Читать книгу РАСЩЕЛИНА. РОМАН - Владимир Кремин - Страница 8

На похоронах матери Павел отца не видел и прощание с Варварой прошло без его участия. Этот факт лишний раз доказывал причастность отца к пожару. Даже городской следователь из Управы, вызывавший его для дачи показаний в связи со смертью его матери, интересовался странным, как он считал, отсутствием законного мужа на похоронах супруги. «Не в отъезде ли хозяин?» – так и спросил. На что Павел ответил, что знать не знает, куда подевался отец и, при случае, сам бы хотел задать ему некоторые вопросы. В последующие дни, в свободное от забот время, он находился у своего учителя, который из добрых чувств и понимания сложного положения юноши, выделил ему в своей квартире маленькую комнатку. Он жил один и от чистого сердца вызвался помочь парню. Павел был благодарен за понимание и человечность. Ему действительно не к кому было идти со своей бедой; родственников и особо сочувствующих попросту не было. Был Сергей Николаевич, добрый и понимающий человек.

В свободное время Павел обходил почти все городские трактиры и сомнительные заведения, пытаясь случайно напасть хотя бы на слабый след, по странным обстоятельствам, исчезнувшего отца. Хотя Василия усердно и разыскивала Жандармерия, но Павлу они ничего утешительного сказать не могли. Рагозина нигде не было; он попросту исчез. И даже Сидор, прикинувшись непричастным, отмежевался от распросов Павла, когда тот навестил его, зная, что их тесная дружба была известна всем. От пытливого взгляда юноши не могла ускользнуть хитреца, сочившая своей лукавой беспечностью из узких, паросячьих глаз преданного дружка: «Знает, но от чего-то молчит? – подумал Павел, однако лезть назойливо в душу не стал, определил для себя дистанцию. Человек сам решает; с чем ему жить…

Выходя со двора, он случайно столкнулся с девчонкой, которая шла навстречу. Их неожиданные взгляды встретились и широко раскрытые глаза с интересом, некоторое время смотрели в бездонные глубины сокрытых в них тайн. Глаза передают многое; желание, волю, а порой даже восторг, но на то нужны особые причины…

– Вы были в моем доме? Позвольте спросить; зачем? И кто вы?

Павел замешкал с ответом.

– Вообще-то я уже поговорил с Вашим отцом. Не хотелось бы повторяться, все одно впустую.

– От чего же? Вас кажется Павел зовут, я видела Вас как-то с друзьями и запомнила имя.

Павел с недоумением вгляделся в незнакомое лицо симпатичной девчонки.

– А я вот Вашего имени не знаю, но коли уж мы, так вот по случаю, встретились, то хотелось бы спросить только об одном.

– Спрашивайте, – бойко опередила Анна, слегка буд-то бы даже улыбнувшись.

– Ну, разумеется, как Вас зовут? И, это уже будет вторая просьба; не было ли в последние дни у Вас в доме моего отца? Его Василием зовут. Я знаю, что он водил некую дружбу с Вашим отцом.

– С чего Вы взяли, что Сидор мой отец? – удивленно ответила девушка. – Это брат отца, мой дядька. А зовут меня Анна.

– Очень рад знакомству и Вашему вниманию ко мне. И простите, я не знал по сути, ведь вы живете в одном доме. – Павел ждал ответа, полагая, что может быть Анне хоть что-то известно о его отце.

– Вы знаете, Павел, давайте пройдемся, ну если у Вас конечно есть немного времени для меня. Я бы хотела поговорить с Вами как раз по этому вопросу и, если честно, даже искала повод для встречи.

– Хорошо, я буду рад поговорить с Вами, только куда мы пойдем, кругом слякоть, лужи. Прыгать по ним и разговаривать не совсем удобно.

– А вон, в парке, на лавочку присядем и поговорим, думаю их солнышко уже достаточно прогрело. И потом, это не надолго.

Более или менее приличная скамейка нашлась быстро. Анна заговорила первой; ей хотелось поделиться с Павлом своими недавними сомнениями, по поводу новых и очень сомнительных приятелей ее дяди.

– Что касается вашего отца, Павел, то он был у нас; дня четыре прошло, еще до того страшного пожара. Мне очень жаль, что погибла ваша мама, как же Вы теперь, где?

