Читать книгу Пассажир - Владимир Козлов - Страница 2

Я свернул на дорожку перед переездом. За путями начинался забор, за ним торчали уродливые корпуса промзоны.

Слева тянулись трубы теплотрассы. На них сидели два гопника с бутылками пива.

Я вошел на территорию рынка. Из угла бетонного забора пахнуло мочой. На заборе болтался разодранный баннер – «Смешные цены».

Звуковая реклама перекрикивала музыку у меня в телефоне: «Магазин „Белорусский фермер“ предлагает наисвежайшие мясные изделия!» Четверо парней что—то жрали у окна «Чайхоны Халяль», одновременно тыкая жирными пальцами в экраны телефонов.

Букмекерская контора «Bingo Boom». 24 часа. Free Bar. Чемоданы, сумки. Натянутые на манекены куртки. Лоток с носками и прочей мелкой фигней. Парень-продавец уткнулся в телефон.

Продавщица из магазина белья и колготок курила у входа – полная тетка в куртке с мехом на капюшоне.

Колготки 150. Лосины 200. Аренда. Товары для дома. Распродажа. Джинсовая одежда. Производство – Турция. Распродажа. Парикмахерская.

Снова лоток носков. За ним – поддельные туалетные воды. Еще дальше – сим-карты. Безлимитки. Подключение.

Продукты. Аренда. Шаурма. Конфеты. Печенье.

*

Мужик на крайнем сиденье глянул на меня, сморщил нос, взял портфель с сиденья, поставил на колени. Я сел рядом.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Тимирязевская.»

Двери захлопнулись. Электричка тронулась. В вагон зашли женщина, мужичина и девочка лет десяти. Остановились у моего сиденья. Женщина начала говорить.

– …Помогите, у нас украли сумку с документами. …стыдно, что мы к вам обращаемся. …не к кому обратиться… В посольстве нам выдали белые паспорта …бесплатно не отправят.

Я вытащил телефон, сделал музыку громче.

Мужик с портфелем вынул из кармана портмоне. Покопавшись в отделении для мелочи, достал несколько монеток, сунул женщине.

На Тимирязевской зашли еще люди. Свободных мест не осталось. Тинейджер в спортивном костюме, с айпэдом с наклейкой «Спартака» встал в углу. Рядом вклинился дед с «сумкой-тележкой». Девушка на сиденье через проход играла в игру на смартфоне. На ее лице мелькали разноцветные блики.

За окном тянулись гаражи, покрытые граффити, индустриальные постройки, склады, заборы, панельные жилые дома.

*

Я вышел из вагона. Электричка тронулась. У киоска две девушки в одинаковых высоких сапогах покупали шаурму. Продавец вещевого рынка курил у палатки с кроссовками рядом с сигаретным киоском и «пекарней—халяль». Я перешел пути.

*

На площадке между этажами, у мусоропровода, прямо на бетонном полу сидели два парня азиатского вида, в рабочей одежде и шерстяных шапках. Оба держали по бутылке пива. Несколько пустых стояли рядом. Один сказал что-то другому на своем языке. Оба захохотали.

Я вынул ключ из кармана джинсов, отпер дверь общего коридора. Из мешка у соседских дверей высыпались на пол несколько проросших картошин.

Я захлопнул дверь. Не развязывая шнурков, стянул ботинки. Бросил на пол пакет с продуктами. Сунул ноги в тапки, прошел в комнату. Нажал кнопку на системном блоке, включил монитор.

*

Посуды в раковине было не так уж и много – можно было не мыть. Я налил в кастрюлю воды, поставил на газ. Вытащил из морозилки начатую пачку пельменей, высыпал остаток в кастрюлю. Взял из холодильника бутылку пива, скрутил пробку. Сделал глоток.

*

– …обязательно позвони Алексееву, хорошо? – говорила Вика. – Им счета еще в тот понедельник выставили, а оплаты все еще нет. Возможно, им сократят кредитный лимит. Ты позвонишь?

Я кивнул. Вика пошла к своему столу. Я посмотрел ей вслед. Зад, обтянутый серой юбкой чуть выше колена. Ноги в черных колготках. Коричневые туфли на среднем каблуке.

На последнем новогоднем корпоративе мы стояли с ней у открытого окна в коридоре. Она курила. Во дворах окрестных домов взрывались петарды, а над крышами вспыхивали фейерверки. Она нетрезвым голосом жаловалась на мужа – он совсем не помогает ей с ребенком, ей приходится тянуть все на себе… Я думал о том, что сейчас можно было бы свалить с корпоратива, поймать машину, поехать ко мне, и она еще успела бы вернуться домой, не вызвав никаких подозрений. Если бы мы не работали вместе…

– Позвони обязательно, не забудь! – Вика обернулась, глянула на меня.

