Читать книгу Сочинения (С иллюстрациями) - Владимир Маяковский - Страница 5

8 октября.

1915 год.

Даты времени,

смотревшего в обряд

посвящения меня в солдаты.

«Слышите!

            Каждый,

ненужный даже,

должен жить;

            нельзя,

нельзя ж его

в могилы траншей и блиндажей

вкопать заживо —

            убийцы!»

Не слушают.

Шестипудовый унтер сжал, как пресс.

От уха до уха выбрили аккуратненько.

Мишенью

на лоб

           нацепили крест

ратника.

Теперь и мне на запад!

Буду идти и идти там,

пока не оплачут твои глаза

под рубрикой

            «убитые»

набранного петитом.

ТРА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА

ТРА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА

И вот

            на эстраду,

колеблемую костром оркестра,

вывалился живот.

            И начал!

Рос в глазах, как в тысячах луп.

            Змеился.

Пот сиял лачком.

Вдруг —

            остановил мелькающий пуп,

вывертелся волчком.

Что было!

            Лысины слиплись в одну луну.

Смаслились глазки, щелясь.

Даже пляж,

            расхлестав соленую слюну,

осклабил утыканную домами челюсть.

Вывертелся.

        Рты,

             как электрический ток,

                        скрючило «браво».

Браво!

     Бра-аво!

             Бра-а-аво!

                 Бра-а-а-аво!

                        Б-р-а-а-а-а-в-о!

Кто это,

         кто?

               Эта массомясая

                       быкомордая орава?

Стихам не втиснешь в тихие томики

                        крик гнева.

Это внуки Колумбов,

            Галилеев потомки

ржут, запутанные в серпантинный невод!

ТРА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА

ТРА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА-РА

А там,

            всхлобучась на вечер чинный,

женщины

            раскачивались шляпой стопёрой.

И в клавиши тротуаров бухали мужчины,

уличных блудилищ остервенелые таперы.

Вправо,

            влево,

                        вкривь,

                                    вкось,

выфрантив полей лоно,

вихрились нанизанные на земную ось

карусели Вавилонищ,

            Вавилончиков,

                        Вавилонов.

Над ними

            бутыли,

                        восхищающие длиной.

Под ними

            бокалы

                        пьяной ямой.

Люди

            или валялись,

                        как упившийся Ной,

или грохотали мордой многохамой!

Нажрутся,

            а после,

                        в ночной слепоте,

вывалясь мясами в пухе и вате,

сползутся друг на друге потеть,

города содрогая скрипом кроватей.

Гниет земля,

            ламп огни ей

взрывают кору горой волдырей;

дрожа городов агонией,

люди мрут

            у камня в дыре.

Врачи

            одного

                        вынули из гроба,

чтоб понять людей небывалую убыль:

в прогрызанной душе

золотолапым микробом

            вился рубль.

Во все концы,

            чтоб скорее вызлить

                        смерть,

взбурлив людей крышам вровень,

сердец столиц тысячесильные Дизели

вогнали вагоны зараженной крови.

Тихие!

            Недолго пожили.

                        Сразу

железо рельс всочило по жиле

в загар деревень городов заразу.

Где пели птицы – тарелок лязги.

Где бор был – площадь стодомым содомом.

Шестиэтажными фавнами ринулись в пляски

публичный дом за публичным домом.

Солнце подымет рыжую голову,

запекшееся похмелье на вспухшем рте,

и нет сил удержаться голому —

взять

            не вернуться ночам в вертеп.

И еще не успеет

            ночь, арапка,

лечь, продажная,

            в отдых,

                        в тень, —

на нее

            раскаленную тушу вскарабкал

новый голодный день.

В крыши зажатые!

            Горсточка звезд,

                        ори!

Шарахайся испуганно, вечер-инок!

Идем!

            Раздуем на самок

                        ноздри,

выеденные зубами кокаина!