Читать книгу От Терека до Карпат - Владимир Коломиец - Страница 8

1

В той обстановке уже в конце декабря 1914 г. Главнокомандование Юго-Западным фронтом самостоятельно приступило к подготовке операции прорыва через Карпаты для вторжения в Венгрию.

Главная задача возлагалась на 8-ю армию генерала Брусилова, четыре корпуса которой, сосредоточившись на участке Дуклинского перевала до Балиграда, должны были наступать на Гуменное в венгерскую долину. Одновременно через Турку на Унгвар должен был двигаться один корпус с кавалерийской дивизией для отвлечения на себя части австрийских сил, а западнее левый фланг соседней 3-й армии генерала Радко-Дмитриева должен был содействовать армии Брусилова.

Но подготовка этой операции не укрылась от внимания немцев, и их командование решило прийти на помощь австрийцам. Для этого была образованна Южная армия Лизингена на мункачском направлении с целью наступления на Стрый. Австрийцы также подтягивали к Карпатам все свободные войска. В конце января австрийцы и германцы перешли в Карпатах в наступление, желая предупредить маневр русских. Начавшееся одновременно наступление армии Брусилова привело к ряду трудных лобовых атак на горных перевалах в зимнюю стужу и продвигалось вперед крайне медленно.

Только в первых числах февраля правое крыло 8-й армии овладело участком Карпат на линии Конечна – Свидник – Мезо – Лоборч – Балиград. Юго-Восточнее русским, имевшим против себя 13–15 австро-германских дивизий, приходилось держаться оборонительно. Особенно настойчивы были германские атаки на мункачском направлении в районе горы Казювки. В Буковине русские вынуждены были отходить на Серет и далее к Днестру и Пруту.

Командующий фронтом Иванов обратился в Ставку с просьбой о подкреплении фронта свежими силами. Ему было отказано в связи с неустойчивым положением в этот момент на Северо-Западном фронте. Тогда пришлось прибегнуть к перегруппировке войск за счет частей Юго-Западного фронта с растянутого от р. Пилицы до Румынии участка этого фронта. С левого берега Вислы было переброшено на левый фланг Юго-Западного фронта несколько корпусов, образовавших 9-ю армию генерала Лечицкого, восемь пехотных и пять кавалерийских дивизий. Эта армия развернулась от Болехова до румынской границы, имея задачей атаку австро-германцев, наступающих от Мармарош-Сичета на Новодворную. Переброска 9-й армии закончилась к концу февраля.

Переезжать на новый фронт не всегда приятно. Потому что неверно представляют себе солдат бездомными – они привыкают и к сараю, где несколько раз переночевал и к ласковой хозяйке, и к могиле товарища. И вот казаки, снятые с насиженных мест, прибыли на новое место.

Белые облака, клубясь, тотчас же начали спускаться с неба, сгущаться, приобретая очертания каких-то чудовищ. Облака, сгущаясь, превращались в ужасную серую фигуру, контуры которой пока еще были расплывчаты. Она заполняла лежащую перед казаками местность. Это мгновенно вызвало у всех оторопь. Им казалось, что они видят какое-то чудовище, и даже представили его лицо, острые уши и два торчащих друг возле друга рога. Но это продолжалось недолго.

– Творец наш Иисус Христос, ласкою и милосердием своим снизойди к нам, пошли свое святое слово, дай нам разум, защити нас, – произнес кто-то вслух слова молитвы.

Для казаков разум был высочайшей святыней, может быть, потому, что брошены они были в такие дебри жизни, где не было никакой святости.

О своей прошлой жизни вспоминать не любили, потому что жили надеждами на будущее.

Бога поминали, когда было неизмеримо тяжело, и забывали, когда становилось легко, хотя это бывало и весьма нечасто. Когда клялись, сомневаясь, вспоминали Бога еще чаще и осмотрительно сходили с места, чтобы гром кары небесной не поразил их.

Один из полководцев, желая узнать больше о казаках, с осторожностью спрашивал: «Имеют ли казаки что-либо общего с немецкими наемниками, или похожи на турецких янычар?» На это ему ответили, что казаки отличаются от всех, так как нет у них ничего от немецкой упорной машины военной, ни от янычарской жестокости – это и войны, и хлеборобы, и рыбаки, любящие земные радости, веселые и певучие, хорошие ораторы и заводилы, впечатлительные, но и добродушные. Любят форму, но пренебрегают деньгами, идеалисты в отношении рода людского, но привередливые в отношении товарищества. Более же всего казаки не любят осторожничанья в жизни своей, в особенности же в военных поступках, каждый старается быть впереди всех, потому их с полным правом можно называть войском героев, и тут у них нет никакой разницы, все одинаковы – от атамана до рядового казака.