Павел замялся с ответом.

– Простите меня, можете конечно же не отвечать. Наверное глупо спросила.

– Да нет, ничего, все в порядке; нашелся один человек. Я ему доверяю.

– Так вот, – оживилась Анна, – их трое, дружков так называемых. Один из них Сидор, мой дядька. Однажды утром явился некий незнакомец, словом не здешний он, приезжий. Завязалась беседа; я тогда как раз после ночи отдыхать пришла. В трактире у Крутоярова я работаю. Позже и твой отец к ним присоединился. Понятно, что они загуляли и поспать, само собой, не вышло. Так вот и пришлось, по неволе, слушать весь их пьяный бред. Что меня особенно насторожило – это их намерения провернуть, якобы, одно важное дело; то ли с купцом местным связаное, то ли с обозами. А отец твой какие-то личные проблемы решить собирался.

– А что за дело, ну с чем связано, конкретнее? – Поинтересовался Павел.

– Да в том то и вопрос, что нет ничего конкретного. Одно знаю; этот заезжий тип, с виду, явный уголовник. А вечером он уже в трактире «У Гордея» был, активно так с возвратившимися обозниками общался, а те, на радостях, за языком не следят. Да и знакомый у него среди них есть, Авдеем зовут. Уж больно приветствия их были теплыми, словно годы не виделись. После того утра Василий больше не заходил, или мы попросту не сталкивались, но дружбу с Сидором он водит.

Павлу нравился доверительный настрой Анны и она быстро распологала к себе.

– В тот день я с вечера и до утра была на службе. Обоз воротился и работы было много; сами понимаете… Может они там до поздна сидели, не знаю, но этот самый Шершень, как они его кличат, был в полном порядке и в трактир пришёл около девяти часов вечера. Выходит, после долгой разлуки, они целый день гуляли.

– Пожар случился немногим после полудня. Выходит Василий, мой отец, должен был быть вместе с ними. Зачем ему уходить? От застолья его трудно оторвать.

– Ну мало ли; могли поссориться и разойтись. Хотя, до моего ухода на рынок, их отношения были мирными.

– Отчего же после пожара отца нигде нет; он даже на похороны не явился? И жандармерия знает о его странном исчезновении. Выходит вся вина лежит на нём и он даже не попытался выстроить для себя хоть какое-то алиби. Он просто бежал… – Павел непонимающе развел руками.

– Ну почему ты считаешь, что это его рук дело? Зачем Василию учинять поджог? Повода никакого нет. Ну не из-за твоей же матери, чем могла она довести его до такого? – Анна не совсем понимала мыслей юноши.

– Это, Аня, особая тема, – почти перейдя на ты, Павел, тут же, почувствовал себя неловко.

Анна, однако, ничуть не смутилась.

– Павел, – подхватила она мгновенно, – я не против, давайте перейдем на «ты», мне так даже больше нравится, ну и проще конечно.

Павел согласился и, в душе, был очень рад, что совсем не знакомая ему девушка, так вот запросто, убрала преграду, мешавшую нормальному общению.

– Я была рада знакомству, пойдем. – Анна поднялась и глаза их вновь на мгновение встретились. – Не обходи меня, если нужна будет поддержка. Мы ведь на ты, а значит доверяем друг другу.

Еще дого кружил Павел по темнеющим кварталам мрачного, немноголюдного города, терзаясь догадками и радуясь произошедшему. Он никогда не был знаком с девушкой; знал, что когда-нибудь это произойдет в его жизни, но чтобы вот так, запросто… Перед его взором продолжали оживать, удивительно чистые и правдивые, глаза Анны. Они лучились необычайным светом доверия и откровения, которого так не хватало ему сейчас. Ее отзывчивость и желание продолжить общение, рождало в нём ответноё чувство доверия, возможность делиться без остатка всем наболевшем и тезавшем его душу.

Вот-вот уж третьи сутки минуют, как Василий в тайгу, на Погорелый хутор, ушел. Искать кого бы то ни было там, было не самой целью. Важно было знать; уцелел ли, за долгие годы его отсутствия, сам хутор, одиноко стоявший среди леса? Может пуст и заброшен вовсе. Никто не ведал, что со старообрядцами стало; могли давным давно сорваться с мест и уйти, куда глаза глядят? А то, по случаю, и жив кто из селян, терзался он вопросами.

