Читать книгу Добрая фея короля Карла - Владимир Москалев - Страница 6

Почти всегда впереди ливня – ветер. Так было и в этот раз. Но не ветер – ураган настиг всадника и всадницу, когда они уже подъезжали к воротам замка. За их спинами жалобно стонала роща: гнулись чуть ли не до земли молодые березы, метя ветками землю, трещали старые дуплистые ивы и дубы, ломались с треском сучья тополя и падали близ ствола, роняя листву, а потом умирая вслед за нею. Иные деревья с густой кроной не выдерживали напора стихии: крона гнула, тащила дерево к земле, и оно, выдирая с болью корни, валилось с шумом, калеча соседей, ломая их ветви. Стихия разыгралась не на шутку: переворачивала вверх колесами и безжалостно ломала телеги, валила с ног лошадей вместе с всадниками, выбрасывала на берег лодки, гнала по земле с запада на восток ветки, белье, сорванные с голов шапки, платки и прочее, что попадалось на пути. По полям и дорогам проносились смерчи из пыли и песка.

Очень скоро все кругом окутала тьма: в двух шагах с трудом можно было разглядеть друг друга, если, конечно, удавалось устоять на ногах. Вслед за этим низринулся с небес ливень – косой, беспощадный. Он хлестал людей по спинам, бил в лицо, мгновенно затапливал выбоины на дорогах, ложбины, кюветы, заставлял реки выходить из берегов, превращал дороги и тропы в месиво из камней, глины и песка.

– Ведьма ты и в самом деле, что ли? – прокричал Ла Ривьер, едва не вылетая из седла, когда они были уже у рва.

– Скорее труби в рог, пока нас не унесло и не затопило во рву! – донеслось в ответ.

Гастон потянулся за рогом.

Подъемный мост медленно, словно нехотя, стал опускаться. Эльза в нетерпении смотрела на него, отсчитывая мгновения, которые оставались у них, чтобы достичь ворот. Рассматривать замковую стену не было времени: ливень неумолимо подбирался все ближе, первые крупные капли уже упали на оголенную шею, растеклись, побежали по телу, сначала забираясь в рукава.

Ворота раскрылись. Со скрежетом поползла кверху решетка. Не мешкая, всадники тронули лошадей. Мимоходом Эльза отметила про себя толщину стены: футов пятнадцать, никак не меньше. Попав во внутренний двор, оглянулась, прикинув на глаз высоту: здесь футов пятьдесят, не считая раздвоенных зубцов. А ворота, через которые они въехали, не иначе как дубовые, да еще и окованы железом. Настоящая крепость! Здесь можно выдержать осаду целой армии. Эльза никогда не была в замках, ее разбирало любопытство. Но в сумерках – что разглядишь, да к тому же дождь подгоняет… Единственное, что успела увидеть, перед тем как скрыться за дверьми парадного входа, – белое, рассеченное поперек цветными полосами знамя на верхушке донжона, которое яростно трепал ветер. Значит, господин или госпожа дома; в отсутствие хозяев стяг снимали.

Гостей повели по прямой лестнице, потом по витой, перемежающейся площадками со светильниками. В юности Эльза слышала о том, какими были замки, и представляла себе башню с подвалом, караульным помещением и залом для сеньора. В зале этом голые стены, холодный пол, застланный соломой, очаг у стены и стол посередине с длинными скамьями, а над головой, под потолком, – стаи летучих мышей. Да, еще собаки, которым хозяин и его гости бросали объедки со стола. В окна сквозит, и потому зимой здесь ужасный холод, а летом стены так накаляются, что невозможно дышать и находиться здесь. Как может человек жить в таких условиях?

Да, так было пару столетий назад, но времена меняются, а с ними люди, их нравы и вкусы. Крестоносцы привозили с Востока изящные ковры, посуду, ткани, статуэтки, предметы мебели. Каждая хозяйка в отсутствие супруга старалась уютно и элегантно обставить свое жилище. Не последнюю роль играл дух соперничества: побывав в гостях, дама из кожи вон лезла, чтобы в чем-то превзойти соседку или родственницу – в наборе столовых приборов, в мебели, в настенных и делящих большой зал на несколько комнат коврах. Даже в кошках, собаках и ловчих птицах. У кого их больше и они лучше – та и на высоте. Графиня Анна де Монгарден, подобно любой женщине, да еще и имея такой статус, любила роскошь; ей ли отставать от придворных дам, пусть даже Париж и далеко!

Гости остановились на площадке одного из этажей. Перед ними раскрыли двери, и они вошли. Эльза широко раскрыла глаза: слева стены покрыты цветными обоями, разрисованными химерами и грифонами в окантовке из листьев дуба; справа – шпалерами со сценами из Апокалипсиса. Над головой – балочное перекрытие, потолок выложен белой узорной лепниной, а пол – разноцветной плиткой. Такого она не видела даже в родном доме, когда жила в городе. Постоять бы, поглазеть, ахая, но слуга раздвинул перед ними портьеру, приглашая пройти еще куда-то. Эльза не понимала: куда же? Разве не здесь примет их хозяйка? И может ли быть помещение изящнее этого?

