Читать книгу Автопортрет художника (сборник) - Владимир Лорченков - Страница 2

… Глядя остывающими глазами на то, как гаснут огни его подводной лодки, погруженной во мрак на километровой глубине, майор Петров ни о чем не жалел. Он не боялся, не хотел наверх, и ни одна слезинка не выкатилась из его покрасневших и будто натертых песком, – как обычно у пьяниц бывает, – глаз. Он просто сидел в кресле-качалке и глядел в иллюминатор на надвигающуюся тьму. И на то, как мигают, слабея, огни в соседних отсеках. Постепенно темнота сгустилась, огни погасли, – последний перед тем, как исчезнуть, замельтешил, словно в предсмертной дрожи, – и майор остался один на один с великим Безмолвием Тьмы.

Так они и замолчали друг перед другом.

ххх

… служить майор Петров перестал еще в 1986 году, после того, как был пойман на учениях, – в общей офицерской палатке – за неблаговидным для офицера занятием. Если бы это была дрочка или там, порнографический журнал, к примеру, то у майора была бы надежда восстановиться году там к 88—му, когда над страной повеял ветер свободы. Но Петров, к сожалению, не дрочил, и Петров не дрочил, полистывая порнографический журнал. Майор Петров шарил по карманам коллег. Таких же нищих и задроченных офицеров Советской Армии, как и он сам. Более того, многие из них были куда беднее майора Петрова, потому что у всех этих лейтенантов Ивановых, капитанов Сидоровых и младших лейтенантов Козловых зарплаты были куда меньше, чем у майора Петрова. Поэтому майор Петров был нещадно коллегами бит, и выброшен из офицерской палатки прямо на снег, прямо под сопку, прямо под низкое небо Заполярья. Сплевывая через пустоту на месте выбитого зуба кровь, Петров встал, утер лицо снегом и попробовал вернуться в палатку офицерства. Но там майора снова побили. Пришлось идти ночевать к солдатам. Там майору Петрову, как и полагается в коллективе животных – проще говоря, – стае, – пришлось самоутверждаться.

– Заночую тут, – сказал он солдатам, глядевшим на него внимательно, как ватага бродячих собак на старушку с окороком.

Вместо ответа один из срочников хлопнул по койке у входа. Майор прошел мимо, сбросил на пол солдата из самого теплого угла, и присел.

– А, ва, да, – сказал срочник-азербайджанец Рафик Гуссейнов, – да, э, ва!

– Хуй на! – сказал майор, и бросил в голову чурки чурку, которой солдаты отапливали буржуйку.

– А, ва, на, э?! – обиженно сказал боец Гуссейнов.

– Хуй на, – сказал майор Петров.

После чего пошел на добивание. Взял еще одну чурку и бил солдата Гуссейнова до тех пор, пока тому не стало плохо. Землячество не вмешивалось, потому что у майора Петрова был пистолет, и майор Петров все-таки весил сто килограммов. А самое главное, солдаты не очень понимали причину офицерского конфликта. Они не были уверены, что коллеги не вступятся за майора Петрова. А майор Петров был уверен, что за него не вступятся. Но он блефанул, и выиграл все. Ну, или, по крайней мере, одну ночь в палатке, подумал майор Петров, засыпая.

– А это для меня теперь все, подумал он, и уснул.

На следующий день стрельбы продолжились. Майор Петров крутился возле орудий, которые заряжали по четверо доходяг с Кавказа, – снаряд весил сорок килограммов, доходяги каждый по столько же, – но офицеры с ним не заговаривали. И никакого участия в стрельбах принимать майора Петрова не просили. Так что большущий майор, покрутившись еще, и понаблюдав за разрывами на далеком снежном поле в бинокль, пошел в палатку. По пути ему показалось, что его окликнули. Майор Петров обернулся. Это кричала его вчерашняя жертва.

– А, ва, да, на! – жалобно завопил солдат Гуссейнов, который просто обосрался, и остро переживал свое унижение.

– Э, э, а! – орал ему, издеваясь, младший лейтенант Сидоров.