Казачьему полку была дана задача найти врага. Отступая, русские войска наносили немцам и австрийцам такие удары, что они местами отстали на целый переход, местами даже сами отступали. Теперь фронт был выровнен, отступление кончилось, надо было, говоря технически, войти в связь с противником.

Казачья полусотня под командованием Никиты Казея, как один из цепи разъездов, весело поскакала по размытой весенней дороге под блестящим, словно только что вымытым весенним солнцем.

Три недели они не слышали свиста пуль, музыки, к которой привыкаешь, как к вину, – кони отъелись, отдохнули, и так радостно было снова пытать судьбу между красных сосен и невысоких холмов.

Справа и слева уже слышались выстрелы: это наши соседние разъезды натыкались на немецкие заставы. Перед терцами пока все было спокойно: порхали птицы, в деревне лаяли собаки. Однако продвигаться вперед было опасно. У них оставались открытыми оба фланга. Разъезд остановился, и Никита со взводом казаков решил осмотреть чернеющий справа лесок. Они рассыпались лавой и шагом въехали в лес. Заряженные винтовки лежали поперек седел, шашки были на вершок выдвинуты из ножен, напряженный взгляд каждую минуту принимал за притаившихся людей большие коряги и пни, ветер в сучьях шумел совсем как человеческий разговор, и к тому же на немецком языке.

Они проехали один овраг, другой – никого. Вдруг на самой опушке, уже за пределами назначенного им района, они заметили домик, – не то очень бедный хутор, не то сторожку лесника.

– Если немцы где-то поблизости, они засели там, – показывая рукой, громко сказал Казей.

У него быстро появился план карьером обогнуть дом и в случае опасности уйти опять в лес.

Он расставил людей на опушке, велев поддержать его огнем. Его возбуждение передалось и лошади. Едва он тронул ее ногами, как она помчалась, расстилаясь по земле и в то же время чутко слушаясь каждого движения поводьев.

Первое, что заметил Казей, заскакав за домик, были три немца, сидевшие на земле в самых непринужденных позах; потом несколько оседланных лошадей, потом еще одного немца, застывшего верхом на заборе, который заметил его. Он выстрелил на удачу и поскакал дальше. Казаки, едва он к ним присоединился, тоже дали залп. Но в ответ по ним раздался другой, более внушительный, винтовок в двадцать-тридцать по крайней мере. Пули засвистели над головой, защелкали о стволы деревьев. Казаки дали ответный залп и поспешили уйти из леса. Когда они поднялись на холм уже за лесом, то увидели немцев, поодиночке скачущих в противоположную сторону. Выходило, они выбили казаков из леса, а казаки выбили их из засады. Они были квиты.

В два дня казачьи разъезды настолько разведали положение дел на фронте, что пехота могла начать наступление.

Казаки были у нее на фланге и поочередно занимали сторожевое охранение. Погода сильно испортилась. Дул сильный ветер и стояли морозы. Особенно было плохо в ту ночь, когда очередь дошла до терских казаков. Расставив посты, Никита, посиневший от холода, прибыл на главную заставу. В просторном доме с плотно завешенными окнами и растопленной печью было светло, тепло и уютно. Но едва он получил кружку чая и принялся сладостно греть об нее свои пальцы, есаул сказал:

– Казей, кажется, между вторым и третьим постом слишком большое расстояние. Поезжай, посмотри, так ли это, и, если понадобится, выстави промежуточный пост.

Он быстро допил чай и вышел. Взяв с собой проводника, уже бывавшего на постах, он выехал со двора. Казалось, что они окунулись в ледяные чернила, так было темно и холодно. Ехали ощупью. В поле было чуть-чуть светлее. По дороге проводник сообщил ему, что еще днем какой-то немецкий разъезд проскочил сквозь линию сторожевого охранения и теперь путается поблизости, стараясь прорваться назад. Только он кончил свой рассказ, как перед ними в темноте послышался стук копыт, и обрисовалась фигура всадника.

– Кто идет? – крикнул Никита и прибавил рыси. Незнакомец молча повернул коня и помчался от них. Они – за ним, предвкушая удовольствие привести пленного. Гнаться легче, чем убегать. Не задумываясь о дороге, скачешь по следам. Они уже почти настигли беглеца, когда он вдруг сдержал лошадь, и они увидели на нем вместо каски обыкновенную фуражку. Это был наш улан, проезжавший от поста к посту, и он, так же как и казаки его, принял их за немцев.

