Читать книгу Кукурузный мёд (сборник) - Владимир Лорченков - Страница 7

– Посторонись! – крикнул кучер.

– Н-но! – замахнулся он электробичом.

Писателю Лоринкову обожгло плечо. Отскочив с проклятиями в сторону, он едва увернулся от упряжки с электрическими лошадьми, несущейся по центральному проспекту Кишинева, широченной улице имени Евроинтеграции. Вспомнив о названии, Лоринков еще раз задохнулся в ненависти. Бешено, жгуче.

– Ишь, суки, Европу им подавай, – прошептал он.

Но лицом ничем злобы не выдал, лишь калмыцкие скулы обострились, да запали глаза. А повидать им пришлось немало. Даже сейчас Лоринков – по легенде приезжий, – смотрел во все, что называется, глаза. Было их у него два. И видели они, как по брусчатке проспекта Евроинтеграции несутся электромобили в виде лошадей, как идут по тротуарам счастливые крепкие молодые люди в фартуках и со значками Евросоюза на груди, как смеются, обнажив свои молочные груди, молодые молдаванки. Новая мода Молдавии, – в которой он воевал, которую покинул, и в которую вернулся недавно инкогнито по поддельным документам, – смущала Лоринкова. Девки ходили, заголив груди. Парни тоже обнажали торсы. Все, кто был старше сорока лет, прикрывали верхнюю часть тела флагом Евросоюза. Люди шли по проспекту и счастливо смеялись, они хрупали крепкими, ровными зубами красивые большие яблоки, щелкали черные, как нефть, семечки, кусали золотистые пирожки… Молдавия процветала.

– Как все это не похоже на заверения нашей пропаганды, что комиссары вот-вот сдадут Кишинев экспедиционным войскам из России и Украины, – горько прошептал Лоринков.

– Как все-таки врут газетчики, – посетовал он про себя на газеты, вводившие в заблуждение весь мир.

Лоринкову вспомнился разговор с молодым молдавским комиссаром, которого он, с бандой налетчиков, сумел схватить на границе с Украиной. Комиссар был кучерявый, смешной, картавый и умирал достойно.

– Господа! – крикнул он банде Лоринкова.

– Это бывший тянет вас в пропасть! – крикнул он, указав на Лоринкова.

– Возвращайтесь в Молдавскую республику, строить евроизм! – крикнул он.

– Родина и народ простят вас и дадут вам ша… – крикнул он.

– Э, кха, э, – сказал он.

– Фрх, – прохрипел он.

– Уфс, – просипел он.

–… – промолчал он.

И заболтался на ветру, повешенный безжалостной рукой палача. Лоринков, несмотря на то, что поставил на карабине еще одну зарубку, доволен не остался. Сколько силы было во взгляде комиссара! Видать, у господ в Кишиневе все не так плохо, как нам хочется думать, решил он. Дома, в конуре под Киевом, Лоринков пил самогонку и тревожно вздрагивал в сырой постели. Неужели… думал он. Неужели все кончено, думал он. Неужели…

Мысли об этом были так невыносимы, что на следующий же день Лоринков ехал в Москву на перекладных, предложить свои услуги КГБ, чтобы быть засланным в молодую Молдавскую Европейскую Республику. Лежа в санях, которые тащили по весенней распутице, Лоринков вспоминал дом, революцию и войну, бегство из страны…

Похрапывая, он уснул и спал тревожно до самой Москвы.

* * *

В Москве Лоринкова в контрразведке напоили водкой, растерли спиртом, и вручили новые документы. Согласно им, он был герцогом, сторонником европеизма, и попал в рабство к русским в 2015 году, во время оккупации Молдавской республики войсками Совкантанты. Был сослан в лагеря под Колымой, оттуда бежал, в Москве прятался в квартире академика Боннэр, и затем, – по линии подполья Эха Свободы, – был переправлен к границе с буферным государством Украина.