Офицеры посмеивались. Такие случаи редкостью не были. Снаряды были очень тяжелыми, заряжать нужно было очень быстро, а качество человеческого материала в армии СССР конца 80—хх было не низким, а ужасающе низким. Поэтому солдаты частенько не выдерживали, и кто-то на учениях хоть разок, да гадил под себя. Естественно, никакой поблажки бедняге не давали, и он продолжал заряжать.

– Солдат НАТО не даст тебе вытереть сраку, боец, – говорили офицеры.

И несчастный продолжал заряжать. Майор Петров попробовал было посмеяться вместе с коллегами, заискивающе глядя им в лица, но офицеры отводили взгляд. А вечером Петрова отправили – с машиной для грузов – обратно в гарнизон. От полигона до городка было двадцать километров, но занимала эта дорога по времени почти сутки. Майор, сидя рядом со словоохотливым водителем из местных, то засыпал, то просыпался, и весь промок от своего горячего пота. Ехали они ужасающе медленно. В Заполярье наступила зима, а это значило, что вечная зима Заполярья стала еще холоднее, света в сутках было часа два от силы, а дорог здесь не было со времен маршала Маннергейма, объяснил водитель.

– Это сколько лет-то? – попробовал включиться в беседу Петров.

– А нисколько, Маннегрейм-то сюда не дошел! – радостно сказал водитель, и заржал.

Петров снова уснул. Встреча с семьей его не беспокоила: у Петрова никого не было. Давно, очень давно, в позапрошлой, наверное, жизни, у него была дочь. Девчонка, смотревшая на него строгими внимательными глазами, пока он сидел с малышкой, сказавшись больным, а жена-поблядушка шлялась по всему гарнизону. С женой он познакомился, когда учился на последнем курсе военного училища, она заканчивала ПТУ по соседству, и покорила майора тем, что отсосала ему при первом же свидании. А когда дала на втором, Петров решил жениться. Тем более, что выпускнику военного училища и полагалось жениться. К сожалению, свои привычки в прошлом супруга оставлять не хотела, так что ее пришлось прогнать, а девчонку она, конечно же, забрала себе. Майор Петров уже и не помнил своей дочери. Знал только, что из его зарплаты каждый месяц вычитают алименты, знал, что его не послали служить в Польшу имено потому, что он не женат, и знал, что его послали сюда, в Заполярье, именно потому, что он не женат.

Сначала он должен был провести здесь год, потом два, потом пять, а потом стало понятно, что майор Петров обречен жить в Заполярье всегда. Ему выделили квартиру в захолустном гарнизоне Луостари – пять пятиэтажных домов в двадцати километрах от ближайшего поселка, – и он смирился. Начал выпивать – все чаще одеколон – и развлечения ради шарить по карманам коллег, когда ездил на учения. Добром это не кончилось, подумал Петров. Или уже все кончилось, подумал он. Или вот-вот кончится? Петров подумал, что подумает об этом позже, глянул на серый заполярный пейзаж за окном, и увидел огромного зайца.

– Совсем охуели, – сказал водитель.

– Разруха блядь, – сплюнул он на пол кабины.

– Волки говорят уже в города заходят, подвоза все нет, а этот Горбатый, ебаный его рот, все пиздит да пиздит! – возмутился союзными властями водитель.

Скоро волки завоют на улицах градов и весей, и мертвецы начнут свои пляски у нас на груди, хотел было ответить не чуравшийся в молодости чтения Петров, но подумал, что он и так уже перемудрил со своей жизнью. Он сказал лишь:

– Ну дак, ебана.

ххх

Время было действительно непонятное. Наступил 1987 год. Майора Петрова отстранили от службы, но не выгнали из армии. Поручили следить за кочегаркой, от которой зависела жизнь всего гарнизона, и продолжали платить офицерскую зарплату. В гарнизоне с Петровым никто не разговаривал, и майор слегка одичал.