Они вошли в другой зал, и она от восхищения раскрыла рот: пол, как и в приемном покое, выложен плиткой, но здесь она цвета сосновой коры и изредка перемежается белыми квадратами; слева и справа на нем восточные ковры, на каждом вытканы сцены охоты, полет птиц, синее звездное небо. Окно большое, со шторами до пола, в деревянных переплетах цветные стекла, как в церквах и соборах, и вся стена покрыта обоями, разрисованными золотыми кувшинами и бокалами. Стена напротив завешена коврами; сколько их: два или три?.. За ними, можно догадаться, вход в спальню или еще куда-нибудь. Напротив окна также шпалеры, а массивные портьеры, на которых изображены сцены из крестовых походов и на библейские сюжеты, как поняла Эльза, попросту делят зал, отделяя прихожую от гостиной. Потолок изящнее, нежели тот, что она видела: здесь крашенные под дуб такие же балки, но меж ними деревянные резные панели. У левой портьеры стоит сундук, накрытый синим бархатом; у правой – тоже сундук, только длинный, с крышкой, которая служит скамьей. На ней горкой – несколько изящно расшитых золотыми розами пуховых подушек. Поблизости – дрессуар[9]. Еще в углу шкаф, рядом иконы, лампада и бронзовая фигурка распятого Христа на постаменте, стоящем на верхней полке этажерки с пятью отделениями. А еще…

Но тут Эльзу вывел из экзальтации голос хозяйки, появившейся из-за сдвинутой в сторону портьеры:

– Гастон! Боже мой, как я рада! Мне показалось, ты пропадал целую вечность. – Брат и сестра расцеловались. – Жанны все еще никак не поделят Бретань? Эта Пантьевр просто сумасшедшая: ей же предлагали графство и виконтство! Но как ты добрался в такую погоду? Святой Иосиф, я думала, ураган развалит мое жилище, а меня унесет в царство эльфов или в страну фей. Но ты, я вижу, не один? Познакомь же меня с гостьей.

А Эльза глядела на вошедшую женщину во все глаза и не могла отделаться от ощущения, что попала в сказку. Ее немало удивило то, что она увидела, и она представляла себе хозяйку замка этакой Девой озера, всю в зеленом и с изумрудными глазами. На деле зелеными оказались только шапочка с диадемой с вкрапленными в нее жемчужинами и ниспадающие с нее ленты до плеч. Одета же графиня была в темно-голубое платье со шлейфом, закрытое желтой, свободного покроя накидкой без рукавов. На пальцах красовались перстни с драгоценными камнями. Эльзе понравились ее глаза; но не цвет – светло-коричневый, – а их выражение. От них исходили доброта и тепло, вкупе с радушной улыбкой это предрасполагало к общению, устраняло скованность. Вообще, дама эта выглядела весьма привлекательно, так же, вероятно, как и Дева озера.

Эта женщина была дочерью барона Гийома де Ла Ривьера, верного слуги первых Валуа, сложившего голову в битве при Пуатье. Ее муж, граф де Монгарден, принадлежал к той категории мужчин, про которых говорят: «Не прочь залезть под каждую юбку». Супруга довольно скоро надоела ему; он перестал обращать на нее внимание спустя год после свадьбы и стал нарушать супружескую верность, что называется, направо и налево, причем едва ли не на глазах у жены. Как и всякую женщину, это ее глубоко оскорбило. Она даже подала на развод, но святые отцы отказали: супружеская измена в те времена не считалась достаточным основанием для развода. И Анна предприняла дерзкий шаг. «Не дай повода, уделяй внимание подруге и не будешь обманут ею», – утверждал Апулей[10]. «Поглядывай на женщину с любопытством, но не пожирая глазами, и она станет кокетничать с тобою, видя твое внимание к своей персоне. Но не отворачивайся демонстративно, делая при этом равнодушное лицо, – наживешь врага и получишь мщение», – уверяет Катулл[11]. Не читавший «Метаморфоз» и не имевший понятия о «Книге лирики», супруг и не подозревал, что жена отомстит той же монетой. Но она не стала размениваться на любого встречного; ее объектом стал король Жан. Супруг знал об этом, но помалкивал, а любовник возмечтал любым путем избавиться от надоевшего графа, бросавшего на него косые взгляды. Подлил масла в огонь один из придворных, шепнув мнительному монарху, что граф замышляет отомстить ему и готовит заговор. Прямых улик Жан II не имел, а потому немедленно отослал Монгардена в помощь Жанне де Пантьевр, которая вместе с мужем Карлом готовила войско к очередному сражению с ненавистным графом де Монфором и его женушкой; к тому времени та, как уверяли, сошла с ума. Там супруг и сложил голову, поговаривали, не без причастности к этому короля. Как бы там ни было, отныне мадам де Монгарден стала официальной любовницей Жана II, чему была только рада.

Но неожиданно король бросил ее, увлекшись некой м-ль де Куртене. Анна вновь почувствовала себя уязвленной, причем еще глубже, нежели до этого. Но все бы ничего, если бы не двор. Вначале шушукаясь за ее спиной, очень скоро он стал открыто злословить на ее счет, прозрачно намекая, что новая любовница короля моложе и привлекательнее и что графиня не умеет обходиться с мужчинами. Подразумевался при этом, разумеется, и ее покойный супруг.