Мрачный лес чернел проталинами. Пахло прелью сырой, прошлогодней листвы и гнилью ветвей, лежавших всюду. Дорога до хутора долгая. В лесу сырь да слякоть. По балкам да прогалинам снег таять не собирается; окаменел посеревшей после зимы коркой. Не идет оттепель в тайгу, вот и гуляет среди сосен да осин холод. Лишь с майским теплом сойдет снег, а апрель, он на птичье пение богат, да разнолик; то скворец милую сердцу песню споет, то закраиной болот полевки запищат. Углубился малость; вот тебе и вербяной запах берега. Бородатый глухарь и тетерка почки склевывают. Вкруг красные, с сизым налетом, прутья тальника. Ему рано, позже оживет. А пока воробьи по веткам стаями, да ворон от сорок покоя ищет; верхом лететь норовит, земли не касаясь. В перебранку не вступает, да и кто ту сплетницу перекричит. Вот и ищет где потише…

Василий, подстать ему, бесшумно следовал к своей цели. Тихие березы без листвы не шумят, ждут своего часа. Спеши, не спеши, а две ночи все одно в лесу ночевать. Без шалаша никак; земля после зимы, что лед, тут и хвойный настил не спасет. Уляжешься на ночлег, вот легкие и застудил. Кострище разводить нужно, огонь и землю прогреет, и теплом одарит.

За спиной у Василия ружье двухствольное, а за поясом топор. По юности еще он в тайгу с охотниками ходил, знает их примудрости, да и с причудами леса знаком не по наслышке. Ранее не раз хаживал до Погорелого хутора; тропы знает, да и опасений особых нет. Медведь пока спит; скоро апрель его разбудит, тогда голодного зверя и побаиваться стоит. Худой да голодный он на своем пути все крушит. Вот и несет Василий в карманах пули, да картечь, дробь весной без надобности таскать. С погодой не повезло, а идти надо. Иного выхода нет; в городе опасно стало…

Боронили хмурые тучи лиственные вершины, кутали сосны да ели в мокрый, стелящийся туман. С севера надувало холод, нет от него спасения. Даже тайга ворот в себя втянула, не гоже выставляться в смурную непогодь. А путнику каково; того и гляди околеешь, ни крыши над головой, ни теплого ночлега. Тут, брат, трудись не зевай; за светло управь, не то хмарь да темень одолеют, доканают и добьют незадачливого. Все брось, а навес из сосняка обеспечь; не то и огонь не поможет. Мокрая шуга со снегом забьет его, а потом и за горе-охотника примется. Засуетится недотепа, затылок вспарит, а толку уж не будет – пропал…

Загоготал в переливок гусиный клин; к озеру скосил и вниз.

– Эх, не дотянули до выстрела, гусятинки бы в самый раз. Переполошился Василий, не ждал. «Ужель полетели, рановато им кажись? До озерка то, через бурелом, да болото, не пройти быстро, – соображал он остановившись. – Да и к чему теперь; не факт, что птица там осядет». – Василий осмотрелся, бросил бердану за плечо и побрел вглубь чащи.

Шершнем было велено; обосноваться в поселении и ждать. Заодно и выведать обстановку? Уж ежели Погорелый хутор окажется безлюдным, то необходимо будет подновить одну из изб, обжить ее, чтобы при случае послужить могла. Василию и без особых указаний было ясно, что укрыться можно лишь на хуторе, подальше от людей и жандармских ищеек. В городе оставаться нельзя; все подозрения в поджоге дома и гибели в огне его супруги повесят на него, другого ждать глупо. Поэтому, чем скорее он уберется в тайгу, тем безуспешней будут поиски виновного, а значит и безопасней его жизнь. Единственное, о чем он просил Шершня, уходя в лес; чтобы тот неприменно проследил за его сыном и попытался выведать или понять его намерения. Он был просто уверен, что Павлу известно о сокрытых самородках, что Варвара все рассказала сыну о золоте, иначе и быть не могло. Это ведь их, кровное; тут уж и к бабке ворожее не ходи. От того и молчала; для сыночка берегла, а ему, родному мужу – кукишь под нос. Не согласен был Василий с ее решением, но поделать ничего не мог. Оставалось лишь Павла прижать, да выведать за все добро, что по роду унаследовал, там и его доля имеется. Однако, полагал Василий, что у Шершня это лучше получится; способностей и возможностей для хитрой и тайной слежки за сыном у него больше. Да и маху не даст; за «рыжье» он, вон, мертвой хваткой уцепился…