Раз в месяц Петров выезжал в город по соседству, – Печенга, сорок километров, невероятно много, – где отчитывался перед гражданским, почему-то, начальником. После этого они с начальником выпивали бутылку польской водки, – майор тогда вспоминал, что его не послали в Польшу из-за невнятного семейного положения, – и Петров был свободен. В ожидании вечернего рейса, – военного грузовика, – майор прогуливался по улицам Печенги, любуясь подтянутыми суровыми морпехами, которые там дислоцировались. Один из них даже сменял свою тельняшку майору Петрову на бутылку водки. Зачем ему тельняшка, Петров не понимал. Но что-то ему говорило: ВОЗЬМИ ее. Если бы морпех был слабачком, Петров, не задумываясь, взял бы ее силой. Но морпех был примерно с Петрова, и явно меньше пил. Так что пришлось меняться. Удачную сделку Петров обмыл в ресторане, заказав суп с яйцом за три рубля восемнадцать копеек, жаркое по-польски (снова Польша…) и салат винегрет.

– Ваш суп с фрикаделькой, – сказала наглая прошма в белом передничке, и поставила перед Петровым тарелку с супом.

– Я просил с яйцом, – сказал Петров неожиданно для себя сипло, и вспомнил, что молчит месяцами.

– Ой, а я перепутала, – сказала, глядя ему в глаза, курва-официантка.

Петров потянулся к меню, раскрыл, и все понял. Суп с фрикаделькой стоит четыре двенадцать. Делают план, понял Петров, и покорно принялся хлебать суп с фрикаделькой. Та, кстати, оказалась вполне себе ничего. Упругой. Поняв это, Петров вспомнил, что давно не имел секса с женщиной. Интересно, эта столичная штучка – для Петрова из гарнизона с общим населением в полторы тысячи человек, сорокатысячная Печенга была настоящей столицей, – она ебется? Петров хотел было задать ей этот вопрос и даже приготовил пачку денег, которые ему просто не на что было тратить, но заметил, как из угла зала на него глядят двое верзил. Вышибалы, понял Петров. Им тоже надо было сдавать план: по договоренности с милицией такие ребята начинали драки в ресторанах, после чего туда сразу же приезжала менты. Так выполнялся план по «хулиганке». Петров подавил вдох, и, предельно корректно, доел суп. Попробовал поперчить винегрет, но у перечницы – конечно же, – отвалилась крышка, потому что она и не была прикреплена. Весь перец оказался в салате. Вышибалы радостно приподнялись. Петров, не меняясь в лице, доел весь перец с редкими вкраплениями овощей, и расплатился. Даже на чай оставил. Потом ушел.

На остановке грузовика, выполнявшего роль автобуса, майор долго отплевывался и ел снег. Потом хотел было прополоскать рот водкой, но вспомнил, что сменял ее на тельняшку. Выругался. Ну, что же. По крайней мере, память о неудачной поездке, подумал он, и почувствовал мягкий толчок в плечо.

Это подъезжал, скользя по снегу и льду, рейсовый грузовик…

ххх

Наступил 88 год, и майору Петрову уже не нужно было ломать голову над тем, как потратить свои лишние деньги. У него их попросту не осталось. Цены росли, а продукты из магазинов исчезли. Вернее, из магазина. В гарнизоне ведь был всего один магазин, где из еды оставались только белый хлеб и ненастоящий березовый сок из сахара и воды. Офицеры ходили мрачные и угрюмые. Их жены нервничали. Солдаты недоедали, и от этого офицеры были еще более мрачные. Один Петров – деклассированный элемент – не ощущал никаких особых перемен. Проверял себе кочегарку – угля тогда еще было много, и завозили его вовремя, – да выпивал каждый вечер свою бутылку водки или одеколона, а то и спирта, после чего смотрел первый кабельный канал. Особенно Петров любил фильмы про рестлеров. Тогда еще никто не понял, что это борьба понарошку, и майор мечтал, что когда-нибудь получит право уехать в яркую, цветную страну Америку, и сможет заняться там рестлингом. А пока все было черно-белым, и Америка тоже, потому что телевизор у Петрова был черно-белый.

