Читать книгу Кукурузный мёд (сборник) - Владимир Лорченков - Страница 3

Свою первую тыкву Санду помнил, как будто встретил ее вчера.

Ярко-оранжевая, свежая, похрустывающая от утренней изморози, покрывшей ее гладкие, блестящие, – лакированные словно – бока… Лежала она посреди огромного колхозного поля. Ну, уже не колхозного, конечно, но все равно в деревне Санду все его называли по старой привычке колхозным. В Молдавии ведь многое – саму Молдавию тоже – называли по-старой привычке прежними словами. Так что поле было колхозным.

И Санду, стоя посреди его, чувствовал легкое головокружение.

Ведь напротив сияла самая красивая тыква из всех, которые он когда либо видел. Гигантская красавица полутора метров высотой и в обхват взрослого человека, росла она здесь попечительством колхозного – да-да, по старой терминологии, – агронома Василаки. Тот, мечтая прославиться, специально покупал семена в Кишиневе и все лето дрожал над растущей рекордсменкой, замеряя ее показатели. Он даже в августе, когда наступили почему-то ранние заморозки – хотя почему «почему-то», бюллетень молдавской православной церкви объяснил, что это все за грехи, – разбил над своей ненаглядной тыквой палатку. И, чудила этакий, окуривал ее две недели кряду.

Будто с бабой носится, говорили в селе. И смеялись.

Сейчас, ранним ноябрьским утром, Санду не смеялся.

И даже в чем-то понял агронома. Тыква была такой… нездешней. Санду глянул на нее внимательно еще раз, а потом оглядел и поле. Было оно покрыто тыквами самых разных размеров, и круглыми, и плоскими, и продолговатыми, – как кувшины черножопых африканцев, которые прозябают в дикости в своей сраной Африке, как учил их на уроке православия единственный сельский учитель, священник отец Паисий, – и всех оттенков и цветов. Желтый, белый, серый, оранжевый… Поле завораживало. Но тыква-чемпионка завораживала еще больше. Она возвышалась посреди поля Подросток вспомнил, как агроном называл это свое чудо агрокультуры.

«Астра Девять Шесть Ноль Два» – так числилась в документах тыква рекордсменка, со дня на день ожидавшая из Кишинева специальной комиссии, которая измерит, оценит, и даст агроному Василаки приз, грамоту и всемирные почет, славу и уважение.

Астра Девять Шесть Ноль Два словно манила к себе Санду.

Парень, поправив на груди выпускную ленту – было ему уже 18 и он закончил третий, выпускной в Молдавии класс, – оглянулся. Слава Богу, никого на поле не было. Одноклассники перепились да перетрахались в сельской столовой, кто-то уже в отключке… А Санду, с детства паренек одинокий, убежал от них ото всех встречать рассвет сюда, на тыквенное поле.

Где сияла ему и улыбалась своими лощеными боками Астра Девять Шесть Ноль Два…

Санду вздохнул поглубже, вдохнул утренний морозный воздух родной Молдавии, и решился потрогать тыкву. Легкое касание не обмануло ожиданий юноши. Тыква не только глаз радовала.

Тыкву и потрогать было приятно.

То, что Санду сделал в дальнейшем, определило всю его жизнь, но почему он это сделал тогда, Санду и в старости объяснить бы не смог. Может, все дело было в глотке молдавского кислорода, пьянящего как молодое вино? Или в молодом вине, пьянившим как молдавский кислород? Или вдруг Астра Девять Ноль Шесть издала какие-то пассы, притянувшие к себе юношу? Санду не знал.

Он просто ключами от сарая сделал в тыкве дыру, быстро расстегнулся, и овладел Астрой Девять Ноль Шесть Два.

Она и внутри не обманула его ожиданий. Сладкая мякоть тыквы словно по Санду была шита! А легкий морозец, из-за которого мякоть Астры – да, Санду решил, что они уже достаточно близки, чтобы он называл ее неполным именем, – стала слегка хрустящей, лишь добавил пикантности этому их свиданию.