Вне себя от негодования и затаив злобу на короля, вдова собиралась уже удалиться в свой родовой замок, дабы вынашивать там планы мести, как вдруг ее озарила любопытная и, как она рассудила, спасительная мысль. Отца она решила поменять на сына, нимало не беспокоясь по поводу того, что была старше дофина на два года и что тот был женат. Молодой наследник престола поначалу не воспринял всерьез пламенных взглядов и нескрываемого кокетства вдовы во время вскоре случившейся приватной беседы. Однако вспомнил то, чему учили. Одно из правил хорошего тона в те времена гласило: «Глаза стремятся туда, где находится сердце, так что если женщина на кого-то часто смотрит, тот не преминет счесть себя избранным. И странно будет, если он так не подумает». Правило подействовало, диалоги стали происходить все чаще, место выбиралось уединенное, а тема не оставляла сомнений в намерениях мадам де Монгарден. О, эта ловкая дама знала, на что шла. Дофин не выказывал особой любви к своей супруге, а потому не часто проводил с ней ночи, двору об этом было известно. Однако любовницей он пока что не обзавелся. На этом и решила сыграть расчетливая вдовушка, строя таким образом свою карьеру и одновременно мстя королю и двору.

И удар попал в цель! Дофин увлекся. Да и как устоять, когда женщина недвусмысленно предлагает свое тело, к тому же такая хорошенькая женщина! Одно мешало вдове: папочка постоянно мозолил глаза. С одной стороны, пусть видит, что его немилость для нее ровно ничего не значит. С другой стороны, он же поставит на вид жене дофина аморальное поведение ее супруга. Но тут произошла битва при Пуатье, и Жан II оказался в плену. Узнав об этом, вдовушка отпустила тормоза. Но ей бы на малой скорости катиться к своей мечте, а она резко начала прибавлять обороты. Супругу Карла (дофину Жанну де Бурбон) это возмутило, раз за разом она стала устраивать мужу сцены, но тот не обращал на это внимания, всецело поглощенный своей любовью.

И тут – как снег на голову! – вернулся из лондонского плена король Жан. Невестка бросилась к свекру. Выслушав ее жалобы, отец попенял сыну на недостойное поведение, потом вызвал к себе вдову и приказал ей немедленно убираться с глаз долой, пока он не выслал ее в монастырь. Кляня на чем свет стоит английского пленника, посылая на его голову все мыслимые и немыслимые проклятия, мадам де Монгарден отбыла в свой замок. Теперь ее единственным желанием стало избавиться от ненавистного Жана Валуа. Вот уже два года она ломала голову над этой задачей. Женщина деятельная и волевая, она не видела в жизни трудностей, которые ей не удалось бы преодолеть, но тут был экстраординарный случай, поэтому следовало предпринять особые действия. Какие – она никак не могла решить. Единственное пока, в чем она была убеждена – ей надо искать союзника, и хорошо бы не одного.

Эта дама, надо сказать, получила хорошее воспитание: она не говорила много, со всеми была приветлива, милостиво разговаривала с нищими, без причины не кокетничала и не имела привычки стрелять глазами. В одежде тоже всегда соблюдала меру: не декольтировалась, выставляя напоказ плечи и грудь, не показывалась перед слугами в неглиже. Кроме того, не принимала подарков от незнакомых или малознакомых лиц, справедливо полагая, что в самом скором времени придется расплачиваться, ибо любой человек никогда ничего не делает просто так, даже любовник. Словом, она вела себя как истинная светская дама, будь это при дворе либо когда она принимала гостей у себя в доме. Исключение могли составлять непринужденные беседы с братом; здесь не возбранялось дать волю чувствам, языку. Брат, хоть и сводный, был единственным ее верным другом. Она всегда восхищалась его честностью, благородством и открытостью, любила его острый язычок, считала его истинным рыцарем и смело поверяла ему тайны, которыми подчас не рискнет поделиться с братом даже родная сестра.

Предстоящая беседа обещала развлечение, но и некоторое познание – так подумала вдова де Монгарден. Кто, в самом деле, расскажет о жизни простого люда? Тема не очень-то приятная для ушей человека из высшего общества, но о чем еще можно было говорить с простушкой, судя по одежде и манерам гостьи? И графиня решила, что разговор закончится очень быстро. Не могла она понять лишь одного: зачем ее брат привел в замок простолюдинку? Правила учтивости не позволяли хозяйке придать себе отсутствующий вид, и она постаралась снизойти до гостьи с высот придворной дамы.

Они уселись на скамью. Брат развалился у их ног на подушках – привилегия, дарованная лишь ему.

– Так кто же они, твои гонители? – спросила Анна, выслушав сообщение Гастона о том, как за Эльзой гнались солдаты.

– Псы Господни.

– Хорошенькое дело! Стало быть, за тобой по пятам крадется святая инквизиция? Грозный преследователь. Чем ты досадила черным монахам?[12]

– Это всё люди. Я никогда и никому не делала зла. Но человек глуп…

– Согласна. Но не глупее ли ты сама, позволив ищейке выследить себя?

– На меня указали. Я и подумать не могла…

– Ее обвинили в колдовстве, назвали ведьмой, – подал голос Гастон. – Всем известно, что с недавнего времени ведьмы встали в один ряд с еретиками.

– Да, да, – согласно кивнула сестра. – Церкви мало язычников и альбигойцев, она не согрелась от костров Безье и Монсегюра; ей нужны новые жертвы. Сколь быстро забыта античность – культурное наследие прошлого. Люди низвергли старых богов; но отчего в них узрели слуг сатаны? А ведь ведьмы обвиняются в том, что они творят чудеса не именем Бога, а именно слуг дьявола, стало быть, налицо покушение на могущество святой Церкви. Чем же занималась ты? – с иронией обратилась она к гостье, делая акцент на местоимении. – Насылала болезни на детей или даже смерть? Быть может, чье-то бесплодие или неурожай – дело твоих рук?