– Главное, не забывать, что в Молдавии все изменилось, – строго предупредил Лоринкова седенький подполковник русской контрразведки.

– Помнить, что в случае провала вас ждут насмешки и презрение, – сказал он.

– Но и тогда вам нельзя будет раскрывать себя, – сказал он.

– Просто молча примите все испытания, которые пришлет вам судьба, – сказал он.

– Ясно, – сказал одичавший во время жизни у границы Лоринков.

– Чем вы там занимались? – спросил его подполковник.

– Жил у границы, устраивал налеты на молодую Еврореспублику, – признался Лоринков.

– Бандитизмом занимались, – понимающе кивнул разведчик.

– Ну, а что мне оставалось? – спросил Лоринков, закурив папиросу «Кремль».

– Господа евровички выхода нам, бывшим, не оставили, – сказал он, сощурясь с ненавистью.

– Это они так нас называют, – сказал он с ненавистью.

– Мы, изволите-с видеть, бывшие, – сказал он.

– Помеха, так сказать, на пути Молдавии в Европу, – сказал он.

– Бибилиотекари-с, писатели, журналисты, филологи, инженеры, и все, у кого есть высшее-св образование-с, – сказал он.

– Вы бросайте это-с с-канье-с, – сказал подполковник сочувственно.

– Иначе они сразу вас, как бывшего, разоблачат, – сказал он.

– Вот ваши документы, вот оружие, и вот новая одежда, – сказал он.

– И смотрите, в случае провала мы вас не знаем, – сказал он.

– Конечно-с, – сказал Лоринков.

– То есть, конечно, – сказал он под внимательным взглядом полковника.

– Вот и славно, – неожиданно тепло улыбнулся подполковник и лицо его преобразилось, стало домашним, добрым, таким… своим.

– Чайку? – сказал он утвердительно, и крикнул в слуховую дырку.

– Катенька, принесите-ка нам чайку! – крикнул он

В кабинет, виляя бедрами, зашла Катенька. В руках она держала поднос под хохлому с чайником, где плавала четвертушка пакетика «Дилмах» и лежали на блюдце две конфеты с коровками на этикетке. Близорукий Лоринков прищурился.

– Му-му, – сказала Катя, поймав взгляд гостя.

– Да вы угощайтесь, – сказала она.

Лоринков взял конфету, и протянул подполковнику. На груди офицера блеснул именной значок-бейджик. Значок представлял собой большого жестяного дятла с красной шапочкой. На дятле была надпись «птица-кардинал». И вторая, побольше. «Стукач второй степени, Виктор Шендэрович», прочитал Лоринков.

– Ну, оттрахайте Катю на дорожку, – сказал подполковник КГБ и стукач второй степени Шендэрович.

– У нас в КГБ традиция такая, – поднял он руку протестующе.

– На удачу! – сказал он.

– Чтоб вернуться, – сказала он.

– Простите, а не вы ли… – спросил, расстегиваясь, Лоринков.

– Я, я… – сказал подполковник горько.

И смущенно стал перебирать бумаги изуродованными пальцами.

– Ничего, – сказала Катя.

– Зато стукач из него получился классный, не то, что сатирик, – сказала она.

– Правда? – с надеждой спросил подполковник.

Лоринков сочувственно промолчал и приступил к Кате. Подполковник КГБ Шендэрович встал, вытянулся, и замер по стойке смирно, отдав честь. Катя застонала и сказала:

– Давай, шпиончик.

Лоринков запыхтел.

Сверху на них ласково глядел портрет белозубого президента Российской диктатуры в шапочке с кисточками и ритуальным чеченским ножом. Портрет был подписан.

«Витюньке на память. А ты не шали!».

* * *

…Лоринков встряхнул головой.

Как не похожа была Катенька из мрачного подвала КГБ на счастливых, здоровых, красивых девушек молдавской столицы! Статные, крепкие, белозубые, они производили впечатление молодых кобылок, полных счастьем жизни… Лоринков, глядя на их груди, тихонько застонал.