Задрав голову, Санду двигал бедрами, дышал полной грудью и глядел за полетом орла над бескрайними полями своей родины.

– Господи, как хорошо, – думал он, чувствуя, как по щеке набегает слеза, ноги на земле пошатываются, словно во время землетрясения, а тыква слегка покачивается, будто отвечает любимому взаимностью…

И это воспоминание Санду сохранил на всю жизнь.

* * *

После того, как комиссия книги рекордов Гиннеса признала тыкву Астра Девять Ноль Шесть Два бракованной из-за отверстия и чересчур жидкой консистенции мякоти, агроном Василаки предпринял собственное расследование. Он установил, что отверстие в тыкве проделано ключами, и намеревался взять отпечатки всех ключей всех жителей деревни.

Так что Санду, не дожидаясь оглашения официальных результатов, покинул родину.

А на прощание, чтобы отвести от себя подозрения, провел классическую операцию прикрытия.

Санду разболтал по секрету, что видел, как агроном Василаки трахал тыкву, выкрикивая».. так от… ой нана… получай сука… Гиннес… победа будет за нами… евроинтеграционный процесс необратимо ведет нашу республи публи бли… блу… мля… мля я кончил!!!».

Репутация у Василаки и так была странная, так что версия Санду имела успех.

А сам парнишка уехал из села первой же попутной телегой. За полторы тысячи евро, которые ему заплатили за вырезанную почку, Санду купил себе место водителя-дальнобойщика в перевозочной компании в Португалии и отработал там четыре года. Дела его шли хорошо.

Санду даже рассчитывал через пять-шесть лет накопить на водительские права.

Памятуя об агрономе Василаки, он никогда не брал рейсы, шедшие через Молдавию. Хотя попасть туда ему очень хотелось. Во-первых, Санду, как и все бессарабцы, видел смысл жизни в том, чтобы проехаться по родному селу на дорогом автомобиле, пусть и взятом напрокат. Во-вторых… очень часто Санду снилось морозное поле… птицы над ним… и манящие, спелые тыквы, разбросанные по полю, словно заросли диких цветов… Проснувшись, Санду пил холодную воду, долго курил, глядя в окошко своей каморки… Но к утру все проходил, и он выходил на работу, где его уважали и любили.

Ведь Санду в компании-перевозчике был на хорошем счету.

Но была у него одна странность.

Парень брался исключительно за перевозки бахчевых.

* * *

…следующим поворотным пунктом в судьбе Санду стала Голландия. Город Амстердам. Там, в квартале красных фонарей, куда Санду постоянно привозил свежие дыни из Португалии для маленького ресторанчика с проститутками, – ну, или борделя с закусками, – с ним переговорила хозяйка заведения. Она была землячка Санду, и как все молдаванки, вышедшие замуж за африканца с видом на жительство в ЕС, злоупотребляла автозагаром и англицизмами в нарочито ломаной молдавской речи.

– Ай эм эм есть Нат Морару, – сказала она.

– Очень приятно, Нат, – сказал Санду.

– Моя есть Санду Ионице, – сказал он.

– Твой давно есть португал? – спросила Нат Санду.

– Мой есть пара лет португал, – ответил Санду.

– Правильно поступать, в Молдавия оставаться один рабы, без инициатив, жалкий ничтожеств, – сказала хозяйка решительно, и потрогала шипастый ошейник, украшавший ее чересчур смуглую шею.

Санду почтительно молчал. Дыни разгружали два часа, так что время поговорить было. Хозяйка салона, стоя у грузовика, сказала:

– Твой возить хороший дыня, сочный, сладкий, – сказала она.

– Клиент кушать, муж кушать, даже я кушать и эт зе тайм оф итинг нахваливать, – сказала она.

– Твой дынь сочный, вкусный, с легкий аромат креветка, – сказала она.

– Мы есть все восторг, ви хэппи – сказала она.