– Ничего подобного я и в мыслях никогда не держала, – твердым голосом ответила Эльза, не собираясь настраиваться на игривый тон, о чем без труда прочла в глазах собеседницы. – Напротив, я лечила тех, кто захворал, и у меня это получалось. Но поскольку обходилась я при этом своими средствами и силами, не прибегая к помощи духовенства, то люди узрели здесь связь с сатаной. Что удивительного в том, что именно в этом увещевают церковные ораторы глупые народные массы, призывая их извещать слуг Божьих о присутствии еретика, не желающего возносить молитвы Господу при совершении исцеления?

Анна де Монгарден была поражена. А она-то рассчитывала услышать несвязный лепет безграмотной крестьянки. Как можно ошибиться! Беседа с гостьей, пожалуй, окажется вовсе не короткой и забавной. Следует подтолкнуть ее к иным высказываниям: быть может, то, что сказала, – всего лишь заученный текст?

– Так ты, стало быть, отрицаешь роль Бога при исцелении больного?

То, что хозяйка услышала в ответ, едва не вынудило ее раскрыть рот от удивления.

– Так говорили могауды, за ними катары и вальденсы. Но Церковь не любит тех, кто мыслит здраво, кто видит больше и дальше нее. Твердыня традиционной религиозности сокрушила одну за другой все бури ереси, в которой обвиняют тех, кто видит правду. Я могу пояснить это на примере, поскольку на первый взгляд трудно понять мою мысль. Религиозная жизнь и быт стали неотделимыми друг от друга; но разве так должно быть? Вместо того чтобы следовать советам медика или человека, сведущего в болезнях, люди предпочитают молиться на могиле святого или созерцая икону. Разумно ли это? Их поля уничтожают грызуны и непогода, и они прибегают к помощи священника, дабы тот молитвами своими сохранил урожай. А это как рассматривать? Роженицы уповают не на умение повитух, а на молитву попа. Да мало ли таких случаев? Где же место разуму? Есть ли предел глупости человека, который выглядит при этом ничуть не умнее зверя, вылизывающего свою рану и не помышляющего ни о каких святых! Вот это и есть оплот Церкви, ее твердыня, о которую разбиваются лбы умных людей. Остальные одурманены Церковью, стали ее рабами. Неплохое стадо у хозяина, знай успевай стричь овечек.

Гастон бросил выразительный взгляд на сестру: а ты, дескать, думала, я привел к тебе селянку, ничего в жизни не видящую, кроме люльки, серпа в руке и вымени козы? Но та и сама уже поняла, что перед ней незаурядная личность – образованная, начитанная. Графиня Анна любила поболтать с подругами, но то была и в самом деле болтовня, пустая, бесцветная, – о мебели, тряпках и безделушках да о внеочередном любовном увлечении. Здесь было совсем иное. С ней рядом сидел грамотный, умный человек, говорить с которым надлежало взвесив слово, фразу на весах здравомыслия. И это внезапно стало нравиться ей, захватило ее целиком. Теперь она жаждала по возможности продлить эту беседу, доставляющую ей удовольствие, ибо тема эта умалчивалась, по недомыслию или из страха не поднималась в кругах знати, а стало быть, волновала, влекла, как запретный плод, как новый любовник. И она уже более оживленно, не сводя глаз с собеседницы, заговорила:

– Получается, Бог здесь ни при чем? А такие явления, как засуха, дождь – как ты объяснишь? Разве не Господь посылает все это на землю из желания помочь людям либо в наказание за их грехи?

– Я не могу этого объяснить: тайны природы остаются неподвластными уму человека. Но вот вопрос: для чего тогда Бог иссушает почву, колодцы, сжигает леса или посылает на землю ливень, которому нет конца? Разве не возлюбил Он свое творение? Разве не желает ему добра, ибо Сын Его во плоти тоже человек? Зачем Он тогда принял смерть на кресте, если не во имя спасения рода человеческого, над которым Отец измывается, посылая ему войны, горести, болезни, засуху или потоп? Вывод напрашивается простой: все, что происходит, не есть дело рук Божьих. Или, по-вашему, Бог выдумал войну? А не человек ли?

– Хорошо, пусть так и в этом ты права. Но болезни? Чума?

– И снова тут виновен человек. Он сам создал все это.

– Каким же это образом?

– Он плодит вокруг себя грязь. На улицах города валяются трупы животных, мясники выбрасывают останки туш в канаву, которая стекает в реку. Внутренности гниют, воняют, на них садятся мухи, они кишат червями. Потом человек пьет воду из этой реки. Долго ли до недуга?

– И здесь как будто твоя правда. Но остальное: неурожай, падеж скота, проливные дожди?..

– Спросить об этом надо природу. Объяснить ее причуд, повторяю, я не смогу. Не сможет никто. Могу лишь указать, когда ждать бури или ветра, солнца или дождя. У меня есть для этого верные помощники: кошки, собаки, куры, гуси, птицы. Кроме них есть другие, и я очень люблю их как преданных друзей, которые никогда не солгут.

– Кто же они?

