Читать книгу Сочинения (С иллюстрациями) - Владимир Маяковский - Страница 7

Нерон!

         Здравствуй!

Хочешь?

            Зрелище величайшего театра.

Сегодня

      бьются

            государством в государство

16 отборных гладиаторов.

Куда легендам о бойнях Цезарей

перед былью,

            которая теперь была!

Как на детском лице заря,

      нежна ей

            самая чудовищная гипербола.

Белкой скружишься у смеха в колесе,

когда узнает твой прах о том:

сегодня

            мир

                        весь – Колизей,

и волны всех морей

            по нем изостлались бархатом.

Трибуны – скалы,

и на скале там,

            будто бой ей зубы выломил,

поднебесья соборов

скелет за скелетом

выжглись

            и обнеслись перилами.

Сегодня

            заревом в земную плешь она,

кровавя толп ропот,

            в небо

                        люстрой подвешена

целая зажженная Европа.

Пришли,

            расселись в земных долинах

гости

            в страшном наряде.

Мрачно поигрывают на шеях длинных

                        ожерелья ядер.

Золото славян.

            Черные мадьяр усы.

Негров непроглядные пятна.

Всех земных широт ярусы

вытолпила с головы до пят она.

И там,

            где Альпы,

                        в закате грея,

выласкали в небе лед щеки, —

                        облаков галереей

нахохлились зоркие летчики.

И когда

       на арену

              воины

                    вышли

                        парадными парами,

в версты шарахнув театром удвоенный

грохот и гром миллиардных армий, —

шар земной

            полюсы стиснул

                        и в ожидании замер.

Седоволосые океаны

                 вышли из берегов,

                        впились в арену мутными глазами.

Пылающими сходнями

            спустилось солнце —

                   суровый

                        вечный арбитр.

Выгорая от любопытства,

            звезд глаза повылезли из орбит.

А секунда медлит и медлит.

            Лень ей.

К началу кровавых игр,

напряженный, как совокупление,

не дыша, остановился миг.

Вдруг —

            секунда вдребезги.

Рухнула арена дыму в дыру.

            В небе – ни зги.

Секунды быстрились и быстрились —

            взрывали,

                   ревели,

                        рвали.

Пеной выстрел на выстреле

огнел в кровавом вале.

Вперед!

Вздрогнула от крика грудь дивизий.

Вперед!

            Пена у рта.

Разящий Георгий у знамен в девизе,

            барабаны:

ТРА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА

ТРА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА

Бутафор!

            Катафалк готовь!

Вдов в толпу!

            Мало вдов еще в ней.

И взвился

            в небо

фейерверк фактов,

            один другого чудовищней.

Выпучив глаза,

      маяк

            из-за гор

                  через океаны плакал;

а в океанах

            эскадры корчились,

                        насаженные мине на кол.

Дантова ада кошмаром намаранней,

громоголосие меди грохотом изоржав,

дрожа за Париж,

            последним

                        на Марне

ядром отбивается Жоффр.

С юга

            Константинополь,

                        оскалив мечети,

выблевывал

            вырезанных

                        в Босфор.

Волны!

            Мечите их,

впившихся зубами в огрызки просфор.

Лес.

      Ни голоса.

              Даже нарочен

                        в своей тишине.

Смешались их и наши.

И только

       проходят

              вороны да ночи,

в чернь облачась, чредой монашьей.

И снова,

            грудь обнажая зарядам,

плывя по веснам,

            пробиваясь в зиме,

армия за армией,

            ряд за рядом

заливают мили земель.

Разгорается.

            Новых из дубров волок.

Огня пентаграмма в пороге луга.

Молниями колючих проволок

сожраны сожженные в уголь.

Батареи добела раскалили жару.

Прыгают по трупам городов и сел.

Медными мордами жрут

                        всё.

Огневержец!

          Где не найдешь, карая!

Впутаюсь ракете,

            в небо вбегу —

с неба,

            красная,

                        рдея у края,

кровь Пегу.

И тверди,

            и воды,

                        и воздух взрыт.

Куда направлю опромети шаг?

Уже обезумевшая,

            уже навзрыд,

вырываясь, молит душа:

«Война!

            Довольно!

                        Уйми ты их!

Уже на земле голо».

Метнулись гонимые разбегом убитые,

и еще

            минуту

                        бегут без голов.

А над всем этим

            дьявол

                        зарево зевот дымит.

Это в созвездии железнодорожных линий

стоит

озаренное пороховыми заводами

                        небо в Берлине.

Никому не ведомо,

            дни ли,

                        годы ли,

с тех пор как на поле

первую кровь войне отдали,

в чашу земли сцедив по капле.

Одинаково —

      камень,

            болото,

                   халупа ли,

человечьей кровищей вымочили весь его.

Везде

            шаги

                        одинаково хлюпали,

меся дымящееся мира месиво.

В Ростове

            рабочий

                        в праздничный отдых

захотел

            воды для самовара выжать, —

и отшатнулся:

            во всех водопроводах

                        сочилась та же рыжая жижа.

В телеграфах надрывались машины Морзе.

Орали городам об юных они.

Где-то

            на Ваганькове

                        могильщик заерзал.

Двинулись факельщики в хмуром Мюнхене.

В широко развороченную рану полка

раскаленную лапу всунули прожекторы.

Подняли одного,

            бросили в окоп —

                        того,

на ноже который!

Библеец лицом,

            изо рва

                        ряса.

«Вспомните!

            За ны!

При Понтийстем Пилате!»

А ветер ядер

в клочки изорвал

            и мясо и платье.

Выдернулась из дыма сотня голов.

Не сметь заплаканных глаз им!

Заволокло

            газом.

Белые крылья выросли у души,

стон солдат в пальбе доносится.

«Ты на небо летишь, —

            удуши,

удуши его,

            победоносца».

Бьется грудь неровно…

            Шутка ли!

                        К богу на дом!

У рая, в облака бронированного,

дверь расшибаю прикладом.

Трясутся ангелы.

            Даже жаль их.

Белее перышек личика овал.

Где они —

            боги!

                        «Бежали,

все бежали,

            и Саваоф,

и Будда,

            и Аллах,

                        и Иегова».

Ухало.

            Ахало.

                        Охало.

Но уже не та канонада, —

повздыхала еще

            и заглохла.

Вылезли с белым.

            Взмолились:

                        – не надо! —

Никто не просил,

            чтоб была победа

родине начертана.

Безрукому огрызку кровавого обеда

на чёрта она?!

Последний на штык насажен.

Наши отходят на Ковно,

            на сажень

человечьего мяса нашинковано.

И когда затихли

        все, кто нападали,

лег

            батальон на батальоне —

выбежала смерть

            и затанцевала на падали,

балета скелетов безносая Тальони.

Танцует.

            Ветер из-под носка.

Шевельнул папахи,

обласкал на мертвом два волоска,

и дальше —

            попахивая.

Пятый день

            в простреленной голове

поезда выкручивают за изгибом

                              изгиб.

В гниющем вагоне

на сорок человек —

            четыре ноги.