– Один бат, в смысле но, – сказала она, – ну в смысле один «что за хуйня».

– Почему-то все дыни с вырезанный круглый отверстий, – сказала она.

– Это чтобы снять пробы и привезти хороший товар, – сказал, покраснев, Санду.

– Моя нравиться что ты есть робеть и смущаться мой малыш, – сказала Нат Морару, и торжествующая улыбка проложила на ее маске от автозагара две игривые морщины.

– Моя есть твой делать предложений, – сказала она.

– Выпить кофе, – сказала она.

На кухне Санду поблагодарил за кофе, отказался от кусочка дыни, и стал слушать.

– Моя есть давний друг известный русский кулинар Вероника Белоцерковский, – сказала Нат.

– Друг, – вежливо сказал Санду, никогда не слышавший такой фамилии.

– Твой не парить мне мозг, – сказала, почему-то, нервно хозяйка.

– Френдлента жж есть, значит лучший друг, – сказала она.

– Флейм, пост, троллить, лэжэплюс, навальный хуяльный твитерр хуиттер, – сказала она.

– Мой юзер опытный, – сказала она.

Санду подумал, что хозяйка перешла на голландский язык, и решил вздремнуть. Но Джулия щелкнула хлыстом, отрезала себе кусочек дыни, и сказала:

– Вероника иметь ресторан Москва, – сказала она.

– Москва человек глюпый многа многа, – сказала она.

– Очень многа мода, многа влияний, – сказала она.

– Привозить говна, сказать настоящий говна с юга Италий, вырастить сицилийский крестьянин свой рука, Солнце Италия напитать свой энергий эта кусок говна, и вся Москва есть этот говна и хвалить, – сказала она.

– Рука сицилийский крестьянин, – сказала она, и ее передернуло.

– Имэйджин, куда он только свой рука не совать, этот крестьянин, – сказала она.

– Моя подумать отправить мой лучший друг Вероника фура свежий овоща, – сказала она.

– Для аутентичная суп, который весь мир тошнит, на вид дристня, но Москва скушать если журнал Афиша хвалить, – сказала она.

– Особенно если мы написать что это из Прованс, – сказала она.

– Повезешь овощ, шалунишка? – сказала она.

– Нет, спасибо, моя всем довольна, – сказал Санду, не любивший перемен, из-за чего его даже как-то избили в школе поклонники певца Виктора Цоя.

– Соглашаться, малыш, – сказала хозяйка и подмигнула.

– Фура овощ и десять тысяч доллара, – назвала она цену транспортивровки десяти фур.

– Какой овощ? – сказал Санду.

Джулия налила еще кофе и сказала:

– Фура спелый тыква.

* * *

…уже в Германии Санду остановил фуру на каком-то поле, и вышел. Потянулся.

Вспомнил наставления хозяйки.

– В Москве быть хоть раз? – спросила она его.

– Не бывать, – ответил Санду.

– Тогда быть очень осторожный, там много пидарас, есть очень модно, – сказала она.

– В Европа, правда, тоже, – сказала она.

– А еще хипстер, – сказала она.

– Хипстер хуже чем педераст, даже мужчина не иметь, – сказала она.

– Никого не ебать, только модный спектакль обсуждать, и в кафе сидеть – сказала она.

С грустью, почему-то, посмотрела на комнату супруга.

– Хотеть меня, сладкий? – спросила она Санду.

– Моя бояться устать, много пути вперед, – соврал Санду.

– Твоя что, педераст? – сказала хозяйка.

– Или хипстер? – сказала она.

– Моя молдаван, – сказал Санду.

– Работать так много, что не иметь никого, и даже спектакль не обсуждать, – сказал он.

Это был убедительный довод, и Джулия отстала.

