Читать книгу Тени Королевской впадины - Владимир Михановский - Страница 5

Шум лодочного мотора казался Талызину оглушительным. Придерживая здоровой рукой руль, он тревожно оглядывал берега. В любую минуту могла возникнуть опасность.

Из-за поворота показался аккуратный кирпичный домик под островерхой шиферной крышей. С крыльца, видимо, на шум мотора сбежал человек и спустился к воде. Крича что-то, он махал Талызину рукой, чтобы тот пристал к берегу. Иван на всякий случай помахал ему в ответ и промчался дальше.

Вскоре домик скрылся из поля зрения.

Свинцовая усталость сковывала тело, даже поворачивать руль стало тяжело. Спать хотелось так, что глаза слипались. Чтобы ненароком не задремать в лодке и не врезаться в берег, Иван принимался снова и снова повторять по памяти химические формулы, которые надиктовал ему Пуансон.

Сколько прошло времени с момента побега из лагеря, он не знал.

«Сейчас вот засну и бессмысленно погибну. Что может быть глупее?» – подумалось Талызину. В это мгновение мотор чихнул. Через минуту-другую он чихнул еще несколько раз и заглох. Талызин снова и снова нажимал на стартер, потом понял: кончился бензин. Он вывернул руль к берегу, лодка по инерции достигла его и мягко ткнулась носом в песок.

Иван осторожно огляделся, ничего подозрительного не заметил.

Дальше продвигаться на лодке нельзя – нет весел, раздобыть бензин негде. Оставлять лодку здесь тоже не имело смысла – лишняя улика для возможной погони. Из последних сил он столкнул лодку и пустил ее вниз по течению. Затем поднялся по косогору. Местность была, к счастью, безлюдной.

Пройдя метров триста, Талызин набрел на густые заросли краснотала, забрался в них, свалился и мгновенно уснул.

После короткого сна, освежившего силы, он снова двинулся в путь. Дорога шла среди аккуратно размежеванных полей, похожих на шахматную доску. Пахло прелым листом, набухшей землей, ранней весной.

Изредка навстречу шли люди, однако с ним никто не заговаривал. У каждого, видимо, хватало своих дел и забот. Встречались и бомбовые воронки, до половины заполненные водой. Видимо, когда союзники бомбили Гамбург, доставалось и пригородам.

Машин почти не попадалось. Однажды, когда издали послышался шум мощного мотора, Талызин, повинуясь интуиции, быстро свернул в сторону и спрятался за высокой насыпью. Тут же убедился, что предосторожность не была излишней: мимо промчался грузовик с солдатами. Подождав, пока машина скроется из виду, Иван двинулся дальше.

Он поставил перед собой четкую цель – добраться до Гамбурга и попытаться разыскать явку, которую ему дали в Москве.

Рассудив, что надежнее двигаться вдоль реки, он снова спустился к воде.

Талызин шел несколько дней. Ночевал где придется: в прошлогодних скирдах, полуразрушенных бомбежками строениях…

На четвертый день пути начало ощущаться дыхание большого города: чаще встречались люди, машины. Несколько раз реку пересекали мосты, близ которых было особенно опасно: мосты усиленно охранялись, и каждый раз Талызину приходилось делать огромный крюк, на который уходило немало времени. Тем не менее он упорно придерживался реки, поскольку она, как он убедился по встреченной на перекрестке дорожной схеме, вела к Гамбургу.

* * *

«Гамбург – 2 км» – лаконично извещала готическими буквами аккуратная табличка у дороги. Талызин замедлил шаг. Любой полицейский или военный патруль может счесть его подозрительным. Правда, солдатский мундир со знаками за ранения, которым снабдили его в лагере, сидел довольно ладно, и его можно привести в пристойный вид.

Он погляделся в окно одноэтажного домика, выбежавшего к самой дороге, поправил головной убор, мысленно повторил придуманную на ходу версию и решительно направился в сторону цирюльни. Над ее крыльцом весело скалился с вывески цирюльник в грязно-белом фартуке, с ножницами в руке. Что-что, а побриться было необходимо.

В скромном салоне клиентов не было. Скучающий парикмахер сидел у окна и просматривал «Фелькишер беобахтер». «Странно, совсем молодой мужчина – и не в армии», – отметил про себя Талызин, переступив порог.

– Добрый день, – сказал он.

– Не очень-то добрый, – проворчал мастер, отрывая взгляд от газеты.

– Что так?

– Того и гляди, бомба на голову свалится.

– Трудные времена… – неопределенно произнес Талызин и прошел в салон.