– Купишь хлеба? – спросил его как-то солдат у магазина.

– Э? – спросил Петров.

– С каких это я тебе буду что покупать? – спросил он.

– Да нет, на мои деньги, – сказал солдат.

– Так купишь хлеба? – повторил свою просьбу солдат, и протянул мелочь.

Петров удивился. Но взял мелочь, и пошел в магазин, тем более, что давно туда собирался. Взял две булки хлеба для себя и собрался купить третью для солдата.

– Больше двух в руки не даем, – сказала продавщица.

Так Петров узнал о существовании дефицита. И о том, что солдатам в гарнизонном магазине запретили продавать продукты. От этого служивые упали духом, и, поскольку большинство из них были выходцами с южных окраин – в Советском Союзе полагалось слать с одной окраины на другую, – решились даже на митинги и выступления. Но командование части, постреляв в воздух, и посадив в холодную самых беспокойных, добилось спокойствия и порядка. Одному из самых беспокойных – тот был армянин, – выбили глаз утюгом в качестве профилактики. Тогда в части, на случай повторного бунта солдатни, каждому офицеру раздали патроны. Единственный, кому не дали ничего, был майор Петров. Мрачные сопки Заполярья глядели на гарнизон с угрозой. В свете окон домов майору Петрову чудилось что-то жалкое и просящее. Гарнизон был похож на жалкую куропатку, а Заполярье – на большую, неумолимую, полярную сову. Все рушилось и трещало. Цивилизация отступала. Телеграммы и письма с Большой Земли – речь шла о городе-фантоме, Мурманске, – шли все реже. Поезд шел теперь от Мурманска до Печенги на два дня, как раньше, а неделю. О гарнизонах вроде луостарского речь вообще не шла. А уж тем более, о таких отщепенцах как майор Петров.

Рано или поздно нам конец, понял он.

ххх

Летом 1988 года Маша, дочка спившегося офицера Золотарева, стала давать школьникам и солдатам за бутылку сока и булочку. Все бы ничего, но у нее, во время профилактического осмотра, нашли вшей! Детей из поселка возили в школу в городке Корзуново – он был совсем рядом, всего три часа пути, десять километров, – в одном автобусе, и родители возмутились. Так что Машка первой перестала ходить в школу, начала околачиваться по гарнизону, и давать солдатне за сок и булочку. Это было немало. Маша была не очень чистой, но смышленой, отец ее давно и крепко пил, но до воровства, как майор Петров, не опустился, так что на службу ему ходить еще разрешали. Он, вероятно, даже испытывал нечто вроде гордости. Ведь его дочь Мария стала первым деклассированным элементом этого уголка Советского Союза.

– Как Бродский, сука, тунеядка моя, – говорил он.

После чего избивал дочь за то, что курвится, а потом трахал, если был не очень пьян. Крики Марии доносились до всех уголков гарнизона, несмотря на то, что окна завешивали одеялами – это был единственный способ остановить тусклый, ползучий свет наступившего полярного дня. Наутро офицер Золотарев шел на службу. Дети ехали в Корзуново на автобусе, а Машка выходила к части, и стояла там у забора. Майор Петров, проходя мимо, выразительно посмотрел на нее и щелкнул пальцем по горлу. Мария, не чуждая удовольствий, кивнула и пошла за ним. В квартире с открытыми окнами – а топили так жарко, что окна были везде и всегда распахнутыми, вот вам и парадоксы позднего СССР, – Мария разделась и мелькнула смуглым телом к кровати. Майор Петров не спеша тоже разделся, залез в постель, потыкался наугад, пока Мария, терпеливо и со вздохом, не направила мужчину куда надо. После этого они, – говоря языком Маши, – немножечко поебались. Потом выпили бутылку водки. Потом майору Петрову снова захотелось поебаться, но Маше уже пора было домой, встречать отца. Так что они условились на следующий день. Постепенно Маша перебралась к Петрову. Отец ее не возражал, потому что в мире реальности оставался все реже. В старые времена майору не миновать бы встречи с милицией. Но в конце 80—хх на такие мелочи не обращали внимания.