…Поле было покрыто изморозью, как совсем тогда, в юности. Ни души… Санду открыл двери фуры, не веря своему счастью. Максимум, что ему обычно доставалось, это арбузы и дыни. И если дыня еще как-никак шла, за счет упругой и тугой мякоти, то арбузы Санду презирал, считая их в мире бахчевых чем-то вроде подзаборной шлюхи. И так редко попадались ему тыквы…

И вот, – благодаря московской моде на тыквенный суп, – они Были и ослепляли его своим оранжевым светом из фуры.

Глядя на полторы тонны свежих, спелых, ядреных, отборных тыкв, Санду едва не плакал от счастья.

Он чувствовал себя Гераклом, которому подложили сорок девственниц.

Только сегодня, знал Санду, он круче Геракла. Да и возлюбленных у него побольше…

Расстегиваясь, Санду полез на свое царское ложе…

* * *

…уже подъезжая по нужному адресу в Москве, Санду – который не встретил пока ни одного педераста или хипстера, – притормозил на светофоре. На лице его блуждала улыбка. И, хоть был Санду обессилен, улыбка эта его не покидала.

Ведь он превзошел Геракла и справился СО ВСЕМИ своими подопечными.

И все они оправдали ожидания Санду. Это была феерическая поездка-оргия. Единственное, что было слегка непривычно – тыквы внутри были как будто… суховаты. Но Санду относил это за счет чересчур теплого лета.

Загорелся желтый свет светофора… Тут к кабине метнулась какая-то тень. Мужик в костюме, с усиками и, почему-то, блестящим котлом в руках, настойчиво стучал в боковое стекло. Гадая, пидарас это или хипстер, Санду включил аварийку и стекло приспустил.

– Мужик, мужичок, коечстососинка, – сказал мужчина, нервно поправляя галстук-бабочку.

– Что вы иметь спросить? – сказал Санду на ломанном русском.

– Слышь, козлодорастина, ты мля везешь на ха свежачок? – сказал мужчина.

– Свежачок в ресторан Ники, – сказал он.

– Какой Ник? – сказал Санду.

– Ну, Белоник, – сказал мужчина нервно.

– Какой Белоник? – сказал Санду.

– Ты че мне мозги паришь? – сказал мужчина и ударил костяшками по котлу.

– Ваша сломать котел, – сказал Санду.

– Это казан, ты, утырок, – сказал мужчина.

– Ваша сломать казантыутырок, – сказал Санду.

– Значит так, чо везешь, мне мля скидывай там, – сказал мужчина, и махнул рукой в сторону двора.

– Вез в один ресторан, вези в другой, плачу пля вдвое, – сказал мужчина.

– Моя не понять, что ваш иметь в виду, – сказал Санду озадаченно.

– Я тебя сейчас поимею и ты сразу овца поймешь что моя иметь в виду козлодорас ты! – сказал мужчина.

Педераст, понял Санду. Сказал:

– Ой, сверху угроза быть! – сказал он.

Мужчина задрал голову вверх, и Санду изо всех сил ударил его монтировкой по лбу. Треснула кость, брызнула кровь. Мужчина упал на асфальт, дрыгнул два раза ногой и затих, прошептав напоследок»… шаурма… бастурма… восток петруха дело млядь сироп в горной деревушке варя перчик фотосесси… пидара… в жо… ф-ххх».

Хоть мужчина и затих, Санду на всякий случай переехал его два раза.

И только потом отправился в пункт назначения.

* * *

…там, в ресторане, – где играла живая музыка, кушали люди во фраках, и бегал на сцене какой-то светловолосый толстенький педераст с криками «я натуральный блондин на всю страну такой один», – Санду ждала красивая, ухоженная женщина в беретике и, почему-то, с фотоаппаратом. Она проводила его на кухню, и велела челяди разгружать фуру.

– Белоника, она же Ника, она же Вероника, – сказала она и протянула Санду руку.

– Какой смешной, – сказала она, глядя, как Санду пытается пожать руку, протянутую на уровне рта.

– Целуй, глупыш, – сказала она снисходительно.