– Вам плохо? – участливо спросил его прохожий.

И тут же, на ходу, сделал Лоринкову укол сульфиманизала, и дал понюхать спирту. После чего снова пошел по своим делам. Наверное, в проектный институт или на фабрику, с острой завистью подумал Лоринков, потирая место укола. Это было другое отличие цветущей Молдавской Европейской Республики от мрачной, унылой пропитой Рашки с ее гебьем, подвалами и разрухой. Здесь все были заняты! Никто не мучился бездельем! А кто не работал, тот отдыхал на демонстрации. Вот и сейчас навстречу Лоринкову шла одна.

– Да здравствуют проститутки Молдавской Европейской Республики! – услышал Лоринков лозунг.

– Пятилетку Евроинтеграции в три года! – услышал он.

– Наши идут, – сказал довольно счастливый гражданин, остановившийся рядом с Лоринковым.

– И моя жена там! – воскликнул он.

– Вон, в третьем ряду, вторая справа! – показал он рукой.

– Пятый год трудится проституткой! – похвастался он.

– Заработанную валюту сдает стране, и, представьте себе только, не только не подворовывает, но еще и подрабатывает тайком от начальства, чтобы сдать деньги в Еврофонд! – сказал восхищенно мужчина.

– Наташенька, Наташенька! – закричал он.

Женщина обернулась и, гордая, помахала мужу. Лоринкову лицо ее показалось смутно знакомым.

– Давайте, кстати, знакомиться, – сказал мужчина.

– Фамилия моя, просите уж, Котоебов, – сказал мужчина.

– А ваша? – спросил он.

– Лоринков, – подумав, ответил Лоринков.

Расчет оказался верным. Не видно всегда самое заметное.

– Это как у того бывшего? – посмеявшись, спросил мужчина.

– Так точно, – сухо ответил Лоринков.

– Сами, небось, из дворян? – спросил Котоебов.

– Изволите не ошибаться-с, – сказал Лоринков.

– Это хорошо, – сказал Котоебов.

– Мы тоже дворяне, – сказал он.

– Есть еще кое где бывшие, всякие инженеры блядские, рабочие ебанные, пидарасы блядь люмпены, – сказал он.

– Но мы их повыведем, – сказал он, погрозив кулаком небу.

– А, простите, куда они направляются? – спросил Лоринков, кивнув на колонны проституток.

– Как куда? – спросил недоуменно Котоебов.

– Они прямо с площади маршем идут в Албанию, где их перераспределят по борделям для исполнения трудовой европейской повинности! – сказал он.

– Странно, что вы этого не знаете, – сказал он подозрительно.

– Постойте-ка, – сказал он.

– Да вы и есть тот самый… бывший! – прошипел он.

– Я узнал вас, вы книги писали, подонок блядь, – сказал он.

– Чтоб люди, вместо того чтоб зарабатывать на Европу, мысли всякие думали, – сказал он, перекрестившись.

– Изволите шутить-с, – сказал Лоринков.

– Я дворянин и не работал ни одно… – начал было он.

– Кара… – начал визжать Котоебов.

Лоринков угрюмо пырнул мужчину шилом в бок, потом еще и еще. Котоебов хрипел и дергался, глядя на свой живот с недоумением. Наконец, он захрипел и стал отдавать Богу душу.

– Прощайте, Котоебов, – сказал Лоринков.

Не удержался, и распахнул плащ. Под ним Лоринков был обязан книгами, словно смертник – бомбами.

Котоебов, исказившись в ужасной гримасе, зашипел и умер.

* * *

Молдавская Европейская Республика возникла на обломках бывшей «республики Молдова».

Тысячелетиями люди мечтали о том, чтобы получать все, не делая ничего. И лишь гений молдавской мысли воплотил эту мечту в жизнь, избрав для эксперимента площадку в виде Молдавии, говорили агитаторы на политзанятиях. Так появился евровеизм – наука о том, что все за тебя сделает Европа. Главное, отправлять своих баб туда ебаться, а мужики чтоб дома сидели и ждали. И тогда обязательно будет Европа и все сделают европейцы….