Я открыл «Фейсбук». Сообщение от Стаса: «Вадик Круглов погиб. Разбился на машине. Вчера похоронили. Я сам только что узнал».

*

Степан, Игорь и Саня пожали нам со Стасом руки и вышли из раздевалки. Мы остались вдвоем. Я спросил:

– Он был трезвый?

– Да. Он последний год был в завязке. Там история мутная. Ментовская версия нереальная – что он просто ни с того ни с сего сошел с трассы. Один свидетель, вроде бы, сказал, что какой—то урод шел по встречке с мигалкой. Но этих показаний нигде нет, и свидетеля нигде нет. Короче, концы, в воду.

Стас взял пачку денег, пересчитал, разложил в два конверта.

– Значит, это жене, а это отцу. Отвезешь, Колян? Тебе ж там рядом.

– Условно рядом, но отвезу.

Я кивнул, взял конверт, сунул в задний карман джинсов.

Мы вышли на улицу. На площадке для мини-футбола, огороженной сеткой, играла уже другая компания. На черной голой ветке каркала ворона. К асфальту прилипли грязные желтые листья.

– Подвезти до метро? – спросил Стас.

Я кивнул. Мы сели в его черный внедорожник «Субару».

Стас завел машину, дал задний ход, развернулся.

– Да уж… – сказал он. – Живешь себе, живешь, а потом хуяксь…

– Сколько его детям?

– Десять и семь. Как-то так. Они, между нами, херовенько жили. Друг друга ни в хуй не ставили. Как говорится, ради детей…

Машина выехала на Дмитровку.

– У метро, да? – спросил Стас.

Я кивнул.

– Хули ты молчишь?

– А что ты хочешь, чтобы я сказал?

Он пожал плечами.

Машина остановилась перед несколькими маршрутками. Я пожал ему руку и выпрыгнул. «Субару» отъехал. Маршруточники курили, пили кофе из прозрачных пластиковых стаканов.

Я спустился в переход, прошел мимо киосков с женским бельем, слойками, батарейками. У стеклянных дверей метро ругались девушка и парень. Он схватил ее за плечо. Она вырвалась, сделала шаг к дверям, столкнулась с толпой, выходящей из дверей. Я протиснулся между толпой и стеной, толкнул дверь, хотел придержать – сзади никто не шел.

*

За дверью играла музыка. Рок семидесятых – я его никогда не любил. Послышались шаги.

– Кто там?

– Это Коля, друг Вадима. Вы должны меня помнить…

Дверь открылась. Отец Вадима – с длинными грязными седыми волосами. В халате, распахнутом на груди. Под халатом – старая застиранная майка «Deep Purple». Последний раз я его видел лет пятнадцать назад. Он не так уж и постарел.

– Здравствуйте.

– Здравствуй. Давай на кухню. Можно не разуваться. У меня не особо здесь чисто. Как-то не до этого было…

Я прошел за ним на тесную кухню. Весь угол занимали полки с виниловыми пластинками. Тут же стоял проигрыватель «Вега» с усилителем и колонками.

– Вот, пришлось всю коллекцию сюда перенести. В комнате ремонт все никак не закончится… А у меня здесь ценный винил, многим дискам по тридцать и больше лет. Покупал по шестьдесят—семьдесят рублей. А зарплата у меня была сто двадцать… Коньяк будешь?

Я кивнул, вынул из кармана конверт.

– Я хотел бы выразить соболезнование… От себя и парней – мы все учились с Вадиком… Вот… – Я отдал ему конверт. Он сунул его в карман халата, посмотрел на меня.

– Спасибо, ребятки. Спасибо.

Он взял со стола бутылку, налил коньяка в два нечистых стакана, дал один мне.

– Ну, за упокой его души… Не чокаясь.

Мы выпили.

Он глянул на меня мутными глазами.

– Да, Вадик, и ты туда же… Еще одна жертва войны между светом и тьмой. Царство ему небесное. Но он прожил свою жизнь не зря. Великая русско-западная культура жива. Под знаменем «Deep Purple» она сковырнет все оковы, и воцарится царствие музыки и любви. Как в Вудстоке в шестьдесят девятом году. Мне было тогда девятнадцать лет, и я ничего не знал про Вудсток… Ты можешь себе представить? Я жил себе в Москве и ничего не знал про Вудсток…

*

Я обошел дом, повернул к улице. Выставил руку. Пронеслись несколько внедорожников и маршрутка. Остановилась грязная зеленая «девятка».

– Череповецкая, у платформы Лианозово?

– Триста, – сказал мужик «славянской внешности». – Ну, или хотя бы двести пятьдесят.