– Вы-то откуда такой? – спросил парикмахер, внимательно разглядывая посетителя и не торопясь встать со стула. – И куда направляетесь?

– К сестре иду. В Гамбург.

– В Гамбург? – покачал головой парикмахер. – Не советую. Там сплошной ад, бомбят день и ночь.

Талызин развел руками:

– Понимаете, у меня безвыходное положение. Приехал домой в отпуск по ранению, левую руку зацепило. Приехал, а дома нет. И никого нет, все погибли от бомбы.

– Да, дела, – протянул парикмахер и поднялся.

Одна нога у него была протезная. Он перехватил взгляд клиента и сказал, указывая на его знаки за ранения:

– Вижу, и вам хлебнуть пришлось. Много ранений…

– Потом посчитаем, – улыбнулся Талызин.

– Прошу, – указал парикмахер широким жестом на кресло.

Талызин сделал шаг.

– Честно вам скажу: у меня денег нет заплатить вам за работу. На ночевке обокрали.

– Бывает… Поэтому и вид такой? Ладно, ладно, солдат солдату всегда поможет. Садитесь!

Ловко намыливая лицо клиента, парикмахер без умолку разговаривал.

Талызин узнал, что народ разбегается от бомбежек, люди устали от войны, от очередей, от общей неразберихи. Даже девчонка-помощница – и та покинула парикмахера, и ему самому приходится взбивать мыльную пену. А что делать?

– В последнее время происходят странные вещи, – говорил парикмахер. – По шоссе, говорят, в течение нескольких дней гнали массу лагерных заключенных.

– Куда гнали? – спросил Талызин.

– Осторожнее, я вас порежу… В сторону Гамбурга. А там, говорят, в порт.

– Зачем?

Бритва мастера замерла в воздухе.

– Вот и я спрашиваю – зачем? Может быть, эвакуировать морским путем?

– Может быть, – пробормотал клиент, ошеломленный новостью. Он начал догадываться, что означает эта «эвакуация».

– Где же справедливость? – продолжал разглагольствовать парикмахер. – Мы, немцы, должны гибнуть под бомбами, а разная неарийская сволочь, враги рейха… – Он провел бритвой по щеке клиента, полюбовался сделанной работой и неожиданно спросил: – Послушайте, вы, наверно, гамбуржец?

– Нет.

– А говорите как коренной житель города.

– От сестры перенял. Она на лето всегда к нам в деревню приезжала, вместе росли, – произнес Талызин и подумал, что ни на мгновение нельзя утрачивать контроль над собой. Парикмахер не так прост, как кажется. Будет скверно, если клиент вызовет у него хоть малейшее подозрение.

– Где она живет в Гамбурге?

– Кто? – переспросил Талызин, чтобы выиграть секунду-другую.

– Ваша сестра.

– На Бруноштрассе.

Талызин назвал одну из улиц в Гамбурге. Готовясь к операции, он основательно изучил карту города.

– Бруноштрассе… – Парикмахер наморщил лоб, затем сочувственно поцокал. – Это близко к порту. Говорят, там мало домов уцелело…

Закончив работу, он ловко сдернул простынку, провел щеткой по жесткому солдатскому воротнику Талызина и подмигнул:

– Теперь хоть на свидание!

В Гамбург он добрался где-то около полудня. Общее направление к порту выдерживать было легко – время от времени на стенах домов попадались стрелки-указатели «К гавани» для транспорта.

Город был сильно разрушен. Лица людей хмуры, озабочены. Некоторые копались в развалинах, что-то искали. Много было беженцев – с узлами и чемоданами.

От дверей продуктовых магазинов и лавок тянулись длинные молчаливые хвосты очередей. Талызин чувствовал сильный голод, но поесть было негде, не было денег. Да если б и были, купить бы ничего съестного не удалось: все продавалось по карточкам.

На полуобвалившейся стене болталась табличка «Дитрихштрассе», чудом удерживаемая одним крючком.

Талызин нашел нужный дом – один из немногих, он уцелел. Это было мрачное четырехэтажное здание, кирпичные стены которого потемнели от времени. На уцелевших окнах крест-накрест наклеены полоски бумаги, чтобы стекла не вылетели от взрывной волны.

В парадном было полутемно, на лестничной клетке пахло мышами.

Талызин долго звонил в нужную дверь, но никто не откликался. Может быть, звонок не работает?

Он постучал – никто не отозвался. Уехали? Никто не живет?

Несколько минут он постоял в раздумье, затем повернулся и медленно двинулся к выходу.

Выходя на улицу, Иван столкнулся со стариком в поношенной одежде, который нес сетку с картошкой.