Мощной волной социального протеста смыло с земли протухшую молдавенятину. Новая, счастливая земля народилась на этой земле. В Европу хотели люди, строившие новую страну по новой науке, евроизму. Старую элиту, не желавшую прислушаться к голосу разума, вырезали. Это был необходимый террор. Выверенная теория построения европеизма в одной, отдельно взятой стране овладела умами молодежи. В соответствии с железными законами диалектики решено было уничтожить все библиотеки и книги в стране, чтобы основательно очистить мозги нового поколения перед тем, как вложить в них новую программу.

Программу европейского Будущего!

Строго, неумолимо, шли молдаване к европейскому царствию.

Поначалу они решили распространить его на весь мир, но завоевательный поход на Москву захлебнулся. Армия европейцев-конармейцев была разгромлена под Смоленском, пришлось отступать. Решено было отказаться от идеи распространения евроинтеграции на весь мир. В результате партийной борьбы к власти пришла та часть партии, которая утверждала, что возможно построение евроинтеграции в одной, отдельно взятой стране. И страна начала работать! Шли на запад колонны проституток, писали проекты об евроустройстве оставшиеся дома мужчины. Заря новой жизни поднялась над страной!

Молдавия, словно больная почка, росла, бухла, пульсировала!

Конечно, не обошлось без врагов. Чтобы спасти свою шкуру, грязные совки из России образовали буферное государство «Украина», отделив от себя давно завоеванные территории. С Украины в Молдавию регулярно засылались банды налетчиков, всякой эмигрантской швали, подонков и ренегатов типа Лоринкова. Они убивали молодых фермеров, жгли Центры европейской культуры, грызли кабеля, по которым в страну из Европы шли каналы кабельного ТВ с передачами «Евроньюс»… в общем, вредили. За три года такой «работы» бывший библиотекарь Лоринков заматерел и научился с одного удара топором разрубать человека пополам.

– Пей, гуляй соколики! – кричал он, возглавляя налет на какой-нибудь поселок европейского типа.

Соколики налетали на деревню и жгли мирных молдаван, своим счастливым трудом приближавших европейскую интеграцию. Проституток трахали даром и вешали, участников Неправительственных Европейских Организаций пороли и вешали. Оставшихся в живых собирали на площади, и заставляли читать книги вслух. Многие после этого просили, чтобы их трахнули и повесили.

Лоринков, поначалу забавлявшийся такой жизнью, со временем погрустнел. Он, бывший библиотекарь, рассчитывал, что скоро вернется все на круги своя, но взяла не наша. Взяла их. Евроинтеграторов проклятых! Может, и правда правда за ними, думал Лоринков, оглядывая лица сброда, с которым устраивал налеты. Разве это борцы? Так, шваль… Не то, что у врага. Вспомнился еще один комиссар. Его ранили в ногу и взяли в плен на Днестре. Представился он Сашей Танасе и даже под угрозой костра отказался читать «Жизнеописания» Плутарха.

Так и взошел на костер, не осквернившись книгой.

Нет, среди наших таких бойцов нет, с невольным уважением подумал Лоринков. Умирая, Саша Танасе глядел в сторону Евросоюза.

– Стыдитесь, Лоринков, – сказал он напоследок.

– Вы могли бы продвигать свою страну в Евросоюз, а не вредить нам! – сказал он.

– Написали бы, как всякий уважающий себя молдаванин от культуры, пьесу про то, как молдаване хотят в Евросоюз, и как им мешает тень Ленина сделать это, получили бы за это грант, – сказал он.

– А вы вместо этого стали палачом и убийцей своего народа, – сказал он.

– Прислужником русских дьяволов, – сказал он.

– Ой, я вас умоляю, – сказал Лоринков, сдерживая коня.