– Здесь десять минут ехать. Двести.

Водитель кивнул. Я сел, пристегнулся. «Девятка» тронулась.

– Осень уж заебала, – сказал водитель. – Я вообще ненавижу осень. А зиму, наоборот, люблю. Я вообще в Сибири родился, в Новосибирске. В сорок градусов мороза. Может, поэтому мне мороз – хоть бы хуй. Ебнул водки, вышел на улицу – и сразу протрезвел. Вот это я понимаю…

Машина остановилась на светофоре.

– Знаешь, кто лучше всех живет во всем бывшем Союзе?

Я не ответил. «Девятка» тронулась, свернула с «Алтушки» на Череповецкую.

– Я сам недавно узнал, – продолжал водитель. – Туркмены. У них бензин – бесплатно, общественный транспорт – бесплатно. Гостиница для своих – десять долларов в сутки…

*

Я открыл «Фейсбук», зашел на страницу «Лепры». Никаких обновлений. Закрыл. Зашел в сообщения.

Отправитель Lilly Anna. «Привет моq дорогой приятно познакомиться здесь сегодня надеюсь, что все хорошо с вами, меня зовут мисс Юнис я видел вашего профиля сегодня здесь, я больше всего говорят, я заинтересован, чтобы узнать, дорогая пожалуйста, я хотеn вас связаться со мной, так что я могу сказать вам больше о себе, у меня есть важная вещь, чтобы рассказать о себе, может быть, мы можем узнать друг друга очень хорошо, имеют хороший день…»

Я отъехал от стола с компьютерным креслом, встал, подошел к окну. В нескольких окнах заводского здания через дорогу горел свет. Правее, ближе к станции, светилась желтым цветом заправка. По улице проехал автобус.

Я вернулся к столу, посмотрел на экран, отвернулся к телевизору. Шел футбол без звука. Играли японские команды.

*

Наташа вставила капсулу в кофе—машину, нажала на кнопку. Кофе—машина затарахтела. Наташа села к столу. Вытряхнула сигарету из пепельницы, щелкнула зажигалкой, затянулась. Взяла со стола кисточку, припудрила лоб и щеки.

Я сидел на табуретке в углу, прислонившись к стене. Смотрел перед собой – на плиту с пустыми кастрюлями и сковородами.

Кофе—машина пискнула. Наташа встала, взяла чашку, сделала глоток.

Я посмотрел в окно. Уже почти рассвело. Моросил дождь. В пробке стояли машины.

– У нас изменения на работе, – сказала Наташа. – Меняется структура компании. Мы забираем себе всех дилеров. – Наташа отодвинула косметику, взяла чашку кофе, сделала долгий глоток. – И курировать их всех буду я. То есть, наконец—то, после стольких лет в компании, за все свои заслуги я что—то получаю. Хоть какую—то власть.

– Поздравляю.

– Не с чем особо поздравлять. Если бы это сделали года два назад, а сейчас, в самый кризис… Может, скоро вообще все рухнет…

Наташа раздавила сигарету в пепельнице.

– …Так, надо идти Сашку будить, чтобы в школу не опоздал. Тебя подвезти?

– Да. Ты ведь мимо Окружной поедешь?

*

«Хонда» Наташи стояла в пробке. Впереди светились красные задние фары машин.

– Сережа приезжает завтра. Будет дома около двух недель, – сказала Наташа. – Я сама тебе позвоню, когда он уедет.

Я кивнул.

Тротуар с правой стороны был раскопан. У ямы суетились парни в оранжевых жилетах.

*

На платформе трое мужиков передавали друг другу «полторашку» пива.

– Тебе, бля, хорошо, – ночь, бля, на поезде – и дома. А мне, бля, полторы сутки хуячить…

– Хули ты тогда – лети на самолете…

– У тебя не спросил…

Рядом мужик разгадывал сканворд. Во рту дымилась сигарета, в ушах торчали наушники. Во второй руке, вместе с ручкой, он держал банку, завернутую в черный пакет – пиво или «слабоалкогольный коктейль». Он поднес банку ко рту, сделал глоток, чуть не ткнув себя ручкой в глаз.

Из-за поворота показался красный аэроэкспресс. Сигналя, пролетел мимо платформы.

*

Вика курила на крыльце.

– Привет, – сказала она. – Что так поздно?

– Задержался…

– А-а-а… – Она затянулась, выпустила дым. – В принципе, ничего страшного. Полякова все равно еще нет. Вроде как на встречах, но, скорей всего, ездит по своим личным делам. Ты знаешь, что он квартиру новую покупает? Вроде, на Соколе…

Вика бросила сигарету в урну. Открыла дверь, вошла в здание. Я – за ней.

