – друг.

Старик медленно, но уверенно греб в сторону каменного мыса с восточной стороны островка. Там, в тени свисающих до самой земли деревьев, имели привычку сбиваться в стайки все рыбешки в округе. В аккурат перед рассветом, чтобы не попасться под горячие лучи. Солнце – друг старика. Если успеть спрятаться в хижине до полудня, когда оно начинает беспощадно жечь все, что попадется на глаза.

Прибыв на место, старик отложил свое весло и принялся озабоченно осматривать полуистлевшую сеть. Сокрушенно вздыхая и лепеча себе что-то под нос. Где требовался ремонт, в тех местах он починял прорехи ниткой, которую выдергивал из своей парусиновой рубахи.

– Старушка Бетти будет довольна, если рыбалка будет удачной, – говорил он, забрасывая сеть в темную спокойную воду. – Старушка Бетти щедро отблагодарит рыбака за сытный обед.

Он методично делал свое дело, бросал сеть и вытягивал ее назад. Мурлыкал себе в бороду старые, давно забытые песни и ждал от бога даров.

Сеть внезапно зацепилась, и старик, не удержавшись на месте, свалился за борт.