– Вы не из седьмой квартиры? – спросил Талызин.

– Из седьмой.

– Ганс Кирхенштайн?

– Нет.

– Как его найти?

Старик подозрительно оглядел Талызина:

– А вы кто ему будете?

– Привез ему с фронта привет от родственника, – сказал Иван. – Мы в одной роте служим, я отпущен по ранению на несколько дней.

– Вижу, что по ранению. – Старик пожевал губами, что-то соображая. – Что ж, входите.

Отпирая дверь, он долго возился с ключами – их у него была целая связка, а впустив Талызина, столь же долго запирал дверь, звякая какими-то цепочками и громыхая засовами.

– Ну, как там, на фронте? – спросил старик, справившись с последней задвижкой.

– Честно говоря, приходится нелегко, – проговорил Талызин. – Но духом не падаем.

– И мы не падаем, хотя и нам здесь не сладко. Видели, наверно, во что превращен город?

Талызин кивнул.

Старик привел его на кухню и усадил на табуретку, а сам принялся перекладывать картошку из сетки в картонный ящик.

«Хоть бы кофе угостил», – подумал Иван, но хозяину подобная мысль и в голову не приходила. Впрочем, голод – дело десятое. Сейчас разведчика больше всего на свете интересовало, где человек, которого он разыскивает. Если он его не отыщет, прервется единственная ниточка, ведущая к гамбургскому подполью. Однако расспрашивать старика нужно осторожно, чтобы не вызвать подозрений.

– Выходит, Кирхенштайн при бомбежке погиб?

– Нет, он в больнице.

– Ранен?

– Плеврит у него. Мирная болезнь, – усмехнулся старик, моя руки под краном.

– Вот оно что, – протянул Талызин. – Жаль. Думал поразвлечься здесь, в Гамбурге. А теперь придется потратить время, чтобы навестить его. Или не стоит?

– Дело ваше. – Старик вытер руки худым полотенцем и тяжело опустился рядом с гостем.

– Навещу, пожалуй, – решил Иван, – перед приятелем будет неудобно. Где он лежит?

– Больница далеко. Запишите адрес.

– Я запомню.

Повторив адрес и попрощавшись, Талызин вышел на улицу.

Оставшись один, старик долго бормотал себе под нос: «Какой это у Кирхенштайна родственник? Что-то не припомню. Надо бы расспросить его подробнее. Ну, да бог с ним, с солдатом».

Иван шел по Дитрихштрассе, и в голове у него звучали последние реплики, которыми он обменялся со стариком.

– Держитесь там, на фронте, – напутствовал его старик, не отпуская дверную ручку.

– Постараемся.

Старик повернулся к Талызину и, таинственно понизив голос, прошептал:

– Скоро в войне наступит перелом. Слышали, конечно?

Талызин кивнул.

– На берегах Балтики куется новое оружие. Оно повергнет в прах врагов рейха.

«Новое оружие, новое оружие, – билось в голове. – О нем уже говорят в открытую! Необходимо как можно скорее доставить в Москву добытую информацию».

На одной из улиц по дороге в больницу Талызин наткнулся на дымящую полевую кухню. Здесь раздавали еду беженцам и тем, чьи дома были разрушены бомбежкой. Он стал в очередь, одолжил у кого-то пустую консервную банку и получил порцию горячего супа и кусок хлеба.

К вечеру, добравшись наконец до больницы, он долго уламывал дежурную сестру, чтобы пропустила его к больному Кирхенштайну. В том, что она смилостивилась, решающим аргументом послужили знаки за ранения.

– Он лежит у окна, ваш родственник, – сказала она. – Только разговаривайте недолго. Врач сживет меня со света, если вас застукает.

Талызин открыл дверь в палату, поздоровался и прошел к кровати у окна. На ней спал, тяжело дыша, старый, совсем седой человек. Иван присел на табурет и дотронулся до руки старика. Тот открыл глаза и недоуменно посмотрел на Талызина.

Остальные больные с интересом наблюдали за поздним посетителем. Старика Кирхенштайна никто не навещал, а тут этот солдатик раненый. Надо же!

– Я с фронта… Привез привет от вашего племянника. Здесь буду совсем недолго, нужно скоро возвращаться, – громко сказал Иван, пожимая руку старику. – С трудом нашел вас!..

Последнюю фразу, являвшуюся паролем, Талызин выделил интонацией.

Старик приподнялся на постели и тихо произнес:

– Рад, что нашли меня, пусть и с трудом.

Это был ответный пароль.

Вскоре больные утратили интерес к посетителю, каждый занялся своим делом.