Посетив пост, где десяток полузамерзших казаков на вершине поросшего лесом холма несли службу, Казей выставил промежуточный пост в лощине и снова вернулся в дом. Там было так же тепло и уютно. Когда Никита опять принялся за чай, ему подумалось, что это – счастливейший миг в его жизни. Но, увы, он длился недолго. Три раза в эту проклятую ночь он должен был объезжать посты, вдобавок его обстреляли, – заблудившийся ли немецкий разъезд или так, пешие разведчики, он не знал. И каждый раз так не хотелось выходить из теплого дома от чая и разговоров на холод, в темноту под выстрелы.

Ночь была беспокойная. У казаков убили человека и двух лошадей. Поэтому все вздохнули свободнее, когда рассвело и можно было отвести посты назад.

Всей заставой во главе с есаулом казаки поехали навстречу возвращающимся постам. Никита уже почти съехался с последним из них, и ехавший навстречу Зазуля открыл рот, чтобы что-то сказать, когда из леса раздался залп, потом отдельные выстрелы, застучал пулемет, и все это по ним. Казаки бросились за бугор. Раздалась команда:

– Спешиться!

И казаки залегли по гребню, зорко наблюдая за опушкой леса. Вот за кустами мелькнула кучка людей в синевато-серых шинелях. Казаки дали залп. Несколько человек упало. Опять затрещал пулемет, загремели выстрелы, и германцы поползли на наших. Сторожевое охранение развертывалось в целый бой. То там, то сям из леса выдвигалась согнутая фигура в каске, быстро скользила между кочками до первого прикрытия и оттуда, поджидая товарищей, открывала огонь. Кажется, целая рота продвинулась к казакам шагов на триста. Казакам грозила атака, и они решили пойти в контратаку в конном строю. Но в это время галопом примчались из резерва еще две сотни и, спешившись, вступили в бой.

Немцы были отброшены обратно в лес. Во фланг им поставили пулемет, и он, наверное, наделал им много беды. Но они тоже усиливались. Их стрельба увеличивалась, как разгорающийся огонь. Казаки пошли было в наступление, но их вернули.

В бой вступила наша артиллерия. Торопливо рявкнули орудия, шрапнель с визгом и ревом неслась над головами казаков и разрывалась в лесу. Хорошо стреляют русские артиллеристы. Через полчаса, когда казаки снова пошли в наступление, они нашли десятки убитых и раненных, кучу брошенных винтовок и один совсем новый пулемет.

2

Весь март месяц прошел в непрерывных боях на левом фланге русской 3-й армии и на всем фронте 8-й армии. Здесь, на кратчайшем направлении из Венгрии к Перемышлю, с целью его деблокады настойчиво наступали австро-германцы, неся ежедневно крупные потери.

Но 22 марта после шестимесячной блокады Перемышль пал. За три дня до сдачи гарнизоном его была предпринята решительная вылазка, войска были снабжены довольствием на несколько дней, что свидетельствовало о намерении их пробиться к своим. Вылазка была отражена блокадными войсками русской 11-й армии. Всего сдалось 9 генералов, 2500 офицеров и 120 тысяч солдат, взято свыше 900 орудий.

Падение Перемышля освободило 11-ю армию для участия в походе через Карпаты. Но ее корпуса были поделены между 3-й и 8-й армиями. Иванов отдал директиву, согласно которой обе названные армии, прорвав центр австро-германцев на фронте Уйгель – Чап, должны были выйти на Сатмар – Немети – Хуст, т. е. во фланг и тыл войскам, действовавшим против 9-й русской армии.

Австрийцы, разгадав замысел русских, обратились за поддержкой к Германии, и в конце марта был сформирован германский Бескидский корпус генерала Марвица в составе трех дивизий. Он был направлен к Мезо – Лаборгу. После длительных боев на главном Бескидском хребте к середине апреля корпусам 8-й и 3-й русских армий удалось овладеть главным гребнем этого хребта, но до выхода в Венгерскую равнину было еще далеко.

Кое-где пехота отбивала противника, вообразившего, что он наступает по собственной инициативе, кавалерия занималась усиленной разведкой.

Казачьему разъезду было поручено наблюдать за одним из таких боев и об его развитии и случайностях докладывать в штаб.

В один из дней хорунжего Казея с сопровождающим послали с донесением в штаб дивизии. Дорога лежала через местечко Мезо, но к нему уже подходили германцы. Никита все-таки сунулся: вдруг удастся проскочить, но ехавшие навстречу ему офицеры предупредили:

– Куда? Не проедете, – сказали они, – вон уже где палят.

За стеной крайнего дома стояли десять спешенных казаков. Они тоже предупредили:

– Не проехать вам, братцы!