– Какие там блядь русские, – сказал он, вспомнив подполковника Виктора.

– Неважно! – воскликнул Саша Танасе, к подошвам которого уже подбирался огонь.

– Вы сын Молдавии и должны быть с нами! – крикнул он.

– Вся интеллигенция с нами! – воскликнул он.

– С нами известный композитор Дан Балан, и певица Чепрага с нами! – крикнул он.

– С нами Мария Биешу, исполнившая песню «Чиочиосан» в 1976 году на фестивале искусств в Токио, – крикнул он.

– С нами, наконец, участник «Дома-2» Руслан Проскуров! – крикнул он.

– Кончай его мужики! – заорал Лоринков, чуя, что банда молчаливо симпатизирует комиссару.

Костер запылал и Саша Танасе, выкрикивая проклятия, стал трещать и умирать.

Потрещал и умер.

* * *

…Лоринков шел по улицам Кишинева, не узнавая города.

Я чужак здесь, горько подумал он.

Как все изменилось, горько подумал он.

Молдавия прочно стояла на ногах, утверждаясь в новой, неведомой людям старой формации жизни. Ехали, пыхтя паром, электромобили, шли мимо счастливые, здоровые люди. Все дыры на асфальте были прикрыты флагами Евросоюза, потрескавшаяся штукатурка расписана лозунгами. В очередях за продуктами и банковскими переводами от родственников граждане новой, счастливой Молдавии не унывали, а пели и плясали!

Лоринков почувствовал, что устал, смертельно устал. Определенно, здесь он был чужой…

По старой памяти, Лоринков пошел к вокзалу, зная, что там есть забегаловки, где подают спиртное. Но их не оказалось!

Вместо этого молодые, счастливые люди тянули носом порошок с пластиковых столов, и целовали друг друга в губы.

Лоринков поднял голову и увидел надпись.

«Европейский уголок гея».

Рядом стоявши носильщик одобрительно говорит таксисту:

– Мой старшой тоже в пидоры, значит, подался.

– Так как им положена пенсия от Евросоюза за ихнее гейство, – сказал он.

– Вот Петюник наш и стал уважаемый всеми жопник, – сказал носильщик.

– Ну, а с бабами он как? – спросил таксист.

– В смысле поспать? – спросил носильщик.

– Ну дык, – сказал таксист.

– Ну и баб потрахиваетт, конечно, – степенно сказал носильщик.

– По окончании рабочего дня этим, как его, геем, – сказал он.

– Чудны дела твои, ПАСЕ, – сказал таксист.

– Им, молодым, виднее, – сказал носильщик.

Лоринков сплюнул тихонько с отвращением, и побрел прочь.

…место, где можно выпить водки, он нашел на краю города. Это был грязный, темный район, населенный, – как ему охотно объяснил рикша, – девками, дающими за так.

– По любви, – сплюнул он.

А давать в Молдавской Европейской Республике, как понял старорежимный Лоринков, следовало за евровалюту. В противном случае ты был пария… Лоринков сел за столик в мрачном кафе и попросил сто пятьдесят коньяка. Принесли двести водки. Лоринков пожал плечами и выпил, закурив.

– Миленький, угостишь девчонку? – села рядом девушка в юбке до колена, блузке без выреза, и колготках телесного цвета.

Шлюха, понял Лоринков. Порядочные женщины в Молдавии носили ажурные чулки, сапоги-ботфорты, мини юбки в половину ширины трусов, и обнажали грудь.

– Как звать? – спросил он, закурив еще.

– Анна-Мария, – сказала она.

– Что-то знакомое, – сказал Лоринков.

– Нет, мы не встречались, – сказала она.

– Хочешь, погадаю, – сказала она, и взяла руку Лоринкова без спроса.

– Ты хороший, только уставший, – сказала она.

– Уставший мужчина в кризисе среднего возраста, – сказала она.