– Да нет, по-братски, как в щеку, – сказала она, когда Санду и впрямь попытался поцеловать руку по-настоящему, с языком.

– Да нет, не в щеку, – сказала она, хлестким ударом остановив Санду, полезшего целоваться в щеку.

– Да ты что, молдаван что ли, любезный?! – сказала она.

– Как ваша догадаться?! – сказал Санду.

Дама покачала головой, и села за, почему-то, стеклянный столик. Постучала легонько по тыкве из тех, что привез Санду. С лукавой улыбкой глянула на вырезанный кружочек, который Санду заткнул обратно.

– Это… чтобы товар попробо… и наилучший привезти… – сказал Санду, краснея.

– Еще бы, иначе-то ведь не нафаршируешь, – сказала дама задумчиво.

Тюкнула по тыкве легонечко, и та вдруг развалилась напополам. Чудны дела твои Господи, подумал Санду. Посреди тыквы лежали три аккуратных пакетика с белым порошком.

– Это она в пути высохла? – сказал Санду.

– А-ха-ха, – рассмеялась дама.

– Смешно, – сказала она.

– А ты, любезный, не такой молдаван, каким кажешься, – сказала она.

Разорвала пакетики, и глубоко вдохнула пыль, поднявшуюся над столом. Рассмеялась еще раз.

– Эх, малыш, малыш, – сказала она.

– Бургундия, Нормандия, Гасконь или Прованс, – сказала она.

– И в ваших жилах тоже есть огонь, – сказала она.

– Но умнице фортуне ей Богу не до масла, – сказала она.

– Если то достали из холодильника замороженным и бросили на сковороду с холодными яйцами, – сказала она.

– А их ведь, миляга, греть надо чтобы омлет блядь получился стоящим– сказала она.

– Пучок там шалфея, петрушки, кинзы, киндза-дзы, и если раньше на колготках стрелка была, их ведь хер выкинешь, – сказала она.

– А нынче что ни тыква то блядь порошок, и все радостнее и радостнее жить простому народу, – сказала она.

– Вот, прямо скажем, мне всегда хотелось знать, откуда на Сицилии такие мм-м-м-м травы… травы вешние, нездешние… – сказала она, грустнея на глазах.

Достала откуда-то упаковку трав – душисто запахло лугами, видимо, сицилийскими, подумал Санду, – и свернула себе папиросу. Закурила. Потом, почему-то, снова высохшей тыквы понюхала. Сфотографировала Санду. Хихикнула. Глянула, как помощники складывают в углу тыквы.

– Тыквы тыквы, а дороже блядь чем ананас, – сказала она.

– Главное, милок, не внешность, а внутреннее содержание, – сказала она.

– Знаешь народную мудрость, молдаванчик? – сказала она.

– На своем поле и тыква – ананас! – сказала она.

Потянулась записать в блокнот, но упала. Не расстроившись, уткнулась лицом в столик, повеселела снова.

– Кормить людей, дружочек, это не поле перейти. – сказала она.

– А откуда вы про поле знаете? – покраснев, спросил Санду.

– Я о жратве все знаю, от а до я, – сказала она.

– Ты мальчишечка нам тыкву из Прованса привез? – сказала она.

– Ну я эээ – сказал Санду.

– Тыква, Прованс, шампанское, ананас… – задумчиво сказала дама.

– Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском, – сказала она, размахивая рукой, словно дирижер.

– И кокосы лядь в тыкве, и кокос в молоке, – сказала она.

–… странно, если завсегда стихов хочется как разговеешься, наутро все кажется пресным, как маца, – сказала она.

– Маца-дрица-ца, – сказала она.

– Дальше не придумывается, – сказала она.

– Эх, мальчишечка, жизнь олигархии в условиях гнета единоначальной диктатуры горька, словно просроченное оливковое масло, – сказала она.

– Скушай, мальчик, рыбку, ее утром выловили в ледяных водах озер Финляндии и привезли в Москву еще живой, – сказала она.