– Какие планы на выходные? – спросила Вика, обернувшись.

– Никаких особых. К родителям, может, съезжу…

– Да, это дело нужное.

– А у тебя?

– В смысле – у меня?

– Планы на выходные…

– А-а-а… Никаких особых планов. Домашние дела.

*

В коридоре послышались крики и женский визг. Я оторвался от монитора, глянул на дверь. В коридоре снова кто-то завизжал, потом мужской голос крикнул:

– Где он? Где он, бля?

Ресепшионистка Инна встала из-за стола, подошла к двери, открыла, выглянула. Тут же повернулась лицом к офису, закатила глаза и наморщила лоб. Вышла в коридор, не закрывая дверь.

Все ломанулись за ней. Я вышел из офиса одним из последних.

В коридоре было не протолкнуться – наверно, собрался весь этаж.

Два охранника вели под руки парня в расстегнутом черном пальто, белой рубашке и сером костюме. Его нос, губы и подбородок были измазаны кровью, волосы растрепаны. Я его видел раньше несколько раз – он работал в одной из контор на нашем этаже.

Девушка с длинными темными волосами громко шептала на ухо Инне:

– …все подумали, что настоящий. И он еще говорит: «А сейчас я вас всех расстреляю». Ну, после того случая все, конечно, перепугались. Полезли прятаться под столы. Я из-за него новые колготки порвала… А Люба Попова вообще обоссалась со страху…

– А как поняли, что не настоящий? – спросила Инна.

– Как поняли? Увидели, что не стреляет. Он на кнопку жмет – и ничего. Тогда уже все осмелели, и кто-то охрану вызвал…

*

Я прошел через турникет.

– Здравствуйте, а можно ваш билетик?

Низкорослый мужик в синем жилете с буквами «Московский метрополитен» загородил мне дорогу.

– А что такое? Если что-то не в порядке, турникет меня не пропустил бы…

– Я все понимаю, но такие правила. Пойдемте.

Мы подошли к кабинке диспетчера, он поднес мой проездной к какой—то фигне, поглядел на дисплей.

– Все в порядке. Счастливого пути.

Я ступил на эскалатор. Впереди, на несколько ступенек ниже, стояла девушка. Колготки телесного цвета, в сеточку. Облегающая темно—зеленая юбка. Хвост из длинных темных волос. Коричневые сапоги, коричневая сумка. Черная короткая кожаная куртка. Айпэд, наушники.

Девушка остановилась у колонны. Я – в нескольких шагах. Она повернулась в мою сторону, глядя на подъезжающий поезд, и я смог рассмотреть ее лицо. Почти красивая.

В вагоне место напротив нее оказалось свободным. Я сел, вынул из рюкзака «читалку», включил, стал читать биографию Стива Джобса. Время от времени поднимал глаза – девушка что-то смотрела или слушала на своем айпэде.

Она тоже вышла на Домодедовской. Я шел за ней. За стеклянными дверями она повернула направо. Мне нужно было налево. Я на секунду остановился, глядя ей вслед.

*

Дверь открыл Игорь. Мы пожали руки.

Я спросил:

– Где родители?

– Скоро придут. В супермаркет пошли – тебя ж покормить надо, холостяка. Думали, что ты позже заедешь…

Я снял куртку, ботинки. Прошел в комнату Игоря, сел на диван. Он развернул компьютерное кресло ко мне, тоже сел.

– Как дела? – спросил я.

– Как всегда. Нормально. Твои?

– Так себе. Одногруппник бывший погиб. Вадик. На машине разбился…

– Как Дашка?

– В порядке. Ездила на соревнования в Германию. Заняла третье место. Немного расстроилась – думала, будет первое…

– Как часто вы скайпитесь?

– Раз в две недели обычно. Ты пока насчет квартиры ничего не надумал? В тридцать три года жить с родителями как-то странно, не находишь?

– Меня это устраивает.

– Что значит – устраивает? У тебя в твоей айтишной конторе нормальная зарплата. Мог бы снять приличную хату. Или вообще ипотеку взять. Понимаю еще, если б жили где-нибудь в центре…

– Давай не будем заводить эти разговоры. А то я тебе тоже много чего мог бы сказать.

– Например?

– Например – что ты живешь, как овощ. Дом-работа, дом-работа. Тебе насрать, что происходит вокруг, что происходит в стране?

– А тебе что – не насрать?

– Мне – не насрать. И ты это знаешь.

– Ах, да, я забыл. Ты у нас крутой оппозиционер. Только почему—то вся твоя оппозиция – в интернете. В «реале» что-то ты на митинги не ходишь…

В прихожей щелкнул звонок, открылась входная дверь.

