Читать книгу Поздний гость: Стихотворения и поэмы - Владимир Корвин-Пиотровский - Страница 14

He кровь моя, а древняя смола,

А черный мед, до боли вздувший жилы, —

Ты лучшего напитка не пила,

В тысячелетиях такого не любила.

И кто сказал, что пройдены пути,

И кто солгал, что сердце знает сроки?

Сквозь мускулы врастают до кости

Любовные тяжелые уроки.

И нам ли знать начала и концы,

Когда вино и желчь – одно и то же,

Как свежесть губ и терпкие рубцы

На выжженной любовным зноем коже.

Да, плоть Адама из рыжей глины,

Земли и крови глубокий вздох, —

Я лягу грудью на дно долины

Молчать и слушать, как зреет мох.

В тугом наплыве прижать ладони

К прогретой солнцем живой земле

И плавить сердце в крутом разгоне

От плеч до горла и до колен.

И взмоет радость сырого гнева,

Загнется дыбом немая кость, —

И рядом ляжет покорно Ева

Вместить всей плотью любовь и злость.

Когда же к новой весне в долину

Сойдутся звери на дым жилья —

Я покажу им со смехом сына,

С таким же рыжим лицом, как я.

Что делать мне с моей тяжелой кровью,

Чью плоть еще угрюмо раздавить?

Душа моя, в страданьи и любви

Ты с каждым днем все жестче и суровей.

Не сердца ход под выгнутым ребром —

Протяжный крик и мускулов разрывы, —

В сухой зрачок медлительно и криво

Скользит луна багровым топором.

В исходе ночь. Размеренней и глубже,

Как беглый зверь, туманами дышу, —

Ты на заре к степному шалашу

Придешь назвать меня покорно мужем.

Еще один нетронутый удел

Перепашу для горестного сева, —

И хлынет вспять, без радости и гнева,

Слепая кровь, тяжелая от дел.

Я вырезал его из дуба,

В широкий нос продел кольцо, —

И медленно, сырой и грубый,

Он повернул ко мне лицо.

Зеленой медью и железом,

При дымном свете фитиля,

Я приковал его над срезом

Передней части корабля.

Когда же по холодным тросам

Скользнула влажная заря, —

Я приказал моим матросам

Поднять в молчаньи якоря.

И за кормой, где след широкий

Белел над шаткой глубиной,

Все измерения и сроки

Распались выгнутой волной.

В немых столетьях неизменный,

Безмолвно идол с высоты

Глядел, как брызгами и пеной

Века дробились о борты.

Но в пору бурь, когда великий

Сбор смерть трубила в черный рог, —

Гремел цепями огнеликий,

Преображенной бурей, бог.

Ты рада горькому куску

Неповторимого обмана,

Но эту жесткую тоску

Я перекладывать не стану.

Не эти плечи понесут

Тяжелый груз звериной доли, —

Но хрупкий девичий сосуд

Уже мутнеет поневоле.

И разве можно пережить

Все эти отсветы и тени,

Когда от правды и от лжи

Мои сгибаются колени?

Когда дорожная клюка

Сама собой шаги торопит

И неглубокая река,

Как океан, следы затопит.

Песок и соль. В густых озерах

Дрожит ослепшая луна;

Каленые стальные шпоры —

В живое мясо скакуна.

Сухая пыль сверлит и режет

Перержавелые зрачки,

И сушит скулы острый скрежет,

Стегающий солончаки.

Но сердца стук и звон копыта,

И рядом скачущая тень —

Обломки взорванного быта,

Мифический вчерашний день.

Степной песок засеян смертью, —

Вдыхая запахи беды,

Веселый волк, горячей шерстью

Мету кровавые следы.

На конской гриве запотелой

Не дрогнет цепкая ладонь —

Пусть топчет гибнущее тело —

Тебя – рыжеголовый конь.

Пускай топор на черной плахе

Срубил мне голову долой,

Ты подними ее из праха

И скрой тихонько под полой.

Но если смерть не разделила

Единый узел наших дней,

Но если любишь, как любила, —

Не плачь в отчаяньи над ней.

Нет, обнажи в ночи с надеждой

Любовью взласканную грудь

И чутко слушай под одеждой

Мой жизнью озаренный путь.

И если радостью зальется

Душа смятенная твоя,

И если плоть моя забьется

Под сердцем в жажде бытия, —

Дай знать мне долгим поцелуем

О воскресении моем,

И до зари еще войду я

Поющей радугой в твой дом.

Ныряют в сугробах молча,

Любой – до кости король;

Веселые зубы волчьи —

Морозная злая соль.

Мы знаем их смех и голод,

И глаз голубой огонь;

Мы знаем, что нож и холод

Прожгут королю ладонь – —

Зажатый полярным кругом,

На лыжах бежит к реке,

И мутно белеет вьюга

На смуглой его щеке.