– Вы думаете, у вас депрессия от этого, – обвела она рукой все вокруг.

– От Молдавии, – шепотом сказала она.

– А на самом деле это в вас, – сказала она.

– Руки у тебя хорошие, – сказала она, перейдя на «ты».

– Ага, все хвалят, – сказал Лоринков.

– Знаешь, как я ими могу подрочить, – сказал Лоринков.

– Да, но это не все, – сказала она.

– Пишешь ты ими, – сказала она.

Лоринков напрягся, потянулся было к пистолету. Но Анна-Мария, вроде, на доносчицу похожа не была. Бармен за стойкой тихонько протирал стаканы – плевал в каждый, глядел на свет, и тер тряпочкой. Хорошее место, подумал Лоринков. Анна-Мария так и держала его руку у себя на груди. Под тканью. Маленькая грудь, второго размера всего. В Молдавии таких уже ни у кого не было. Каждая европроститутка оплачивала себя операцию по увеличению размера до пятого, чтоб идти хорошо, как товар рыночный. И приносить стране еще больше денег. Валюты, которая так нужна была молодому государству…

У Лоринкова встал.

– Хочешь, переночуем вместе? – спросила она.

– За что? – спросил Лоринков.

– За так, – сказала она.

Лоринков выпил еще.

* * *

…охранник, в крови, валялся на полу. Лоринков быстрым шагом пошел к сейфу. За ним бежала Анна-Мария.

– Ни с места! – крикнул второй охранник.

Лоринков выстрелил, пошел дальше. Анна-Мария встала на четвереньки, вытащили из рук охранника арбалет, побежала за мужчиной. Лоринков стал пинать деревянный сейф, сломал, наконец, вытащил оттуда все еврооблигации, бросил за спину.

– Аннушка, только золото, – сказал он.

– Камни только, – сказал он.

Анна-Мария набрала в сумку золото и камни, бумажными деньгами брезговала. Лоринков, стоя у двери, следил за коридором. Хорош, подумал он. Вот тебе и идеологический борец, подумал он с презрением. Банальный грабеж……

с Анной-Марией Лоринков пил беспробудно неделю, пока не кончились деньги. Продукты в стране выдавали по карточкам за проституцию и работу в неправительственных организациях. Для них это значило голодную смерть. Да и надо было уже выполнять задания «шендэровича»…

Так что Лоринков решил устроить налет на Государственный банк Молдавии и уйти потом полями на Украину, в Вольное Поле. Решено – сделано. Взяли электролошадь на последние деньги, подкатили к банку, ворвались… Преступности в Молдавской Европейской республике не было, охрана с арбалетами стояла… Все шло как по маслу. Но радости Лоринков не чувствовал. Вспомнились ему лица комиссаров, шедших на смерть. Вспомнились улицы Кишинева… Новые лица… Новая жизнь… А я тут, волчарой, подумалось ему… Гнать, гнать мысли от себя, подумал он. Не читал бы книг сраных, не было бы мыслей, подумал он. А ведь правы они, откровенно подумал он. Правы они, не мы. Права Европейская Молдавская Республика, а не ее враги. Что со мной, подумал он. Мозги промылись, подумал он. Уйти, уйти с Аннушкой в Украину, а там гулять будем, пить будем, жить вместе станем, уж больно прикипел он к шлюшке этой, все взгляд ловила, к руке щекой прижималась…

– Хватит! – крикнул он Анне-Марии.

Взял сумку, закинул на плечо, побежали. Бросились в электроэкипаж, поддали угольку в задницу лошади механической. Мелькнула искра, задымился уголь, пошли шестеренки крутиться, завращались пружины упруго, зацокали копыта скотины механической.

– Н-но! – кричал Лоринков, – ожгу!

– Володя, в сторону! – крикнула Аннушка, прижавшись к нему.