*

– Самое главное – это контекст. – Паша снял свои круглые очки, вытащил из джинсов край футболки, протер им очки, надел. – Музон, который мы играли в девяностые, не был плохим. Это был вполне качественный музон. Инди. Альтернатива. Называйте, как хотите. Но в том контексте к нему не было интереса. Вернее, он был, но недостаточный. Поэтому мы обломились. Да, мы услышали Rage against the Machine, когда в них никто еще не врубался, и стали играть то же самое. Но тогда это на хуй никому не было нужно. Ну, за контекст. Точнее за то, чтобы всегда попадать в правильный контекст…

Он взял со стола бутылку виски, налил в две рюмки. Мы чокнулись, выпили.

– А еще, нам не хватало сексуального компонента. В лице красивых девок. Нужно было, чтобы в группе была хоть одна девка. И чтобы непременно красивая. В искусстве, в творчестве все держится на красивых девках. Возьми Толконо из Pussy Riot. Она, можно сказать, секс—символ современного российского искусства. И не потому, что она отсидела два года или сколько там. А потому, что она красивая баба. И все мужики России хотят ее выебать. Даже те, кто ее посадил, даже тем, кому, скажем так, по долгу службы полагается ее ненавидеть. Даже попы. Ты это понимаешь?

Я кивнул.

– Эти, мои ребята, у них, во-первых, есть Тина – красивая девка. Даже если бы ее не было, я бы сказал им, чтобы обязательно взяли в группу девку.

– Ну и что у тебя с ними?

– Все в порядке. То есть, скажем так, все движется в правильном направлении. Через какое то время из них получится «нишевый артист». Сейчас вообще время нишевых артистов, прошло время, когда все – ну, не все, но подавляющее большинство – слушали, например, Майкла Джексона или Мадонну. Сколько человек сейчас слушает Мадонну? Она такой же нишевый артист, как все остальные, занимает свою нишу… «Сказал он и немедленно выпил».

Паша налил в рюмки виски. Мы снова чокнулись, выпили.

– Знаешь, Rage against the Machine – это был не худший выбор. Они были правильные парни. Оседлали, что называется, волну. И лейбл Сони Рекордз, который их выпустил, тоже был прав. Потому что осознал: протест тоже можно продавать. И в начале девяностых протест продавали уже не каким—то там левакам и маргиналам, а обычным пацанам и девчонкам из благополучных семей. Которым, по большому счету, на протест наплевать. Но в шестнадцать или, там, семнадцать лет все они готовы показать жопу истэблишменту.

– Ну да, протест давно превратился в коммерческий продукт.

– …Но не надо забывать, что это было в другую эпоху. В эпоху MTV. Это был последний, как бы, «век невинности» телевидения. После этого оно свелось всего лишь к двум функциям – пропагандистской и рекламной.

– А как же развлекательная?

– В последнюю очередь. Или предпоследнюю. Бесплатного развлечения не бывает. В кино, например, ты, как бы, заплатил за билет и получил какое—то развлечение. Плохое, хорошее – неважно. А здесь тебе промывают мозги или продают товар, но делают это под видом развлечения. И, надо отдать должное, иногда это делается очень даже эффективно. Особенно в том, что касается пропаганды. Заставить большую половину народа ненавидеть Запад, при том что те же самые люди смотрят голливудское кино, жрут в Макдоналдсах и ездят на немецких машинах, – это надо уметь.

Паша сунул пальцы под очки, потер глаза, поскреб щетину на щеке.

За соседним столиком девушка сказала парню:

– У меня начался сезон мохито.

– И когда он закончится?

– Не знаю.

– А в какой стране вообще придумали мохито?

– Не знаю. Наверно, в Америке. Все вообще придумали в Америке.

– А выпускают в Китае.

– Кроме мохито.

– Да, кроме мохито.

*

Вагон электрички был полупустой. Я ехал домой раньше, чем обычно. Договорился о встрече с Михеевым, а он отменил ее в самый последний момент, когда я уже подошел к Савеловской.

На сиденье рядом со мной не было никого. Напротив сидела девушка. Она подняла глаза от смартфона и что-то сказала. Я вытащил из ушей наушники.

– …смотрите, как будто хотите познакомиться.

– А вы разве знакомитесь в электричке?

Она пожала плечами.

– А почему – нет? Я не вижу проблемы. В электричке или где-то еще. Я или хочу знакомиться, или я не хочу. И я просто могу сказать: нет, я не хочу разговаривать с вами.

– И что обычно происходит потом?

– Когда – потом?

– Когда вы это говорите.

– Чаще всего человек понимает. Но есть и такие, которые понимают не сразу. На таких у меня на нет ни терпения, ни времени. Я их просто игнорю тогда.

– Помогает?

– В девяноста девяти процентах случаев.