И каждый сухарь в котомке,

И каждый заряд в стволе —

Сто миль одичалой гонки,

Тревожный скупой ночлег – —

Оставлен привал короткий,

Смех, полюс, любовь и боль

В дырявой индейской лодке

Везет молодой король.

Но львиные кудри белы,

Морщинами скошен рот,

Рассеянный взгляд несмело

Скользит по замку ворот.

И дом обошел неловко,

И будто похож на нас – —

Пора, изготовь винтовку,

Бей прямо в ослепший глаз.

Для слепого – одна стезя,

На которой и днем – ни зги;

Ты сказала – меня нельзя,

Если можешь – люби других.

Для глухого слова́ – немы,

Как услышать тебя я мог?

У любви все пути прямы,

Все ведут на один порог.

Ты сказала – гляди, стара,

Разве можно любить старух?

Через год подрастет сестра,

Если хочешь – люби сестру.

Обнимала – последний раз —

Долго ржал по дорогам конь – —

Как уйти от любимых глаз,

Если нежность стучит в ладонь?

Мой круглый щит из дерева и кожи,

С решетчатым узором по краям, —

Сто золотых пластинок в светлой дрожи

Вокруг него подобны трем ручьям.

Для твердости – тугую сердцевину

Железная подкова облегла,

И кровь врага до верхней половины

Пред боем щит мой трижды обожгла.

Он вождь вождей. Оранжевый и синий,

Как глаз змеи, – ременным языком

В мой локоть врос, и темный жар пустыни

Струит в меня расплавленным песком.

И вот – гляди. За то, что ты сурова,

Смугла лицом, угрюма и хитра, —

Моим щитом от холода ночного

Я грудь твою накрою до утра.

Так гони же сквозь ветер кобылу,

Ты, которой упорнее нет,

Чтобы только метели завыли

В твой сверкающий, вздыбленный след.

Так стегай же арапником звонче

По ушам запотелым коня,

Чтобы свора неистовых гончих

Пронизала навылет меня – —

Не трубите в рога по дуброве,

Не трубите в рога, говорю —

Пусть ускачет, закинувши брови,

В грозовую густую зарю.

Пусть – пылая губами тугими,

Загибая шелка на лету —

В бездорожье с другими, с другими

Гонит вьюгой свою красоту.

В черном доке, кормчий одинокий,

Вновь чиню разбитое судно, —

Буду плыть положенные сроки,

Бороздить разбуженное дно.

Соль волны, снедающей и горькой,

Обожжет ослепшие зрачки, —

Из тумана в ночь святой Георгий

Бросит моря пенные куски.

Брызги бурь упали на ресницы,

Мокрый холст плотнее чугуна – —

Это кровь ржавеет и томится

На кудрявом золоте руна.

Уже не радует, не тешит,

Раздала горькую красу,

И только ветер жестко чешет

Перержавелую косу.

Лицо, размытое дождями,

И грудь бесплодную рабы

До утра насмерть желудями

Изранят хмурые дубы.

Земля, земля моя! С тревогой

Гляжу в нахлынувший туман —

Лишь перекрестки да дороги

Венчают твой сутулый стан.

Лишь обездоленная птица,

Роняя перья на лету,

Еще не верит и боится

В твою поверить наготу.

Но, непоседливый и скучный,

Могилу глубже роет крот,

И сердце знает – гость докучный

Уже стучится у ворот.

Плечо – бугром, и сердце – в два обхвата,

Размах глубок, медлителен и крут;

Удар – раз в год, и грудь – провал косматый,

Набат и рог под ветром на юру.

Прижми щеку, – за выгибом полотен

Сырой утес горячего ребра,

Суровый ход неукротимых сотен

Вкруг дымного дорожного костра.

Над горбылем степные звезды светят,

Бежит огонь в тугую щель земли – —

Гляди, я вновь закинул в море сети

И вытащил на сушу корабли.

Раз в год удар, но все грозней и шире,

От позвонка в пролом ребра разгон – —

Нет, не плодом, а стопудовой гирей

Я западу в твой запоздалый стон.

Соленый ветер бросает пену

Мне на рубаху, что сшила ты, —

Закату буря идет на смену,

Уже ныряют вокруг киты.

Но мне привычны морские страхи,

И, если в буре лишусь весла,

Устрою парус я из рубахи,

Из той рубахи, что ты дала – —

Все ветры сразу гребут без толку,

Как пьяный пляшет рыбачий мол – —

Я выжму бурю из шерсти волка

Сегодня ночью на твой подол.