– Вам стоит выйти из ворот замка, и, шагая по тропинке, а не верхом на лошади, вы их увидите, они будут попадаться вам на каждом шагу. Не забывайте только здороваться с ними и улыбаться им, и они откроют вам тайны, в которые не проникнуть самому пытливому разуму.

– Но ты ведь проникла? Как?

– У меня был хороший учитель.

– О чем же эти тайны? Попав в этот мир, что полезного для себя может узнать человек?

– Они научат любить или ненавидеть, даруют жизнь или смерть, подскажут: вытаскивать ли лодку на берег накануне бури или начать вывешивать во дворе белье, ибо вот-вот выглянет солнце.

– И ты владеешь такими тайнами?

– Их раскрыли мне деревья, травы, цветы, муравьи, птицы и звери.

– Чем еще ты занималась? Что подвластно твоему рассудку? Ты утверждаешь, что лечила больных. Что же, сведуща и в этом деле?

– Я уже говорила о помощниках. Они и здесь придут мне на выручку.

– Но кто они? А, понимаю: жабьи лапы, печень цыпленка… еще что-то… кажется, копыта годовалой свиньи. Всем этим пользуют людей наши лекари; вечно они что-то варят, сушат, затем толкут в ступе и дают выпить больному. Признаюсь, я мало верю во всю эту чертовщину. Представь, с некоторых пор я страдаю головными болями, но ровно ничто из их арсенала мне не помогает. Они посоветовали мне чаще отворять кровь, как будто и без того ее немало выходит… А еще рекомендовали заколоть едва родившегося младенца, собрать кровь и пить по нескольку глотков ежедневно перед завтраком, сразу после мессы, и после ужина. Да, чуть не забыла: надо непременно сварить печень младенца и съесть перед обедом во время молитвы, а на другой день изжарить сердце, но это уже перед ужином. Вообрази, каковы врачи! Мне предстоит теперь купить у одной из простолюдинок младенца и собственноручно зарезать его. Впрочем, этим займется повар. Что касается святых отцов, то у них одно средство: молитва. Но какая! Каждый день перед завтраком двадцать раз читать «Отче наш», тридцать раз перед обедом – «Боже, Тебя славим» и двадцать раз перед ужином – «Да святится имя Твое; да придет царствие Твое». За две недели я вконец измучилась. И что же в результате? Меня по-прежнему временами донимают головные боли. Наш эскулап посоветовал мне чуть свет собирать в огороде дождевых червей и есть сырыми, но только заднюю часть, которая бледнее, а другую половину высушить, растереть в порошок и делать настой. Но я все не решаюсь… Брр, какая мерзость!

Эльза с улыбкой слушала графиню и вспоминала, как ее саму год или два тому назад поила отварами трав старая Урсула, когда у нее разболелась голова. С тех пор боль не возвращалась.

Анна де Монгарден не понимала этой усмешки. Впрочем, она немедленно приписала ее глупым рецептам невежественных врачей, не догадываясь, чем на самом деле вызвана улыбка. Да только тем, что излечить такой недуг было для Эльзы сущим пустяком, если только речь не шла о месячных. Однако надо узнать, растут ли близ замка нужные травы. Интересно, не страдает ли графиня еще какими-либо болезнями? Кажется, пришла пора применить знания на практике. И она ответила, да так, что собеседница снова едва не раскрыла рот:

– И только-то? Мадам, нет ничего проще, как справиться с вашим недугом. Правда, причины могут быть разные… А в общем, надо всего лишь разыскать мяту, она наверняка растет у вас в саду; если нет, я поищу ее на лужайках, близ рощи. А у вашего повара, полагаю, должна быть корица…

– Есть! Конечно, есть! – оживилась вдова. – Но, выходит по твоим словам, мне не надо будет убивать младенца?

– Не надо, мадам.

– И у меня перестанет болеть голова?

– Даже исчезнут поперечные морщины на лбу, указывающие на это заболевание.

– Действительно, они есть, и это причиняет мне массу известных неудобств. Но ты утверждаешь, они исчезнут?

– Вы забудете об этом, как о дурном сне.

– Гастон, ты слышишь, я забуду! И не надо будет бубнить надоевшие молитвы и есть червей… Ведь не надо же будет?..

И она снова с надеждой вперила взгляд в глаза Эльзы, ожидая чуда, боясь услышать не тот ответ.

– Забудьте о них, пусть живут себе, а молитвы оставьте монахам.

– Черт побери, вот когда и в самом деле начнешь сомневаться в божественном вмешательстве! А скажи, скажи мне еще… – Отбросив напрочь всякие светские манеры, вдова торопилась, точно боясь, что фея, которую ей послало само небо, внезапно исчезнет и она не услышит то, что так хотела услышать. – Мне порою досаждает кашель, особенно вечерами и при сырой погоде, такой вот, как сейчас. Есть ли средство от этой напасти? Ты только назови! Ведь это, насколько я понимаю, тоже трава? Я завтра же заставлю слуг оборвать эту траву на всех лугах и принести ее в замок!

– О, мадам, не стоит утруждать слуг и уничтожать вашу зеленую больницу. Завтра утром я принесу вам пучок этой травы, и этого окажется достаточно, чтобы вы забыли о кашле как минимум на месяц.

Графиня в восторге всплеснула руками:

– Господь всемогущий, да она святая! Ужели и вправду, Эльза, ты столь сведуща в деле врачевания, что сможешь прогнать любую болезнь?