Охранник, выбежавший на улицу, нечеткой рукой повел в сторону экипажа. Вылетела стрела. Пробила со скрежетом тщедушное тело Анны-Марии. Повисла на Лоринкове мертвая девушка. Глядела застывшими глазами на него любовно…

Глянул Лоринков назад, ожег взглядом погоню, понял – не уйти с телом.

В горячке погони сбросил Лоринков тело Анны-Марии на брусчатку, и, распугивая прохожих, врезал экипаж в стену. Сам, в клубах дыма, ушел подворотнями. Бежал, спотыкаясь, падал, отстреливался, уходил волком… Жил волком, умираю волком, подумал он, словно в бреду. Ввалился в парадное, вылетел из окна на втором этаже во дворик, оттуда через забор, бежал, стрелял, кричал, плутал…

Лица мелькали, словно в тумане…

* * *

…Покидал страну Лоринков поездом на конной тяге.

По поддельным документам, полученным на явочной квартире, сел в поезд. Не глядя на евро-комиссаров, лег на полку. Голова болела мучительно. Аннушка, думалось. Мария, думалось. Наглость второе счастье, думал Лоринков. Так оно и оказалось, искать его здесь никому в голову не пришло. Так что поезд уходил в Украину, и Лоринков лежал на верхней – шестой – полке, чувствуя твердые камни, зашитые в рубаху ночью. На миллионы у него было в рубашке камней. Да только счастье свое он здесь оставил, подумал Лоринков, и сжал зубы.

– Сынок, – сказала ему какая-то бабка, тоже видно из бывших.

– Не убивайся, сынок, – сказала она.

– А я тебе отсосу, – сказала она.

– Что?! – сказал Лоринков.

– Вы же всемирно известный писатель Лоринков, – сказала она, и подмигнула.

– И я вас узнала, – сказала она.

– Опустите пистолет, – сказала она.

– Вы выполняли какое-то задание, верно? – сказала она, снимая седой парик.

– А я, между прочим, тоже из бывших, – сказала она.

– Никого не выпускают, козлы, – сказала она.

– Молдаване, – сказала она.

– Пришлось дать взятку и по документам бабушки уезжать, – сказал она.

– Покидаю страну эту клятую, наконец, – сказала она.

– Лидия Ивановна Фирдык-Каганович, – представилась она.

– Я… – сказал Лоринков.

– Помните, как мы, культурные люди, собирались в литературном кружке «Русский луг», чай пили, стихи читали, – сказала она.

– Ну это… – сказал Лоринков.

– У нас еще конкуренты были, «Ваше поколение» назывались, – сказала она.

– Э-э-э, ну… – сказал Лоринков.

– Те пили кофе – сказала она.

– А, ну… – сказал Лоринков.

– Собственно… – сказал Лоринков.

– Только вы к нам не ходили, всё брезговали нами… – сказала она с обидой.

– Ну, это… – сказал Лоринков.

– Единственным писателем Молдавии себя называли, – сказала она.

– Я, собственно… – сказал Лоринков.

– Помните? – сказала она.

– Нет, – сказал он.

– А я помню, – сказала она и встала на колени.

Стерла грим. Под ним оказалась миловидная еще женщина лет сорока. Если верить ей на слово, когда-то она была театральным критиком. Лидия Ивановна улыбнулась ему и дрожащими губами потянулась к паху… Лоринков, чувствуя тепло губ бывшей деятельницы театрального искусства и представительницы молдавского культурного подполья, закрыл глаза. Как живая, встала перед ним шлюха Анна-Мария…

Лоринков закусил губу. Щека его дернулась. По ней поползла слеза, подрожала на подбородке, потом капнула. Аккурат на макушку Лидии Ивановны, чмокавшей внизу где-то. Жадно и непотребно, словно жирная грязь в похабную весеннюю распутицу, чавкала Лидия Ивановна…

Потом еще слеза упала. И еще. Потекли рекой слезы. Полилось Млечным путем семя. Побежал резво поезд.

Лоринков глянул в окно. Темнело.

С ночного неба на Молдавию падали звезды.