Тут блядь страна гибнет и ее честь, – сплюнул полковник, командующий частью, – а что нам честь какой-то поблядушки? Пускай ее хоть один ебет…

После чего велел раздать офицерам еще патронов, потому что стукач доложил, что солдаты-армяне хотят пойти резать солдат-азербайджанцев. Стукач не обманул. Стороны были остановлены на пороге бойни, и торжественно помирились лишь после клятвенного обещания офицерства выучить их наилучшим образом для войны в Карабахе у себя на родине, которую каждый считал своей.

– Тут мы мирись-мирись, да, – сказали стороны, – а там мочись на смерть!

– А вы нас учить, – сказали стороны.

– Э, да, а! – сказал полковник.

На том и порешили. Так было подписано первое в истории СССР временное перемирие между Арменией и Азербайджаном.

ххх

В начале 1989 года в гарнизон пришел чукча Ясын Мандысын, пропавший из гарнизона в 1987 году. Парня, считавшегося дезертиром, просто отрезало от всего мира во время двухнедельного отпуска домой, на каких-то островах в Охотском море. Только оттуда до материка он добирался полгода. Страна кряхтела и ломалась, документы и деньги не значили уже ничего. Поэтому оставшееся время своего отсутствия чукча Мандысын потратил на то, чтобы автостопом добраться до другого конца страны, Заполярья. Дослуживать.

На дурачка Мандысына приехало посмотреть даже командование морпехов из Печенги.

Они хлопали чукчу по плечу, кряхтели, матерились, пили водку, и говорили, что понимают теперь, почему СССР победил Гитлера. В награду за лояльность армии, которую оплевывали все, кому не лень – в том числе и сама армия, – боец получил две недели отпуска…

Весной 1989 года солдаты гарнизона поймали машину с женами и детьми соседнего гарнизона (сорок километров, тьма кромешная) , и трахнули всех, кто там находился, включая водителя. Когда в казарму пришли разбираться офицеры, им указали на то, что мирный договор подписывался с офицерством СВОЕГО гарнизона. Аргументы были сочтены резонными, тем более, что никого не убили, а только изнасиловали.

… Летом 1989 года у майора Петрова появились новые соседи: подполковник артиллерии из Молдавии с усталой издерганной женой и двумя сыновьями. Мальчишки были угрюмыми, и Петров часто видел их за гарнизоном с ружьями. Младший постоянно пялился на Машку, и у Петрова не было уверенности, что это ничем не кончилось. Старший забрался на крышу дома и стрелял в вертолет с браконьерами, стрелявшими по лосям. После этого отец забрал у мальчишек ружья, но потом снова выдал, когда прошел слух о новом возможном бунте солдат.

В гарнизон прекратили подвоз, и всем офицерам был роздан НЗ. Три месяца в гарнизоне стоял хруст: это люди ели сухари вместо хлеба, которого не было. Тогда же майор Петров впервые попробовал рыбную колбасу – колбасу из рыбы с кружочками свиного сала. Офицеры ходили охотиться на зайца с автоматами, но получалось невкусно: много свинца и мало мяса.

Пить приходилось уже не водку, а спирт, да и тот стал дефицитом. Офицеры, бравшие отпуска, возвращались все реже, а если и возвращались, то только для того, чтобы забрать семью, и исчезнуть навсегда. Иногда первой наоборот, уезжала семья. Так было у новых соседей Петрова, пробывших в гарнизоне всего четыре месяца.

Осенью 1989 года майор Петров стал популярен у женщин и мужчин. Произошло это неожиданно, прежде всего, для самого майора. Он чудом выбрался в Печенгу. Там он остановился в местной гостинице при Доме культуры, и пошел в бибиотеку. Просто для того, чтобы погреться, потому что в библиотеке еще топили, а в Доме культуры уже нет. Там он увидел странное существо: мужчину с бородой, но в женском платье. Как объяснила майору Петрову библиотекарша, это местная знаменитость. Бедняжка родилась – ну, или родился, – гермафродитом.