– Финская блядь военнопленная, – сказала она и расхохоталась.

Видимо, воды озера и правда были ледяными. Рыба оказалась замороженной треской. Санду вежливо отгрыз кусочек. Дама насыпала себе еще тыквы, и щелкнула пальцами. В кухню внесли гигантский арбуз. Санду поморщился.

– Нечего морщиться, – сказала дама.

– В этом арбузе зелени на три лимона, – сказала она.

– Это отвезешь туда, откуда привез тыквы, – сказала дама.

Санду взял арбуз, и стал было прощаться. Дама насыпала горсть сухой тыквы и протянула.

– Угощайся, малыш, нюхай, – сказала она.

* * *

Дальнейшие свои три дня в Москве Санду помнил смутно.

Началось все с того, что он принес арбуз к себе в гостиницу, ни с кем по пути не разговаривая и не спуская с ягоды глаз, как велела дама в берете. Хотя о какой ягоде она говорила, Санду не очень понимал, арбуз ведь овощ, как тыква, это все знают. Вспомнив о тыквах, Санду взгрустнул. Глядя на арбуз, он решил, что просто зажмурится и будет думать о тыквах и что это вовсе не измена. Он так и сделал.

Но, сколько о тыкве не думай, арбуз оказался арбузом. Не тугим, хлюпким, чересчур… свободным. Правда, в самой глубине Санду почувствовал что-то жесткое и, как будто, суховатое.

Это оказались несколько огромных пачек долларов в целлофане.

Санду понял, что перед ним очередное – после тыквы Астра Шесть ноль Девять Два – чудо природы.

Тем более, что сухой порошок из тыкв стал действовать, и арбуз начал разговаривать с Санду. Что конкретно говорила злокозненная ягода, Санду не помнил. Ему запомнилось только, что арбуз дал совет не стоять на месте.

– Это Москва, дружок, – сказал арбуз.

– Тут надо Двигаться, – сказал он.

–… быть Мотивированным, – сказал он.

Так что Санду взял деньги, сел в сваю фуру, и поехал по Москве кататься. В каком-то супермаркете он купил наскоро тыкву, у которой почему-то были вырезаны глаза, рот и нос, а на ценнике было написано «Хэллоуин».

– Почему ваша уродовать тыква? – спросил он продавца.

– Иди на ха утырок, – ответил на киргизском продавец.

– Нарколыги, забарали уже, – сказал.

– Москва, Москва – сказал он.

– Одни педерасты да хипстеры, – сказал он.

– Да я эту тыкву в ее оба глаза и в рот и в нос имел, – сказал он.

Санду сделал вид, что понял объяснения на русском и напялил тыкву себе на голову. Снова поехал по Москве. Увидев гигантский транспорант над каким-то сияющим клубом, – «У КОГО НЕТ МИЛЛИОНА ПУСТЬ ИДЕТ В ЖОПУ», было написано там, – и решительно подъехал ко входу.

Ведь у Санду было целых три миллиона долларов.

Охрана пропустила его без вопросов, достаточно было показать кулек с деньгам. Сразу у входа к Санду бросились две девчонки, одна плоская, помоложе, другая черненькая, посисястей.

– Ай да костюм!!! – закричали они.

– Ибрагим, Имбрагим, мы узнали, это вы, дайте, дайте же нам для GQ интервью! – закричали они.

– Моя не Ибрагим, – сказал Санду, вращая глазами в тыкве.

– А, это вы, Султан!!! – закричали они, схватив Санду за руки и вращая.

– Моя не есть Султан, – сказал Санду.

– Сам Рамзан?! – закричали девчонки.

– Рамзан, Рамзан, – сказал Санду, чтобы от него отстали.

Девчонки взвизгнули и стали его фотографировать. Санду решился на отвлекающий маневр – бросил им в лицо горсть тыквенной пыли, и, пока шалуньи прыгали и хохотали, сбежал куда-то в глубь клуба. Там он наткнулся на туалет, где, привлеченный ровным швом идеально выложенной плитки, снял с себя тыкву и заперся. Расстегнулся, и стал брать тыкву прямо в криво вырезанный рот.