– Заболел я не вовремя, – сказал старик. – И многие мои друзья болеют, время такое. Но кое-кто сопротивляется простуде.

– Мне сестра разрешила быть тут всего несколько минут, – сказал Талызин. – К тому же скоро комендантский час, а я не устроен. Есть ли место, где можно остановиться?

– Найдем, – произнес старик. – У моего двоюродного брата, он поможет вам скоротать отпуск. – И назвал адрес.

Талызин поднялся.

– Спасибо, что навестили. Давно писем с фронта не было, я уж волновался…

– Выздоравливайте. До встречи! – сказал Талызин и вышел.

Добираясь до Эгона, адрес которого дал Кирхенштайн, Талызин чуть не угодил в облаву.

С противоположных сторон улицы навстречу друг другу шли два патруля. Повинуясь безотчетному чувству, Талызин свернул в первый попавшийся двор, а здесь, оглядевшись, нырнул в оконный проем разрушенного дома и затаился.

Интуиция его не обманула. Через несколько мгновений послышались крики:

– Стоять! Ни с места! Проверка документов.

Несколько голосов раздалось близко, над самым ухом:

– Кто-то сюда вошел!

– Тебе показалось…

– Возможно, здесь живет.

– Тогда он нам не нужен.

Голоса стихли. Затем с улицы послышался чей-то тонкий, отчаянный крик, а затем короткая автоматная очередь.

Быть может, следовало переночевать тут, в развалинах, но Талызин решил, что надо идти.

Через час он постучал в дверь одноэтажного домика. На стук долго не отзывались, хотя из-за плотной шторы, небрежно повешенной, пробивался слабый свет. Ему подумалось: «Сейчас в Германии мания у всех запираться, прятаться, забиваться поглубже в норы. Что это – боязнь бомбежек и смерти или комплекс вины?»

Наконец за дверью спросили:

– Кто там?

– От Кирхенштайна, – негромко ответил Талызин.

Дверь приоткрылась, и Иван вошел в коридор, слабый свет в который падал из комнаты.

– Эгон?

– Эгон.

– Я из госпиталя…

– Проходите в комнату. Осторожно, не споткнитесь, здесь заставлено, – сказал Эгон.

Комната была узкой и длинной. На столе горела настольная лампа с зеленым абажуром, лежала раскрытая книга.

Талызин, не ожидая приглашения, тяжело опустился на стул. Некоторое время он молчал. Молчал и человек, впустивший его. Было ему за шестьдесят. Высокий, прямой, узколицый, с обильной проседью.

Иван осторожничал. Сейчас вся надежда – этот молчаливый человек. Но как ему открыться?.. Кирхенштайном, кроме фразы «Он поможет вам скоротать отпуск», об этом человеке ничего не было сказано.

Наконец Талызин спросил:

– Мы одни?

– Одни. Жена на дежурстве.

Эгон, спокойно глядя на посетителя, ждал продолжения.

– Кирхенштайн сказал, что я могу рассчитывать на вашу помощь.

– В чем должна выразиться помощь? – Эгон подошел к окну и поправил уголок шторы.

– Мне необходимо срочно выбраться отсюда.

– Из Гамбурга?

– Да.

– А куда?

– В любую нейтральную страну.

– У вас есть документы?

– Никаких.

Эгон присвистнул:

– Ничего себе задачка… Как же вы добрались сюда?

Иван улыбнулся:

– Добрался. Вот как выбраться?

Эгон молча что-то обдумывал.

– Есть одна идея, но ответ я смогу дать только завтра, – сказал он.

– А нельзя ли сегодня? – вырвалось у Талызина.

– Никак, – покачал головой Эгон. – А пока располагайтесь, будем ужинать.

«Лишних вопросов не задает, сдержан. Добрый признак», – отметил про себя Талызин.

– Вижу, досталось вам, – сказал за ужином Эгон. – Вы немец?

– Нет.

– Я догадался, – кивнул Эгон, посыпая солью ломтик серого хлеба. – Не думайте, что вся наша нация состоит из извергов и палачей.

– Я так не думаю, – сказал Талызин и добавил: – Гамбург – город Тельмана!

– Я знал Тедди, – просто сказал Эгон.

– Тельмана? – С оттенком недоверия переспросил Талызин. Для него фигура вождя немецких коммунистов была легендарной еще с юношеских лет.

– А что вас удивляет? Я ведь тоже коренной гамбуржец, как и он. Мы проводили одну работу. Организовывали стачки в Красном Веддинге, среди рабочих, в порту.

– Расскажите о Тельмане, – попросил Талызин.

