Читать книгу Игра на изумруд - Владимир Кузьмин - Страница 5

«Mes chers[10]…

Ну вот, до того «офранцузилась», что родным отцу и дочери по-французски пишу. И что забавно, писалось бы мое письмо в Москве или ином российском городе, это французское обращение было бы и уместно, и привычно[11]. А в Париже оно показалось чужим.

Написала пару пустых строчек и собралась с духом, чтобы попросить у вас прощения. После Володиной гибели я оказалась в какой-то пустоте, и вдруг выяснилось, что есть что-то, эту пустоту способное заполнить. И я сломя голову кинулась на сцену.

Нет, конечно, помнила я о вас ежечасно и ежеминутно. И разлуку нашу переживала. Но на какое-то краткое время вы стали для меня самую чуточку менее важны, чем сцена. А это неправильно.

Я благодарна судьбе, что она дала мне возможность вновь ощутить вкус жизни. Кто знает, как она, моя – нет, наша с вами – жизнь сложилась бы, не будь этого. Но все равно чувствую себя виноватой и прошу вашего прощения.

Наверное, я самая большая эгоистка на свете, потому что, написав об этом, испытала не только и не столько чувство стыда, сколько облегчение. Но уверена, что вы меня поймете и простите. Что в скором времени мы соберемся вместе, и у нас будет настоящая семья, и мы не будем уже больше разлучаться надолго.

Что касается меня, то я хоть сейчас бросила бы все и помчалась к вам. Но вы бы первыми меня и осудили за то, что подвела бы я этим своих товарищей по театру. Однако летом мой контракт заканчивается, продлевать его я не намерена и к осени стану свободным человеком. Вас же прошу приехать ко мне по возможности быстрее. Как я понимаю, ваш сезон завершится заметно раньше моего. Уже в июне? Вот и приезжайте в Лондон. Я к июню должна вернуться с гастролей в Америке, и мы обо всем договоримся, решим, как нам жить дальше…»

Письмо было длинным и интересным, но эти строки я перечитала несколько раз и даже всплакнула. Но тут же меня охватили радость и желание этой радостью с кем-то поделиться. Я полистала французские газеты с рецензиями о спектаклях, в которых играла Ирен де Монсоро, которую я знала и любила как мою маму Ирину Афанасьевну Бестужеву; полюбовалась на портреты. Стала листать модный журнал и сразу вспомнила о Полине. Может, кто и полагает, что модные журналы можно рассматривать в одиночестве, но я уверена, что в компании это куда веселее.

Дедушка тоже прочел письмо и, так же как я, начинал то грустить, то радоваться. И так же как мне, ему не сиделось на месте. Вот мы дружно и отправились в гости. Он – к Григорию Алексеевичу Вяткину, с которым в последние месяцы успел сойтись близко, а я к Полине.

Помимо всего прочего, Полина затевала празднование Масленой недели и хотела это обсудить со мной. Рождество у нас получилось на славу, хотелось и новый праздник сделать таким же интересным, хоть он и должен был пройти более узким кругом. Правда, после Рождества Полина стала представлять мне поводы сердиться на нее. Не всерьез, конечно. Опять же повод для дружеских насмешек подала я сама. Тогда на празднике было немало приятных молодых людей, но вышло так, что танцевала я почти всегда с Петей. Большинство на этот факт и внимания не обратили, но только не Полина. И теперь она самым бестактным образом интересовалась, как поживает мой кавалер. Это в лучшем случае. Но могла и спросить, дошло у нас уже дело до поцелуев и почему в этом вопросе я не беру инициативу в свои руки, раз уж Петя не может избавиться от застенчивости. В ответ я чаще всего фыркала и делала вид, что меня эти глупости не интересуют. Вот только получалось не слишком убедительно, и оттого я начинала сердиться на Полину, а больше на саму себя.

Но все это не мешало нам оставаться самыми близкими подругами. Сегодня же при встрече Полина не стала досаждать мне, а сразу изложила животрепещущую новость: в скором времени предстоял бал в Общественном собрании[12], на который мы должны были получить приглашения. Так что принесенный мною свежий журнал из Парижа оказался более чем кстати.

Сначала мы искали в нем фасоны, подходящие для нас самих. Потом к нам присоединилась мама Полины Вера Васильевна, женщина молодая и придерживающаяся самых современных взглядов. Понятно, что содержание журнала и ее заинтересовало, а мы с Полиной наперебой стали предлагать ей пошить платье то одного, то другого покроя. Но Вера Васильевна на наши рекомендации отвечала в том смысле, что этот фасон скорее пойдет Анне Петровне, а вот этот – Антонине Власовне. Мы пытались представить себе, насколько она права, и так увлеклись, что стали все платья подряд умозрительно примерять на знакомых нам особ женского пола независимо от их возраста и внешности. Часто выходило до такой степени потешно, что мы подолгу не могли перестать смеяться. Да вы сами попробуйте представить, скажем, супругу господина Морозова, даму габаритов необъятных, в платье с турнюром[13] и зауженной талией! Это при том что место для талии на фигуре госпожи Морозовой давно уже стало неотличимым от иных мест.

– Фу, какие мы злые! – смеясь, воскликнула Вера Васильевна. – Пора прекращать злословие и отправляться спать. Время уже слишком позднее. Ой! Все порывалась спросить у вас, Даша, что на этой неделе будет показано в театре?