– Странно… Я, когда спросил, знакомитесь ли вы в электричке, имел в виду, что знакомства уже перешли в область виртуального пространства. То есть, если я просто вот так вот с вами заговорю – я ведь о вас ничего не знаю. А если бы я, например, знакомился с вами в интернете, я посмотрел бы ваш профиль на Фейсбуке, я бы уже что-нибудь о вас знал…

– Не думаю, что вы много узнали бы обо мне на «Фейсбуке»… – она улыбнулась. – Я туда редко пишу.

– А меня вообще удивляет, что люди готовы вот так вот раскрывать свою жизнь, делиться с кем попало…

– Кому-то нравится. Мне нет. С кем надо, я и так могу поделиться. Всем, чем хочу.

«Следующая станция – платформа Лианозово».

– Вы случайно не выходите? – спросил я.

– Выхожу.

*

Электричка уехала. Мы перешли пути. Продавец кроссовок поглядел на нас, отпил кофе, затянулся сигаретой.

– Мне нужен дом сорок шесть по Дубининской улице, – сказала она. – Вы знаете, где это?

– Знаю. Это рядом с моим. Я могу проводить.

– Да, хорошо, спасибо.

– Одна остановка на автобусе или пешком. Как вы хотите?

– Пешком.

Мы шли вдоль унылого ангара «XL». Впереди светилась заправка.

– Вы не слишком разговорчивый, – сказала она.

– Да?

– Или вы просто не знаете, что сказать, и боитесь сказать ерунду. Которая меня обломает.

– Я за свою жизнь уже столько наговорил ерунды… Мне должно быть все равно.

Она внимательно глянула на меня. Загрохотала, приближаясь, электричка.

*

Мы стояли у подъезда. Я посмотрел на нее. Отвернулся, глянул на окна первого этажа. В одном сидела старуха в платке, внимательно нас разглядывала.

– Вы думаете о том, как спросить, увидимся ли мы еще, – сказала она. – Возможно, вы давно этого никому не говорили. И я сделаю на это поправку. Поэтому, если вы это скажете, я отвечу: почему бы и нет?

Она улыбнулась.

*

– …не был в клубах много лет.

– Да это и не совсем клуб. Скорей – диджей кафе. Когда—то, еще в девяностые, что ли, годы, он был известен как клуб…

– Я в нем не был ни разу. Я никогда не любил диджеев, их музыку. Только живую. Это ваше поколение уже завязано на всякие диджейские дела…

– Что значит – наше поколение? Что это за произвольные обобщения? – Катя улыбнулась. – Я вообще разную музыку слушаю. От дэнс-электроники до индии-рока…

– Инди-рок – это круто. Я сам когда-то его играл. В девяностые. У нас была группа…

– А я пела в группе. Только это не совсем был рок, скорей такой синти-поп. Но гитара там тоже была. Но это еще до Москвы было.

– Неужели в Новокузнецке кто-то играет синти-поп?

– Ну, а что, если провинция, то, значит, только шансон? Особенно сейчас, когда в интрнете можно найти любую музыку…

– Извини.

– Да ладно. Это твой московский шовинизм. Ты еще не самый худший случай. – Она улыбнулась. – Видишь, у нас есть что-то общее в биографиях. Может, не только это. Но ты как-то неохотно говоришь о себе.

– А мне нечего особенно рассказывать. Все неинтересно и банально. Работаю в оптово—торговой компании, аккаунт-менеджер…

– Это – что?

– Это – человек, который ведет счета клиентов… Ну, как бы, занимается всем, что с ними связано. Что еще про меня? Разведен. Жена с дочкой живут за границей. Вот, наверно, и все…

*

Чувак был пьяный. Но не настолько, чтобы не быть опасным. Он был выше меня, крупнее, и, главное, лет на двадцать моложе. Он смотрел на меня, осклабившись. Ждал, что я скажу. Он был готов подраться и, наверно, даже хотел подраться. Но он не верил, что я на него полезу.

– Я еще раз тебе повторяю: извинись перед девушкой, – сказал я. – Это не между мной и тобой. Ты оскорбил девушку…

Чувак смотрел на меня, улыбаясь. Блестела слюна на зубах. Я решил, что, если он прыгнет, нужно будет постараться его вырубить сразу. Иначе… Я смотрел на него, не мигая. Чувак качнул головой.

– Ладно. Я извиняюсь.

Катя кивнула. Он сунул мне руку. Я пожал ее. Он сжал сильнее, не отпускал. Глянул на Катю, потом на меня. Отпустил руку и отошел.

*

Мы вошли в квартиру. Я захлопнул дверь. Катя прислонилась к стене. Нетрезво улыбалась. Задрала свою короткую джинсовую юбку. Надорвала длинным ногтем черные колготки. Сказала:

– Теперь ты.