Ночью плохо спалось и Павел, ерзая на постели, вспоминал неожиданную и удивительную встречу с Анной. Оживая среди мрака, виделись ее глаза; большие и светлые, они казались ему прозрачными озерами, отражавшими россыпь далеких, мерцающих звезд. В них можно было утонуть. Почему раньше, глаза людей мало занимали его; он просто смотрел в них и наверное видел то, что и все? Отчего глаза этой девчонки он видит даже в темноте? Странно это… Почему они не дают ему спать? И вновь, поворачиваясь на другой бок, Павел атаковал измятую подушку, ловя себя на мысли, что ему вновь хочется увидеться с этой девчонкой. Он не договорил, он не узнал, что хотел и наверное поэтому совсем не приходит сон. Лишь навалившаяся вдруг тревога последних дней, вновь вернула его на землю обетованную с ее жестокой несправедливостью, алчностью и пороком присутствующими всюду; как день и ночь, как существующий закон жизни…

Впервые, задумавшись об одиночестве, от которого прямо в лицо веяло тоской, отсвечивая гранями нищеты и безисходности, Павел представил себе свое будующее. Не может ведь он бесконечно жить у учителя, пользуясь его человечностью и добротой. Ему уже семнадцать и он должен учиться заботиться о себе сам, больше некому. Потребуются какие-то средства, чтобы как и все вокруг, просто жить, имея самое необходимое… Их у него нет, как нет ни матери, ни отца. Но мать завещала ему нечто важное. Он ценит и будет всегда бережно хранить ее заветы. Павел вспомнил о самородках которые бабушка сохранила для него. Неужели пришло то самое время, когда ему просто необходимо будет воспользоваться хотя бы одним из них. И мать просила его об этом, явно понимая, что без семьи, без помощи со стороны, будет трудно. Но пусть даже он найдет их, хотя сделать это будет не просто, и вынесет из тайги. Что потом? Это ведь далеко ещё не деньги, на которые в лавке он может приобрести необходимые ему вещи. Это золото, которое наверное стоит много денег и только поэтому становится очень опасным. Просто так в ламбард его не сдашь; любопытных будет много и после будет уже не до него…

Хотелось посоветоваться с Анной, но как сказать ей об этой семейной тайне, которой он не в праве делиться? Обещанием данным им матери он дорожит, а память и воспоминания бабушки, хранит в сердце. Ночь шла, отсчитывая минуты и часы, а Павел размышлял. Не слишком ли он доверчив и не рано ли ему вообще думать о каком-то золоте? Нужен совет, но даже учитель, как казалось, не смог бы помочь ему, поделись он с ним. Что-то идущее из глубин души подсказывало Павлу быть бдительнее и осторожней. И пусть даже учитель, добрый и рассудительный человек, но тайна должно оставаться тайной. И только он теперь её хранитель. Еще уверенней успокаивал себя мыслью; о каких самородках он думает, о каком золоте? Ведь их еще нужно отыскать и, вообще, что это – золото? Он совершенно не знает как с ним обходиться, чтобы не угодить в лапы бандитов или повсюду рыскающих жандармских ищеек и доносчиков? Отец, как предостерегала его мать, не остановится ни перед чем. Он станет преследовать, если догадается или прознает, что ему известна тайна Марии. Вот откуда в первую очередь нужно ждать опасности. От ныне они враги и Василий наверняка видит в нем приемника всех тайн, которые ему так и не удалось выведать; ни у Марии, ни у жены. А если отец, отныне, становится опасен и задумает искать сближения с ним, по вполне понятным причинам, то ему нужно быть крайне осторожным и самому, и в выборе окружения. Что если эта троица ищет на него выходы чарез Анну? Но, думая об этой девушке возникало желание; говорить только хорошее и доброе. Разумеется она не такая… Он верит Анне, но даже ей, он не может пока довериться полностью. Павлу очень хотелось вновь видеть эту необычную девчёнку, ожидая не только общения со сверстницей, открытия нового, неведомого ему мира, но и чего-то большего, влекущего и приятного, нужного как воздух, как звёзды, как некая таинственная связь земли и неба.