И только хорунжий двинулся, защелкали выстрелы, запрыгали пули. По главной улице навстречу им двигались толпы германцев, в переулках слышался шум других. Казей поворотил, а за ним, сделав несколько залпов, последовали и казаки.

На дороге артиллерийский полковник, уже останавливавший Казея, спросил:

– Ну что, не проехали?

– Никак нет, там уже неприятель, – ответил Никита.

– Вы его сами видели?

– Так точно, сам.

Полковник повернулся к своим ординарцам и приказал:

– Пальба из всех орудий по местечку. Огонь!

И тотчас заговорила наша батарея.

Однако хорунжему Казею все-таки надо было пробраться в штаб. Разглядывая старую карту этой местности, случайно оказавшуюся у него, советуясь с товарищем, расспрашивая местных жителей, он кружным путем через леса и топи приближался к назначенной ему деревне. Двигаться приходилось по фронту наступающего противника, так что не было ничего удивительного в том, что при выезде из какой-то деревушки, где они, не слезая с седел, напились молока, им под прямым углом перерезал путь неприятельский разъезд. Он, очевидно, принял их за дозорных, потому что вместо того, чтобы атаковать их в конном строю, начал спешиваться для стрельбы. Их было десять человек, и казаки, свернув за дома, стали уходить. А те, поняв, что казаков всего двое, стали их преследовать.

В это время сбоку послышались выстрелы, и на Никиту карьером вылетели три казака – двое молодых, скуластых парней и один бородач. «Да это же наши соседи, станичники – котляревцы» – промелькнуло в голове у Казея, который узнал бородача.

– Певнев, ты? – выкрикнул он.

– Я, Никита Петрович, я! Узнал, чертяка?

Они столкнулись и придержали коней.

– Что там у вас? – спросил Никита у бородача.

– Пешие разведчики, с полсотни. А у вас?

– Десять конных.

Бородач посмотрел на Никиту, он – на него, и они поняли друг друга.

Несколько секунд помолчали.

– Ну, поедем, что ли! – запальчиво произнес бородач, а у самого так и зажглись глаза.

Скуластые парни, глядевшие на него с тревогой, довольно тряхнули головой и стали заворачивать коней. Едва они поднялись на только что оставленный холм, как увидели немцев, спускавшихся с противоположного холма.

Слух Казея обжег не то визг, не то свист, одновременно напоминающий моторный гудок и шипение большой змеи. Перед ним мелькнули спины рванувшихся казаков, и он сам, бросив поводья, бешено заработал ногами, только высшим напряжением воли вспомнив, что надо обнажить шашку. Должно быть, у них был очень решительный вид, потому что немцы без всякого колебания пустились наутек.

Гнали они отчаянно, и расстояние между ними и казаками почти не изменялось. Тогда бородатый казак вложил в ножны шашку, поднял винтовку, выстрелил, промахнулся, выстрелил опять, и один из немцев поднял обе руки, закачался и, как подброшенный, вылетел из седла.

Через минуту казаки уже неслись мимо него. Немцы свернули круто влево, и навстречу казакам посыпались пули. Это они наскочили на неприятельскую цепь. Однако казаки повернули не раньше, чем поймали беспорядочно носившуюся лошадь убитого немца.

– Каськову пригодится, – говорили котляревцы, – у него вчера убили доброго коня.

Никита поддернул уздечку, придавил сапогами коня, и тот, прижав уши к голове, пошел наметом по раскисшей от дождей дороге. Никита, жалея коня, перевел его на шаг. Поднялся на стременах, еще раз осмотрел окрестность.

А потом он сидел в расположении котляревской сотни и вел беседу с земляками.

– Устал? – спросил его Певнев.

– И устал, и промок. Как выехал из штаба пошел дождь, и так всю дорогу за мной шел.

Выпили по рюмке, и он продолжил:

– Грязь везде. Вторые сутки бурку не снимаю.

– Надо же и в трудных делах побывать, не всегда же в тепле и сытости, – наверное, в шутку сказал котляревец, с интересом поглядывая на новые офицерские погоны Казея.

– Да уж, нам в дивизии расслабляться не дают, не знаю, как у вас?

– У нас тоже обстановка тяжелая. Не жалеют нашего брата, – отвечал уже серьезно Певнев.

– Да, немец огрызается серьезно, как бы не перешел в наступление, – заметил Казей.

– А у нас тут недалеко кабардинцы воюют, – вдруг вспомнил Певнев.

– Точно?

– Точно! В соседней дивизии. Их полк, оказывается, вместе с нами прибыл сюда.