– Даже чуму. Пейте вино, настоянное на мяте и розмарине, – чума обойдет вас стороной. Однако вы, право, чересчур восхваляете мои достоинства. Не все мне подвластно, как и Богу. Он не сможет, например, сделать так, чтобы тотчас из-за туч выглянуло солнце. Природа сильнее любого бога, и она диктует свои законы, которые Бог не в силах ни изменить, ни отменить.

– А еще я плохо засыпаю, и сон скверный, с перерывами. Уж сколько я ни молилась… Сможешь ты справиться с этим? Я осыплю тебя золотом, милая, если стану засыпать, едва голова коснется подушки!

Эльза продолжала улыбаться:

– Растет ли у вас в саду мак, мадам?

– Мак? Конечно же, растет! Мой повар всегда посыпает зернами вафельные трубочки.

– А белладонна?

– Этого я не знаю…

– Не советую вам перед сном есть сладкое, а белладонну я разыщу. День-другой, госпожа графиня, и вы будете спать так крепко, что не услышите даже, как под окнами вашего замка громыхнет пушка.

Вдова, молитвенно сложив руки на груди, глядела на Эльзу так, будто бы сама Богоматерь сидела перед ней, на худой конец Агата Сицилийская или святая Евлалия.

– И еще… еще… – говорила она скороговоркой, заметно волнуясь. Ей и в самом деле стало казаться, что она видит сон, и женщина, которая по воле неба явилась ей в образе Панакии[13], через минуту-другую взмахнет крыльями и улетит. – Однажды я порезала палец и никак не могла остановить кровь. Врачи сказали, это может плохо кончиться, но не знают, что делать.

– Успокойтесь, мадам, мы остановим вашу кровь. Есть такое растение, на нем очень много маленьких белых цветков…

Вдова внезапно остыла, точно опомнилась. Казалось, ее стали терзать сомнения: руки опустились, Богородица ушла, вместо нее сидела теперь в лучшем случае Геката[14], в худшем – пособница Вельзевула.

– Но нет ли тут колдовства? Твои советы – откуда они? Святые отцы утверждают, что лечебные свойства трав могут знать лишь ведьмы, коим знания эти внушил сам сатана!..

– Анна, перестань говорить глупости! – осадил Гастон сестру, приняв сидячее положение. – Тебе желают добра, а ты вместо того чтобы поблагодарить… – Он повернулся к гостье. – Ты должна ее понять, Эльза. Мы живем в непростое время. Фанатики в рясах повсюду разыскивают еретиков, а к ведьмам стали причислять едва ли не всех женщин. Бедняжки, им и так и этак не отвертеться от «псов Господних», для которых что ни женщина, то колдунья. Скоро в нашем королевстве некому будет рожать солдат для войны с годонами[15]. – Он устремил гневный взгляд на сестру. – Можешь ты это уразуметь? Или желаешь по-прежнему страдать от головной боли, ворочаться по ночам с боку на бок и надрывно кашлять, как старуха?

– Нет!!! – закричала Анна де Монгарден, вскакивая со скамьи. – Я не хочу! Но если дойдет до духовенства, что я… если узнает капеллан… он может донести, что меня лечат травами, причем не врач, а женщина.

– Пусть только раскроет рот, я вышибу ему все мозги! Найдешь себе другого капеллана, умнее, хотя это будет нелегко: церковники разумом не намного выше ослов.

Эльза согласно кивнула:

– Они могут, кажется, заподозрить в сношениях с дьяволом даже козу, потому что это коза, а не козел, и кошку, потому что она кошка.

Гастон снова развалился на полу:

– Но не думай, что все духовенство – тупоумные фанатики, среди них есть образованные и умные люди. Увы, они вынуждены скрывать свой пытливый ум и прятать честные глаза, иначе их собратья непременно увидят в них еретиков. – Он взглянул на сестру. – Так не уподобляйся одному из таких собратьев, докажи, что ты умнее, иначе я стану считать тебя просто дурой.

– Гастон! Ты разрываешь мне сердце…

– И ты мне.

– Мне так хотелось бы поверить…

– Так что тебе мешает? А-а, попы настолько затуманили тебе мозги, что ты не только гостью, а и своего брата готова назвать колдуном и отдать епископу, который, потирая руки от удовольствия, прикажет развести под ним огонь. Вот что намерена ты сделать со своим братом, не так ли? В таком случае мы немедленно покидаем твою нору! Да, да, уматываем отсюда ко всем чертям; буря, кажется, уже улеглась. Оставайся тут одна со своими болячками и превращайся в старуху. Ты и сейчас никому не нужна, а уж тогда…

У вдовы, что называется, провалилось сердце. Она поняла свою ошибку.

– Замолчи сейчас же, Гастон! Как ты можешь… Мне так неловко перед гостьей…

– А ей что же, по-твоему, очень ловко? Ведь ты обозвала ее ведьмой! А она к тебе со всей душой. Мне стыдно за тебя, Анна.

– Я не называла ее так… Мне просто показалось… Я подумала, что… но ведь я могла ошибиться; и я ошиблась, верно ведь? Ну, скажи, что это так! Что же ты молчишь? Скажи, и я забуду, словно и не было ничего.

– Да, ты ошиблась, Анна, и ты должна признать это здесь же и сейчас.