Тем временем в доме Анны не все шло гладко. Не осталось того уюта и покоя, какой хранило ее жилище до появления неприятного гостя. Она интуитивно чувствовала его присутствие в доме, хотя Сидор всячески уверял, обратное. Божился, что друг его ситный редко заходит; все у него дела, то в Жандармерии за прошлое, то в городской жилконторе: «Ну надо же человеку где-то жить, – возражал племяшке дядька, – вот и хлопочет по делам, чего ему заходить?» Но хозяйка знала; если Сидор говорит «нет», значит – «да», заходит, только вот чаще в ее отсутствие и этот факт тревожил все больше. Однажды, прийдя с работы, Анна столкнулась с неприятным ей типом у самых ворот.

– Хозяйке дорогу, – уважительно расшаркался Шершень, ловя на себе неосторожно брошенный, пренебрежительный взгляд Анны.

– Я Вас не приглашала, – задержалась Анна, давая понять, что она не собирается устраивать из своего дома притон для встречь приятелей Сидора.

– Так в чем же дело? Пригласи, красавица, а то дядька у тебя, хоть и щедрый, но не зовет, сам иду. Дела есть.

Анне хоть и не нравился его игривый тон, но отвечать грубо ей не хотелось; сердцем чувствовала, что с этим человеком не любая шутка может сойти с рук.

– Я ему передам, чтобы он свои дела с Вашими в другом месте устраивал. Здесь не приют для бездомных, – не сумела сдержать свой пыл Анна. Насторожилась и была права; реакция последовала мгновенно.

– Ты, девонька, не говори так со мной, не надо. Я бываю очень обидчивым. Жалеть будешь.

– Забирайте Сидора, если он Вам так необходим и поищите другое место для бесед, – неунималась Анна.

– Ретивая ты, хозяйка. Знаешь, таких норовистых лошадок обычно объезжают, а я и вовсе – покусать могу. Поостерегись, малявка, ты на пути моём встала.

Не дождавшись приглашения, Шершень прошел в дом первым. Анна решилась войти следом, тем более, что сдавать свои позиции она была не намерена, а разговор с дядькой еще предстоял. Войдя, она высказала претензии Сидору в присутствии приятеля и, не желая продолжать неприятный разговор, ушла к себе в комнату.

– Ты, Сидор, племяшку то придержи, а то наворотит, чего не поправить. Пора бы ей место указать, приятель. Не уважительно она со мной обошлась, да и тебя вон, уж из дому гонит.

– Да что ты, что ты, Шершень, – переходя на шепот запричетал взволнованный Сидор. Это она так; на службе намаялась должно, отойдет. Что тут горячиться, девка с характером и всего. А я улажу, все улажу… А то может пойдем лучше куда? Зачем нам… – Сидор неуклюже осекся, побаиваясь собственного шепота.

– Куда пойдем, садись… Разговор есть. Удумал, от девки бегать; мала да глупа курица, чтобы место нам казать. А нет, так образумим. Ты, Сидор, пуглив стал, погляжу, или забыл, что мы в Самаре с такими делали. Пусть только вскинется, рада не будет.

Анне не хотелось продолжать ругань, которая мало действовала на обоих. Занялась своим… Мысли, то и дело, возвращали ее к разговору с Павлом; хотелось разобраться в хитросплетениях связанных с неожиданной гибелью его матери и наводящим на подозрения исчезновением, если не бегством, отца. Не спалось и она решила тайно подслушать; о чем пойдет речь. Понимала, что поступает нехорошо, но в сложившейся ситуации этого требовала необходимость. К тому же, как она поняла, уходить гость и не собирался; упорство тоже его конек.

Пусть поговорят, решила Анна. Ей уже не хотелось чтобы приятели уходили, лишив ее возможности знать, или хотя бы догадываться о замышляемых ими планах.