Я расхохоталась неожиданному совпадению, и отвечать пришлось, преодолевая смех:

– Извините за такую реакцию, Вера Васильевна! Просто у нас готовится спектакль по пьесе английского сочинителя Шеридана, и называется он очень подходяще к вашим последним словам: «Школа злословия».

На этой веселой ноте мы и начали прощаться. Полина пошла проводить меня до порога, за которым уже ждали сани. Наш путь проходил мимо кабинета дедушки Полины, и как раз в этот момент из него вышли несколько знакомых мне персонажей: судебный следователь Дмитрий Сергеевич и его помощники Андрей Иванович и Михаил Аполинарьевич. Ничего удивительного в такой встрече не было, потому что Сергей Николаевич, дедушка Полины, возглавлял губернскую полицию и нередко проводил рабочие совещания не в служебном кабинете управления полиции, а в своем домашнем. Вскоре и он сам появился из дверей кабинета в сопровождении товарища прокурора Ивана Порфирьевича Еренева.

Вид у всех был крайне озабоченный, и я забоялась, что наше появление покажется им неуместным. Но Сергей Николаевич, напротив, поприветствовал меня и сказал:

– Очень кстати встретились с тобой, Дашенька. Обожди меня полминуты, хочу сказать два слова.

Он попрощался с полицейскими чинами, напомнив, что дело, о котором они говорили, является неотложным и первостепенным.

Следователи и товарищ прокурор спустились в первый этаж, а Сергей Николаевич обратился ко мне:

– Даша, я в курсе просьбы преосвященного Макария, и более того, хоть и скрепя сердце, но сам же дал свое согласие на привлечение вас с Петром к участию в расследовании событий при монастыре. Чем вызвал недовольство Дмитрия Сергеевича. Но обстоятельства изменились самым непредсказуемым образом и заставили меня бросить лучших наших сотрудников на расследование иного преступления. Дело об убийстве монахини передано господину Янкелю, а этот господин таков, что я не просто не желаю вашего общения с ним, но запрещаю это самым категорическим образом. Знаю, что не могу вам запретить просто думать на эти темы. Думайте. При случае, хотя скорее всего я и сам надолго отлучусь из города, передам появившиеся новости. Но главное дело уже сделано: у нас имеется твердый подозреваемый, поимка же его, как говорят, дело техники. Думаю, что после задержания преступника прояснятся и все странности, связанные с самим преступлением. Надеюсь, я все понятно изложил?

– Да, конечно. Обещаю, что в этот раз не стану делать глупостей. – Я уже собралась сказать «До свидания», но не удержалась: – А позволите спросить?

– Только если на ваш вопрос можно ответить коротко.

– Зачем же вы держите таких людей, как господин Янкель, если он таков, что вы даже запрещаете нам с ним встречаться?

– Потому держу, что помимо недостатков весьма неприятных, есть у него и достоинства. В тех случаях, когда дело более или менее ясное и простое, мало кто лучше него способен его завершить. Да и сотрудников лишних у нас нет. Вот и приходится терпеть его грубость по отношению к людям. Удовлетворены ответом?

– Благодарю вас, Сергей Николаевич, – ответила я со вздохом. Не стоило мне спрашивать, могла бы и сама догадаться. – До свидания, Сергей Николаевич.

– До свидания, Полина.

Сбежав вниз, я чуть не столкнулась с Дмитрием Сергеевичем, который зачем-то поджидал меня.

– Я невольно слышал ваш разговор с господином полицмейстером, – сказал он мне. – По мне – так это к лучшему для вас и Пети. И все же хочу в нарушение правил передать вам одну вещицу. Наши полицейские эскулапы произвели вскрытие и обнаружили вот это.

Следователь протянул мне пакетик, свернутый из бумаги наподобие конверта.

– Это было обнаружено в голове убитой и, несомненно, является обломком орудия преступления. Господину Янкелю он ни к чему. При всей необычности сего предмета он не станет тратить сил на то, чтобы разобраться, что это. Вас же он заинтересует и, надеюсь, отвлечет от более опасных занятий. Я же отговорюсь тем, что в суете при передаче дела забыл об этой не самой существенной детали. Но через два дня, никак не позже, вспомнить я буду обязан.

– Спасибо, я поняла, и через два дня улика вернется в полицию.

– Передайте ее Михаилу Аполинарьевичу, он останется в Томске. Приятно с вами общаться, Дарья Владимировна. Ну, так я побежал, а то меня уже ждут.

– А кто подозреваемый? – остановила я его.

– Нас сразу заинтересовали те люди, что посещали монастырь или прибыли в него в последнее время. Среди новых послушниц оказалась особа с криминальным прошлым. Подробности пока неизвестны да и не слишком важны, потому как эта особа выдала себя тем, что безо всякого предлога из монастыря исчезла. Вот ее поимка и есть главная задача для господина Янкеля. С этим он вполне в состоянии справиться. Весь вопрос – насколько расторопно? Ну, до свидания.

Дмитрий Сергеевич убежал, а я тут же развернула пакетик. В нем оказался обломок трехгранной формы, длиной менее вершка и похожий на костяной. Была ли это в точности кость, я не знала, а лишь предполагала. Что это за кость и какого животного, я тем более не могла определить.