Было так себе… отверстие было не ровным, видно было, что над тыквой работал непрофессионал…

В это время дверь в туалет приоткрылась. Санду обернулся и увидел полного мужчину с шарфом и в очень узких джинсах, смотревшего на манипуляции с тыквой восторженно.

– Спецкор журнала «Афиша», рубрика «Чем живешь москвич», – сказал мужчина.

– Позвольте мне сделать зарисовку насчет этого вашего модного хо… – сказал мужчина, глядя на Санду, который не останавливался.

– А что это у вас, тыква? – сказал он и без спросу зачерпнул из тыквы сверху.

– М-м-м-м, жирновато, но легкий привку… – задумчиво прочмокал он.

– Что твоя нуждаться? – сказал Санду сурово.

– Твоя есть хипстер или педераст? – сказал он.

– Ну… как бы… ну… – скзаал мужчина жалко.

– Миллиона есть? – сказал Санду.

– Ну… эээ иии… – стал неловко размахивать мужчина руками.

– Тогда идтить в жопа! – сказал Санду непреклонно.

После чего вдохнул еще порошка, и, чувствуя, как что-то оранжевое уносит его волной в небо, а что-то мерзкое – сзади, понял, что уже не в состоянии объяснить мужчине, что он, Санду, вовсе не это имел в виду.

* * *

В Амстердам Санду приехал с опозданием на три дня и приехал на пепелище.

Бордель хозяйки сгорел, и сама она пропала. Пожарные нашли только ее тазовые кости с, – почему-то, – паяльником между ними. В городе болтали, будто ее заказала банда киллеров, которым хозяйка не доставила вовремя деньги за наркосделку. Только Санду знал, какой это бред – ведь несчастная занималась всего лишь овощами… В Португалию ехать смысла не имело, ведь Санду угнал их фуру для своего маленького бизнеса в Голландии…

Санду снял маленькую каморку на окраине Амстердама, и стал просто жить.

Днем он бродил по улицам города, вечерами заказывал в кафе чай и тыквенные пирожные. Приценивался в овощным лавках, но тыквы здесь все были сплошь вялые, малахольные… Одно слово, гниющая часть суши, закат Европы… Заглядывал в книжные магазины. Однажды Санду купил там книгу земляка, какого-то Лоринкова. Книжка была про молдаван и их вечное стремление к раю, называлась «Все там будем», и Санду заинтересовала, хотя про тыкву там не было.

Лежа на узкой кровати в номере, Санду читал и каморка его исчезала.

Поля Молдавии в известке утреннего инея расстилались перед ним накрахмаленными самим Господом Богом простынями.

Глоток свежего, морозного неба Молдавии, мерещился ему, словно стакан вина – пьянице.

Скользил по Молдавии его взгляд Днестром, извилистым, словно взгляд бабника по – женской ляжке.

Вспоминал он и холмы Молдавии, из-за расчертивших их огородов и полей так похожие на лоскутные одеяла….

* * *

Книгу Санду не дочитал.

Уже на 234 странице он, вытащив из-под кровати три миллиона долларов, загрузил их в фуру, и поехал домой, на родину.

Встретила она его черными провалами заброшенных домов, пустыми городами и виселицами на перекрестках, да одичавшими полями. Молдавия была голодной, холодной, и, – как и правильно сказала покойная хозяйка, станок для БДСМ ей пухом, – изобиловала безынициативными пидорасами.

Но Санду ехал, с трудом преодолевая направления, в которые превратились молдавские дороги. Он знал, что, возможно, впереди его ждет много бед. Вендетта, голод, злоба и зависть односельчан… Но Санду не боялся. Он знал – главное не то, что снаружи, а то, что внутри. Права оказалась его подруга Белоника.

На своем поле и тыква – ананас.