Неожиданно вдова охнула и схватилась рукой за голову.

– Что, опять донимают боли? Так обратись к священнику, он пропишет тебе вместо двадцати молитв читать пятьдесят.

Лицо графини исказила гримаса страдания.

– А чтобы у вас больше не осталось сомнений… вот! – И Эльза, как добрая христианка, не имеющая ничего общего с нечистой силой, перекрестилась правой рукой.

Брат кинул на сестру выразительный взгляд.

– Ну, теперь ты убедилась?

Последний довод окончательно развеял страхи мадам де Монгарден. Она глубоко вздохнула, точно Сизиф, вкативший наконец в гору злосчастный камень. Теперь надо было выкручиваться из создавшегося неловкого положения: женщина, сидящая напротив, ей нужна. И Эрида[16] в тот же миг уступила место одной из харит.

– Не сердись на меня. – Садясь и глядя на Эльзу теплыми глазами, Анна сжала в руках ее ладонь. – Сама не знаю, что на меня нашло. Эти церковники кому хочешь заморочат голову ведьмами, шабашами и еще черт знает чем. Я суеверна, как и все. Разве можно винить меня в этом?

– Больше знаний бы вам, и не пришлось бы извиняться. Но Церкви удобно держать человека в невежестве: там, где начинается знание, кончается суеверие – то, чем она воздействует на паству, нагоняя страх и поклонение созданному ею Божеству.

– Ах, как ты права, – вздохнув, опустила плечи графиня; казалось, она пропустила мимо ушей последние слова собеседницы. И тут внезапно встрепенулась: – Созданному Божеству?.. Ты полагаешь, стало быть, что не Бог создал человека, а наоборот?.. Так ли я поняла тебя?

– Человеку нужна религия; он не может жить без веры. Он готов верить во что угодно, кроме самого себя, своего разума, сил. Религия полезна для тех, кто стоит у власти: это ли не способ держать в узде непокорных, пугая их муками ада? Из народа выжимают все соки, но он должен терпеть, ибо окутан тьмой. Невежество – вот символ правящей власти, избравшей себе в попутчицы верного союзника – Церковь, это сборище воров и обманщиков всех мастей.

Графиня поспешно осенила себя крестом, но ввязываться в спор теперь уже поостереглась. И все же решила уточнить в силу охватившего ее любопытства (голос, правда, был уже не резок, скорее мягок):

– Но если, как ты утверждаешь, не Бог создал человека, а наоборот, то как же природа: лес, вода, звери? Кто создал все это?

Не раздумывая, Эльза ответила, как учила Урсула, как твердо уверовала в это она сама:

– Природа вечна! Она уже существовала, когда человек даже понятия не имел ни о Боге, ни о Сыне, ни о Святом Духе.

Вдова захлопала глазами и в замешательстве перевела взгляд на брата, словно призывая его в свидетели, что в эту минуту прозвучало богохульство. Но тот лишь рассмеялся:

– Вот видишь – никакого ведовства и упоминания о дьяволе. А что еретические взгляды – так я их только поддерживаю. Сама спроси любого: что скажет он о церковниках? И услышишь в ответ: «Шайка обманщиков и пройдох во главе с папой».

– Гастон! Что за речи?

– А что тебя удивляет? Вот тоже новость! Или ты впервые услышала высказывание брата об этом сборище ловкачей, уверяющих стадо овец, будто бы после смерти есть вечная жизнь? Да ничего подобного! Умер человек – значит, умер; нет его и никогда больше не будет.

– Но имеется в виду душа, – попробовала возразить сестра, – ведь это она обретает жизнь вечную.

– Где? На каком облаке, на том или на этом? В каких таких райских садах, которых никто никогда не видел и не увидит? Да и что за жизнь без тела, кому она нужна? Оставь, Анна, химеры святош. Тебе прекрасно известно, что я не верю в эти выдумки, а также в иконы и кресты – куски дерева и больше ничего. Меня всегда удивляло поведение Христа. Была охота дать прибить себя к деревяшке во искупление каких-то там грехов человечества! А Его изречения? «Подставь правую щеку, когда ударят по левой». Или вот: «Кто любит мать и отца более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня». Ну не глупость ли это?

– Гастон, перестань! – с укором посмотрела Анна на брата. – Чего доброго, гостья подумает, что попала в общество еретиков. – И уже мягче, переведя взгляд: – Мой брат прочел Священное Писание и сделал вывод: оно достойно только того, чтобы от души посмеяться над ним.

– Должно быть, именно поэтому верующим запрещено иметь Библию, мадам, – заметила Эльза.

– Браво! – захлопал в ладоши Ла Ривьер. – Клянусь моей булавой, такому высказыванию позавидовал бы Цицерон!

Сестра с некоторым укором, но со смешинкой в глазах глядела на брата.

– Гастон у меня безбожник, тут уж ничего не поделаешь, – со вздохом вскинула она брови. – Я давно махнула на него рукой и не сержусь, опасаюсь только, чтобы он не высказывал своих взглядов при духовенстве. Он у меня один, и другого не будет, а потому я не горю желанием смотреть, как он будет корчиться в пламени костра. Тем не менее он слушает мессу и даже крестится.

– С детства не переношу жару, – послышалось с пола.

– Таких, как он, немало среди рыцарей, и это не секрет, – продолжала графиня де Монгарден. – Но оставим это… Ах, опять проклятая головная боль… – Она потерла виски. – Как это изнуряет. Слава богу, болит не сильно.