Я просунул в дыру пальцы, разорвал колготки, сорвал с нее трусы. Она взяла мою руку, притянула к хвосту волос. Я сжал его. Другой рукой расстегнул пуговицу и молнию на джинсах.

– Прямо здесь, прямо на полу, – шепнула она.

Я, не отпуская волосы, повалил ее на пол.

*

Рассвело. Мы сидели на кухне. Катя курила. На ней была моя старая, полинявшая кофта с капюшоном. Она надела капюшон, и он почти полностью закрыл ей лицо. Шипел электрочайник.

– Ты ведь хотел какой-то грубости, жесткости в сексе? – спросила Катя. – Ты хотел, чтобы выглядело так, что ты меня принуждаешь? Не насилие, но принуждение?

– Не знаю. Я об этом не думал.

– А ты подумай. В сексе всегда есть элемент насилия, принуждения. И я ничего не имею против. Мне это нравится. Я принимаю эту игру. Но не мазохизм. Если тебе хочется ударить – это не ко мне.

Я встал, подошел к окну. Посмотрел на улицу, на завод на другой стороне, на машины, автобусы и желтые деревья.

– Тебе не надо на работу? – спросила Катя.

– Надо. Но я опоздаю.

Она кивнула.

Чайник щелкнул. Я взял его, налил в две чашки с растворимым кофе. Спросил:

– Ты точно без сахара?

– Да.

Я размешал ее кофе, сунул ложку в сахарницу. В сахарнице осталось коричневое пятно.

Катя потушила сигарету в пепельнице, посмотрела на меня.

– Знаешь, что мне в тебе нравится? – Она улыбнулась. – Что в тебе нет вообще никакой романтики. Я ее терпеть не могу. Потому что у молодых ребят романтика какая-то наивная, а у тех, кто старше… Ну, твоего возраста, например… Какая-то фальшивая, пошлая…

Она дотянулась до чашки кофе. Взяла, отпила, обожглась. Поставила чашку на стол.

Отодвинула табуретку, встала и подошла ко мне.

Мы молча глядели в окно.

Я взял кофе, размешал, сделал глоток. Спросил:

– А тебе самой не надо на работу?

– Нет, я уволилась.

– А где ты работала?

– В бутике, продавцом. А до этого – в книжном магазине…

– А что сейчас?

– Не знаю. Квартира оплачена, деньги пока тоже есть. Карьера меня не интересует. А деньги всегда можно заработать. Пусть немного, но достаточно. Сидеть ради этого в офисе по много часов…

– Ты это сейчас так говоришь. А через несколько лет…

– А мне плевать, что будет через несколько лет. Я хочу жить вот этим моментом. Я знать не хочу, что будет потом. Мне это не интересно… Мне интересно то, что сейчас…

*

Я включил системный блок, несколько минут сидел, слушая его шум и глядя в черный экран. Не отрываясь, нащупал на мониторе кнопку, нажал. Картинка показалась слишком яркой. В голове кольнуло. Я зажмурился. Перед глазами мелькали цветовые пятна в форме эмблемы «Windows». Два часа сна. Впервые за долгое время. Наверно, за много лет.

Я отъехал от компьютера с креслом. Встал, дошел до офисной кухни. Моя чашка была там, где оставил ее вчера: на дне раковины. Сверху навалили еще кучу грязной посуды. Я оглядел полку с чистыми чашками, выбрал самую незаметную – бежевую, без картинок и логотипов. Поставил ее в кофе-машину, нажал на кнопку. Глянул в окно.

Светило солнце. Ветки с остатками желтых листьев раскачивались на ветру. В голове кольнуло, я зажмурился.

*

Я сидел, уставившись в экран. Левой рукой подпирал голову, правой прокручивал вниз страницу «Лепры» и время от времени брал чашку с кофе, чтобы сделать глоток.

– …Кулешова говорила, что в этом году бонусы никому не дадут из-за кризиса. А ей сказала Щагина, – ну, которая личный помощник Кускова. Но под большим секретом. А ты не помнишь, в том году в каком месяце объявили про бонусы?

– В ноябре. Только, вроде, не в самом начале. Или я что-то путаю…

– …с Кузнецовым ты разговаривал? Ты что – спишь?

Я вздрогнул, открыл глаза, обернулся. Вика улыбнулась, покачала головой.

– Что с тобой?

– Так… Не выспался…

– Ясно. Когда поговоришь с Кузнецовым? Надо четко понимать ситуацию, потому что надо устанавливать кредитный лимит.