– Тедди рабочие любили. Он пользовался большим авторитетом. – Эгон глотнул кофе-эрзац. – Я расскажу вам об одном событии, в котором мне выпало участвовать. Это произошло давно, в тридцать третьем. Я тогда был корреспондентом «Роте Фане». Знаете о такой газете?

Иван кивнул.

– С начала года обстановка в стране была крайне напряженной. Необходимо было собрать Центральный комитет партии, чтобы выработать единую линию борьбы. Долго искали место, где можно было бы собраться. Всюду рыскали полицейские и штурмовики – партия фактически была вне закона.

Наконец выбрали небольшое местечко на реке Шпрее. Оно называлось Цигенхальс, по-русски это звучит как «горло козы». Да, там нам чуть и впрямь не перерезали горло… – Эгон побарабанил пальцами по столу. – Собрались мы, как сейчас помню, седьмого февраля. Съезжались тайком, минуя полицейские кордоны и облавы, со всех концов Германии. Заседание решено было проводить в деревенском кабачке, там такая задняя комнатка имелась, с выходом к реке. Председательствовал Тельман. Обсуждали, как бороться против Гитлера, против готовящейся войны. Работа уже шла к концу, когда в комнату вбежал запыхавшийся человек и сообщил, что полицейские напали на наш след.

«Без паники», – сказал Тедди. Мы выскальзывали по одному через черный ход прямо к реке, к причалу были привязаны лодки… Тедди уходил, когда в запертую дверь уже ломились полицейские. Это было последнее заседание ЦК, в котором участвовал наш Тедди.

– Тельман уже принадлежит истории, – произнес задумчиво Талызин.

– И знаете, с того дня, как я видел Тельмана в Цигенхальсе, прошло больше десяти лет, – продолжал Эгон, – и каких лет! А у меня до сих пор перед глазами мельчайшие детали той встречи. Помню горячую речь Тедди, его плотно сбитую фигуру, простой рабочий костюм, кепку. Шпрее сильно обмелела, берега были по-зимнему пустынны. Мы гребли что было сил, только весла трещали!.. Полиция нас обнаружила, когда основная часть лодок успела подойти к речной излучине. Послышались выстрелы, крики, кого-то ранило, но нам удалось уйти от преследования… Мы засиделись, вам нужно отдыхать, – сказал Эгон, поднимаясь. – Завтра вам понадобятся силы.

– С чем связан ваш план? – спросил Талызин.

– Не с чем, а с кем, – впервые улыбнулся Эгон, улыбка очень шла ему. – С моей женой.

– Она ваша единомышленница?

– Да. Она работает телефонисткой в порту. И кое-что знает о тамошней жизни. В порту стоит транспортное судно. Оно должно в сопровождении военных судов отправиться в Норвегию, на завод тяжелой воды.

– Когда?

– Завтра, если не будет бомбежки.

– Я вижу, бомбежек вам хватает, – произнес Талызин. – Гамбург лежит в руинах.

– Сегодня еще бог миловал, выдалась спокойная ночь. Подобное в последнее время случается редко. А на днях такое было – кошмар! Самолеты налетели днем. Бомбили что-то в порту…

– Что именно?

– Не знаю, слухи разные ходят… Жена, к счастью, в тот день не дежурила, была дома. Самолеты бомбили корабли, но и порту досталось.

– Нужно еще будет передать короткий шифр по радио…

Эгон кивнул, погасил настольную лампу, зажег крохотный ночничок.

Укладываясь спать, сказал:

– Разрешите задать вам вопрос?

– Пожалуйста.

– Я не спрашиваю, кто вы, как вас зовут. Как старый подпольщик я знаю: каждый из нас должен ведать только о том, что непосредственно относится к его участку работы. Но я хочу спросить лишь одно… – Эгон запнулся. – Впрочем, вы можете мне не отвечать…

– Спрашивайте.

– У вас было здесь задание?

– Да, – поколебавшись крохотное мгновение, ответил Талызин.

– Вы его выполнили?

– Выполнил. Точнее, буду считать выполненным, если сумею передать результат.

– Спасибо. Это единственное, что я хотел услышать, – произнес Эгон и отвернулся к стене.

Через минуту послышалось его тихое посапывание.

Талызин долго не мог уснуть. В памяти прокручивались события последних дней, насыщенных до предела. Что ждет его впереди? Какие испытания и опасности?

Вспомнилась Москва, особняк управления на тихой улице, кабинет полковника Воронина… Что он делает сейчас? Тоже, наверное, не спит: у него ведь таких, как Талызин, десятки. И каждую операцию нужно готовить, в каждую – вложить частичку собственной души…