– А я и не знал, – с удивлением ответил Никита.

– Кабардинцы – народ лихой. Настоящие джигиты. Отчаяные, черти, – как и мы, казаки.

На всем скаку одним выстрелом подкову с лошадиного копыта могут сбить, – восторженно рассказывал станичник Казею. – Нас они тоже уважают.

– Я их знаю, – просто ответил Казей.

– Ну, тогда давай еще выпьем, для сугрева, – предложил Певнев и продолжил рассказывать:

– На днях тут жаркие были бои. Ждем мы со станичниками, когда немцы в наступление пойдут. Перед этим они два раза в атаку ходили, но мы сдюжили и отогнали их. И тут слышим: «Алла! Алла!» – кричат кабардинцы и бегут, без всякого понятия и воинского порядка. Одно у них хорошо: ни раненных, ни убитых своих они на поле боя не оставляют. Мало что басурманы, а не видел я, чтобы хоть одного бросили. Однако – глупы. Если передних расстреляют, они все равно лезут. Под пулями так и валятся, как колосья под серпом, а лезут.

– Так вы эту атаку отбили? – переспросил Никита у Певнева.

– Да, да! Слушай. Наутро, стало быть, они снова с силами собрались и поперли. Никогда не забуду, – он облизнул сухие губы и подергал ус, – живого места на поле боя не было, повсюду немцы, куда ни глянь – трупы.

Пока они разговаривали, одежда Никиты немного просохла, и надо было прощаться.

Расстались они за бугром, дружески пожав друг другу руки.

– Дай нам Бог здоровья, и мы встретимся. Вспомним еще не раз наш Терек, станицы, – горячо сказал Казей.

– Ладно, Петрович, мы ведь с тобой друзья навсегда, как полагается у нас, кавказцев, – кунаки?

– Конечно, да!

– Какой же ты, однако, молодец, Петрович. Рассуждения твои, твое жизнелюбие просто возродили меня. Я очень рад, дорогой друг.

– Спасибо тебе, твоим казакам! – сказал напоследок Никита, и они разъехались.

Штаб дивизии Никита с сопровождающим нашел только через несколько часов, и не в деревне, как они предполагали, а посреди лесной поляны, на низких пнях и сваленных стволах деревьев. Штаб туда отошел, оказывается, уже под огнем противника.

Громадные потери и утомление русских войск, которым приходилось, кроме боев с искусным противником, преодолевать непривычные для них свойства горного Карпатского театра боевых действий в зимнее время, при туманах и морозах на вершинах и распутице в долинах, задерживали наступление. К этим невзгодам нужно добавить все более возраставший недостаток артиллерийских припасов. При войсках оставалось на орудие не свыше 200 выстрелов, и улучшения в снабжении можно было ожидать не раннее поздней осени 1915 года. С таким ничтожным количеством боеприпасов бесполезно было вести операцию для выхода в Венгерскую равнину. По признанию Брусилова, он стал ввиду такого положения добиваться дальнейших успехов, наблюдая лишь за тем, чтобы держаться на занятых местах с возможно меньшими потерями.

Однако теперь Ставка уже сама торопила Иванова с продолжением «незаконченной операции», чтобы скорее выйти в Венгрию, так как положение русских войск 3-й и 8-й армий, глубоко втянувшихся в Карпаты, становилось рискованным. 6 апреля Иванов отдал директиву армиям, в которой указывалось: «Идея нашей операции в настоящее время состоит в том, чтобы, удерживаясь на наших флангах, выйти остальными войсками на линию Зборо – Варанно – Чап – Хальми и этим заставить противника очистить Заднестровье, ибо с выходом к Хусту прерывается лучшее железнодорожное сообщение Заднестровья с внутренними областями Австро-Венгрии».

Через несколько дней, когда русское наступление в Карпатах наткнулось на упорное сопротивление и германцы даже стали сами теснить 22 корпус армии Брусилова на направлении Мункач – Стрый, Иванов приказал 3-й и 8-й армии перейти к обороне.

К середине апреля стало очевидным, что Карпатская операция захлебнулась и что задача вторжения в Венгрию должна быть признана неосуществившейся. Операция, по оценке военных, оказалась мертворожденной. Она ослабила весь русский фронт и не привела к какому-либо оперативному успеху Самый генезис операции был уродлив. Он возник в штабе фронта, был навязан верховному командованию, которое не находило нужным обеспечить всеми средствами выполнения задуманную Ивановым операцию. В процессе ее развития не раз менялось направление главного удара, уже после начала маневра производилась перегруппировка сил, австро-германцам представлялась возможность легко парировать удар.