– Хорошо, поговорю. Конечно…

Я щелкнул на иконку «Аутлука». Двадцать новых сообщений. Офисно-бытовая хрень. Продается «Опель-Корса» – в отличном состоянии. Ищу няню. Ищу однушку. Куплю триста евро по центробанку. Продам тысячу долларов по центробанку. Что происходит на кухне? Почему уволили украинскую уборщицу, и теперь во всем здании не осталось, очевидно, ни одной уборщицы, не представляющей солнечную Среднюю Азию. Не надо, пожалуйста, воровать еду из холодильника! Просьба к новой сотруднице не курить в туалете в правом крыле второго этажа – пока еще погода позволяет выходить на улицу.

*

За стойкой чебуречной стояла тетка в белом колпаке, совершенно совкового вида. Чебуречная тоже выглядела по-совковому, хотя было видно, что ремонт относительно свежий. Детали оформления – картинки старой Москвы на стенах и магнитола восьмидесятых годов над стойкой. Табличка: «Приносить и распивать свои спиртные напитки строго запрещено».

Катя, я, ее приятель Иван и его подруга пили водку. Подруга была в широкополой шляпе и с ярко накрашенными губами.

– Это одно из немногих мест в Москве, где сохранилась атмосфера душевности, – сказал Иван. – Душевности во вневременном смысле. Не ощущение какого-то там совка, а ощущение человечности, которое – как многим людям кажется – тогда существовало, а сейчас практически утрачено… То есть, в такой вот чебуречной или рюмочной оно есть, а в крупном мажорном торговом центре его нет и в принципе быть не может. Хотя он, несомненно, символизирует благополучие нового времени…

*

Мы шли по пустому переулку. Я сделал глоток вина из бутылки, купленной при выходе из чебуречной. Передал бутылку Кате. Она тоже глотнула, глянула на меня.

– Вот ты… это… говоришь, что тебе не нравится твоя жизнь. Ты ненавидишь свой офис… свою работу… Но ведь тебя же никто не заставляет. Ты можешь все это бросить в любой момент. Ты же не умрешь с голоду, ты найдешь что-то еще…

– Ты так говоришь, потому что тебе двадцать лет…

– Мне двадцать три…

– Это практически одно и то же…

– Может быть. Но я все равно не могу понять… У дочки твоей все в порядке… за нее тебе волноваться не нужно. Сам ты живешь очень скромно. Зачем тебе вся эта капиталистическая херня? Зачем ты сам в нее впрягаешься?

– А что мне делать, по-твоему?

– Не знаю. Я не могу за тебя решить… Ты сам лучше знаешь себя, ты сам лучше знаешь, что тебе нужно, чего ты хочешь… Я понимаю одно – если тебя что-то не устраивает, надо что-то делать, а не плыть по течению…

– А тебя что, все устраивает?

– Нет. Но я двигаюсь, не сижу на жопе, разве нет? И не надо больше этих псевдо-стариковских разговоров про то, что «хорошо тебе в двадцать лет»…

*

В квартире горел свет. На кухне. За «макбуком» сидела девушка с короткой стрижкой и «трубами» в ушах. Она повернулась к нам, кивнула. В углу рта дымилась сигарета.

Мы разулись и прошли на кухню. Я все еще держал в руке бутылку. Вина в ней было на несколько глотков.

– Знакомьтесь, – сказала Катя. – Это Алина. А это Николай.

Алина протянула мне руку. Я пожал ее.

– Я люблю работать по ночам, – сказала она. – Я куратор. Занимаюсь современным искусством.

Я кивнул, протянул ей бутылку. Она резко тряхнула головой. Я передал бутылку Кате. Она допила остаток вина, поставила бутылку в угол. Там уже стояло много бутылок из-под разнообразного алкоголя.

*

Продавец «универсальных губок» вышел из вагона. Зашли контролеры. Несколько человек вскочили с мест, побежали в следующий вагон.

Музыка отключилась. Входящий звонок. Катя.

– Привет, – сказал я.

– Привет. Слушай, я сегодня не смогу…

Пауза.

– А что такое?

– Я уеду на несколько дней…

– Что-нибудь случилось?

– Нет, ничего, все нормально… Просто мне надо уехать. По делу. На этот номер не звони – он будет отключен.

– А на каком номере ты будешь?

– Не знаю, может, не на каком… Я сама позвоню, когда вернусь.

– А куда ты едешь? В Новокузнецк?

– Извини, я не могу сейчас говорить. Пока.

– Пока…

Я посмотрел в окно на серые заборы с граффити, деревья с остатками листьев. В вагон зашел мужик с сумкой. Сказал:

– Уважаемые пассажиры! Всем счастливой дороги! Вашему вниманию предлагается очень полезный предмет – карманная увеличительная лупа с подсветкой. По цене всего сто рублей…