– Э? – спросил майор, который давно уже не разговаривал, а просто издавал возгласы с интонацией.

– Алёнка-Васёнка гермафродит, – пояснила библиотекарь, – ну, у него есть половые органы мальчика, и половые органы девочки…

После чего продолжила рассказывать. Алёнка-Васёнка родилась в Печенге же, от него-нее отказались родители, и бедняжка росла в Мурманске. А жилье ему дали в Печенге, комнатушку в общежитии. Вернулась она сюда настоящей столичной штучкой! С подпиской на журналы «Новый мир», «Знамя», «Иностранная литература» и «Наш современник», и автографом Собчака! Понятно, как ей ДУШНО в нашей глуши… Сейчас вот подрабатывает уборщицей в местном ДК, и мечтает сделать себе операцию. Отрезать кое что. Ну, или зашить. Одно из двух, как говорится. Гермафродит очень начитанный, и скромный. Его только местные ребятишки дразнят безустанно, а так его здесь все любят. Еще майор узнал, что Алёнка пишет письма всем модным перестроечным писателям – Распутину, например, – и объясняет им, что они делают не так, а что так…

– И так умно пишет, – шепотом делилась библиотекарь, – что ни один еще не ответил!

– Э… – сказал майор Петров.

Под монотонный рассказ библиотекаря Петров задремал. Из-за тусклого – как всегда и везде на севере, – света в библиотеке хотелось спать. Гермафродит Базукин кокетливо улыбалась. Майор Петров отложил журнал «Советский воин» с приемами самбо на предпоследней странице и подошел к гермафродиту. Выразительно щелкнул себя по горлу. Приглашение было принято.

… потом, проблевавшись после обильной пьянки, Петров, путаясь в одежде, решил все-таки сделать секс.

– Вы будете меня как даму или как джентльмена? – жеманно спросило гермафродит.

– Я буду тебя как в сраку, – угрюмо буркнул майор Петров.

Счастливое уродливое существо захихикало, и майор Петров, страдая от жажды, осуществил свои намерения. Шумели они не очень сильно, так что администратор ДК, конечно же подслушивавшая, не выгнала гермафродита из номера майора Петрова. Сам майор, спустив, отвалился и уснул. Ему снилось окно его номера. Снаружи гостиничный номер Петрова выглядел прямоугольником света, по которому скакали темные точки снежинок. Даже во сне майор Петров не понимал, что он здесь делает. Конечно, шел снег. Конечно, было темно. В Заполярье темнеет рано.

ххх

… Зимой 1989 года снег пошел с такой силой, что заваленными оказались все подъезды, и выйти из них не было никакой возможности. Через две недели, когда заносы все-таки сумели разобрать, командир части уехал в Мурманск, и вернулся месяц спустя. Он объявил, что гарнизон расформировывается дерьмократами этими сраными, и всех нас вывезут колонной. Всех военнослужащих и их семьи, а также солдат. Сначала в Мурманск, а оттуда – в военный городок под Самарой. Кто захочет, конечно. Кто не захочет, тот – кто куда. На сборы дали полтора месяца. Так что собирайте вещи, сказал полковник. Майор Петров подумал, что обойдется чемоданом. Видимо, это как-то проявилось в его взгляде, потому что полковник нехотя сказал:

Тех, кто не служит в рядах армии, переезд не касается.

Так майор Петров узнал, что он уже больше трех лет не майор Петров.