О, зверь лесной и ночью водопой

Оскаленным дыханием отыщет – —

Иду в туман примятою тропой,

И тень моя, как волк, за мною рыщет.

В глазах твоих – далекие костры,

Звезда степей над древнею телегой,

Широкий ветер яростной игры,

Развеявшей по балкам печенегов.

И любо мне в раскошенных зрачках

Следить струю татарской острой стали,

И сердца стук услышать на руках,

И кости гнуть в мучительном закале.

Да, любо мне кудрявую косу

Смеясь, сжимать ладонью загорелой,

И эхо гнать в просмоленном лесу,

И грудь твою поить любовью зрелой – —

Русь, кровь моя, желанная сестра, —

Кто вытерпит весь груз такой любови!

Я вылетел из дымного костра,

Чтоб вновь гореть, любить и жечь – до крови.

В глубокой балке переняли,

Картечью вздыбили коня,

Скрутили, выгнули и смяли,

И оземь бросили меня.

Хмельному солнцу буйно рады,

В веселом топоте легки,

Кудрявый череп конокрада

Чесали насмерть каблуки.

Но каждый хруст костей упругих

В ушах смеялся бубенцом,

И пело сердце пестрым кругом

Над перекошенным лицом.

Когда же кол, сырой и гладкий,

Тысячелетнее копье,

Прошел медлительно и сладко

Сквозь горло звонкое мое, —

Девичий взор, сухой и зоркий,

Лизнул мой вытекший висок,

И дух земли, как ладан горький,

Любовью брызнул на песок.

Скалит зубы – такая ль плаха,

Для меня ль да дубовый пень? – —

А кругом еще красным взмахом

Ходит по небу дым деревень.

Так и брызжет вихрастый ветер

Даровой огневой крупой,

И кричат как шальные дети

Над бельмастой сырой толпой.

А у плахи стоит – ломается,

Теребит кумачовый плат

И свистит соловьем в два пальца

Деревенский веселый кат – —

Это сон про былые встречи,

Это сказ про вороний грай,

Про тугие литые плечи,

Что сработаны в два топора.

Не буди – под крутым обрывом,

Где седые ржут табуны,

Темный ветер закинул гриву

В низовые степные сны.

Затравила в яру лисицу

Подымала в упор ружье – —

Не скули, научись крепиться,

Острозубое сердце мое.

Не сбегу, не уйду – могу ли,

Тихий усмех могу ль забыть?

Есть заклятья страшнее пули —

Одиноко на звезды выть.

Что глядишь? Нагустила брови,

Растопила огонь в зрачке,

Мокрый запах звериной крови

Разожгла на моем виске – —

Не забудь – чтоб вернее было,

Чтоб ночами на ум не шел, —

Без пощады вгони в могилу,

Через сердце, осиновый кол.

Когда луна вонзит свой меч

В степную ржавую могилу,

И вставший дыбом жеребец

Повалит ржущую кобылу, —

На зов степей, на конский яр,

На свежесть влажного тумана

От сна восстанет скифский царь

И выйдет вон из тьмы кургана.

Туда, где в ночь бежит ковыль

Стезею лунного ухаба,

Где сторожит седую быль

Немая каменная баба, —

Из-под бровей он кинет взор,

Разбудит эхо звоном шага

И выпьет ветровой задор

Ковыльных снов, полынной браги.

В степных играющих кострах

Тысячелетия сгорели —

Не для того ль, чтоб ржавый прах

Заглох в дыму весенней прели? – —

И только там, между колен

Просторам внемлющей царицы,

Былых веков холодный тлен

Неверной дымкою клубится.

Но так же юн, но так же щедр

Хмельной простор, и, так же молод,

Из мглы столетий гонит ветр

Любовный жар и крепкий холод.

О, сколько звезд, о, сколько лун

В сухих запуталось бурьянах!

В который раз степной табун

Упился ласками допьяна! – —

С широких плеч он сбросил прочь

Свои ременные доспехи,

И закатились звезды в ночь

От гула царственной утехи.

Под дланью тяжкой ожил вновь

Гранитный стан до сердцевины,

И брызжет в степь рудая кровь

На непочатые целины.

Его железная нога

Колени каменные режет,

И с плотью плоть – как два врага,

И их лобзанья – стон и скрежет – —

Так, до зари, под конский яр,

Под ржанье дикой кобылицы,

Ласкает древний скифский царь

Свою суровую царицу.

Его рукой укрощена,

Она не бьется и не стонет,

И ветр взметает семена

И в буйной радости их гонит.

Вздымает к стынущей луне,

Роняет в гулкие овраги,

Где хмурый волк залег на дне

У сребротканой лунной влаги.

И в светлом лоне зыбких вод,

И в черных снах земного чрева,

В глухих глубинах, зреет плод

Любви и каменного гнева.