ххх

Нельзя сказать, что майор Петров не пытался каким-то образом изменить свою судьбу. Проблема была в том, что судьба была определена, и изменениям не подлежала. Как снаряд, выпущенный из орудия, наведенного рукой самого Бога, она летела по точно заданной траектории прямёхонько в цель. Поэтому Петров, пытавшийся поначалу найти понимание у командования части, а потом и гражданских властей, смирился. Государство было перед ним чисто: он ведь получил квартиру. И пенсию будет получать – заверили его в части – только выдавать ее будут в Печенге, рейсовый автобус из которой в Луостари больше не поедет…

К тому же, телодвижениям майора помешала еще смерть Машки. Она, глупая, забралась с дружками на сопку, – ребята искали острых ощущений, – и, не удержвшись, упала вниз. Хоронил Марию только майор Петров, потому что отец девчонки уехал на Большую Землю, и слуха о себе не подавал. Сил копать у Петрова не было, трактора с ковшом ему, конечно, не дали, так что майор два дня жег уголь на земле, прежде чем смог вырезать кусок земли глубиной в сорок сантиметров, и уложил туда тело. Потом прикрыл дерном – если это можно было назвать дерном, – Машку, если это можно было назвать Машкой, – и присыпал снегом. Примял, притоптал…

Сомнений в том, что труп найдут и обожрут песцы, у майора не было. Но это уже не имело значения. Когда подводная лодка идет на дно, какая разница, мертвый в ней экипаж или живой. Ведь очень скоро мертвыми станут все. Так что майор Петров спокойно проводил взглядом последние машины, вывозившие из гарнизона людей и их имущество – все остальное бросали наспех, – и стал жить дальше. Первые несколько дней он развлекался тем, что ходил по брошенным квартирам и рассматривал чужие вещи – вывозили лишь самое необходимое, – глядел на чужие фотографии, рылся в чужих шкафах, сидел на чужих креслах. При этом он представлял себя единственным выжившим после ядерной войны. Потом это перестало быть интересным.

Время шло. Животные вокруг гарнизона постепенно наглели, – а вернее, возвращались в размеренное существование до прихода нелепых приматов в форме, – то песец забредет, то следы лося появятся. Уголь постепенно заканчивался. Еды хватило до января 1990—го, который майор Петров встретил в кресле-качалке, глядя в окно, и ни о чем не думая. К февралю из еды него у него оставалось три банки тушенки, и два ящика спирта, украденных у воинской части. В один из дней в его квартиру вошли, осторожно, как по снегу, ступая, трое здоровенных парней в белых маскхалатах, и с автоматами, принятыми на вооружение в странах НАТО. Парни смеялись, хлопали его по плечу, но майор Петров не шевелился.

– Крейзи факинг рашн, Горби, перестройка, – талдычили парни.

Но Петров не реагировал, глядел в окно, и они, пожав плечами, ушли. Оставили ему только пару пайков, с эрзац-соком и китайской, чересчур розовой, ветчиной.

… Удивительно, но майор Петров дотянул до лета.

Он видел, как стены неотапливаемых домов покрываются плесенью, как зайцы облюбовали плац для своих глупых заячьих забав, как песцы обосновались в подъезде в доме напротив, а на его балконе свила гнездо полярная куропатка. Часто ему представлялось, что брошенный гарнизон – это подводная лодка, опустившаяся на дно в самом глубоком месте океана, а он – капитан этой лодки. Погибший вместе с ней. Если бы майор Петров был тонкой натурой, он бы сравнил с этой лодкой всю свою страну, которой вот-вот не должно было стать. Но майор Петров был алкоголик, и он думал то, что видел. А видел он не страну. Видел он свой гарнизон. Майору казалось, что он плывет в невесомости на огромной глубине. Что лодка, которой он командовал, это его гарнизон, и что он стремительно шел ко дну, а потом ударился и, после первых содроганий столкновения, затих. И что огни лодки сначала мигали – яростно, отчаянно, как будто уцелевший в первые минуты экипаж что-то пытался передать. А потом огни погасли, задрожав, и экипаж погиб: кто задохнулся, а кто застрелился. И постепенно повсюду, как ей и полагается, просочилась вода. Которая всех со всеми помирила.

И что вот-вот к его лицу подплывет невиданная рыба, которая живет лишь на таких вот больших глубинах, и вода от ее движения всколыхнет его волосы утопленника.

Когда майор Петров понял, что это вот-вот случится, ему хватило сил встать, и надеть на себя тельняшку.

КОНЕЦ