– Давно это с вами? – наморщила лоб Эльза. – Я спрашиваю, чтобы подобрать нужную траву и знать дозу.

– С того дня как я вернулась в свой замок, который был моим приданым. Меня всегда угнетала мысль: не слишком ли жирный кусок достался графу?

– Стало быть, приданое вернулось к вам?

– По закону родовое поместье как в случае развода, так и в случае смерти мужа возвращается к его супруге. Но сейчас не об этом. Скажи, Эльза, какие еще тайны природы открыты тебе? Догадываюсь, не только с болезнями умеешь справляться. Ах да, кажется, ты говорила, что можешь предсказывать погоду. Но как же это, не расскажешь ли? Хотелось бы об этом знать.

– Вот несколько примеров, мадам; быть может, это вам пригодится. Приходилось ли вам видеть, как курица или гусь стоят на одной ноге?

– На одной ноге? – искренне удивилась мадам де Монгарден. – Признаюсь, никогда не видела, просто не обращала на это внимания. А что это означает?

– Верный признак близкого дождя или мороза.

– Да? Возможно ли? Кто бы мог подумать! Теперь, идя по двору, я буду глядеть на кур. А еще?

– Я видела у вас в доме кошку. Случалось ли вам наблюдать, как она лежит вверх брюхом?

– Как же, видела, и не раз. А разве это может о чем-то говорить?

– Уйдет холод и придет тепло.

– Скажи пожалуйста! Но как такое может быть? Что же, кошка, выходит, умнее человека, то есть знает больше его?

– Очень возможно, мадам; во всяком случае чаще поглядывайте в ее сторону и, если увидите, как она чешет когти или свернулась клубком, – знайте, будет дождь, а зимой – сильный мороз. Видите, как все просто, и никакой Бог вам этого не скажет, зато епископ потащит на костер, узрев в этом колдовство.

– Действительно… Так и хочется после этого назвать церковников сборищем ослов. То, что ты говоришь, очень занимательно, поверь, и ты расскажешь мне еще, но это потом… – На мгновение графиня задумалась. Казалось, какая-то интересная мысль внезапно пришла ей в голову. – Скажи лучше, что еще известно тебе? Слышала я, будто есть травы или цветы, настой из которых может одурманить человека; это называется порчей или сглазом.

– Настой не может навести порчу, мадам; для этого вовсе не обязательно прибегать к помощи трав. Попытайтесь как можно ярче вообразить себе человека, которому вы желаете зла, больным. Встретив же этого человека немного погодя, пристально поглядите на него, а сами посылайте на его голову все возможные хвори и проклятия. Если он после этого через некоторое время не умрет, то уж точно тяжело заболеет.

– Это я поняла. А приворот? Ведь взором не приворожишь к себе того, кого любишь.

– О, мадам, вы несправедливы к нашей сестре. Разве женщина не может дать понять мужчине лишь взглядом, что она влюблена? И разве глаза ее при этом не скажут ему о том, как страстно желает она, чтобы он ответил на ее чувство?

– Все это так, но не всегда можно поймать ответный взгляд и выбрать время для такой стрельбы глазами. Всего вернее, думаю, дать выпить возлюбленному настой, его еще называют «эликсиром любви». Помнишь напиток королевы в «Тристане и Изольде»? – Эльза кивнула. – Ага, стало быть, слышала эту историю? Вот и мне хотелось бы иметь такой бальзам. Можешь ты его изготовить? Растут ли и здесь такие же травы, как в далекой Ирландии?

Эльза покачала головой:

– Скорее всего, волшебный напиток был изготовлен не из трав. Но коли человек дружен с природой, то она всегда поможет ему, случись у него в том нужда. Многими тайнами владеет этот друг. Он отзывчив на ласку и добр, а потому не любит зло. Он даст жизнь долгую и безболезненную тому, кто сам добр и чист душой, но отомстит всякому, кто груб с ним и сеет вокруг себя лишь ненависть и смерть.

Анна де Монгарден вздрогнула. В памяти всплыли минувшие годы: смерть мужа, любовь дофина, возвращение его отца… Все всплыло. И еще она подумала о тех, кто недоволен, кто мыслит подобно ей, кто ждет лишь удобного случая, хороня ото всех свои помыслы и делясь сокровенными думами с соратниками в безлюдных и мрачных уголках притихшего, в нетерпении ожидающего перемен Парижа. Люди эти – патриоты отечества, видящие пагубность правления короля, знающие обо всех его бесконечных и страшных ошибках. Не о себе думали они, а о том, кто эти ошибки допустил и продолжает это делать. Не о своем благополучии они заботились, а мечтали о счастливой и свободной Франции, которая станет такою, лишь сбросив с себя ненавистных англичан. И пусть не скоро это случится, но она должна глубоко вздохнуть, залечить раны, нанесенные войной; однако тот, кто правит ею, не хочет или не может этого понять, ослепленный собственной глупостью, ставящий превыше всего лишь рыцарскую честь. Честь, которую он сам же дал погубить и которая его самого заточила в одну из башен Тауэра.

Но не этим была озабочена бывшая фаворитка короля, а за ним его сына, хотя как истинную француженку и патриотку ее не могла не волновать судьба отечества, разграбленного и растоптанного сапогом пришельца.

– Значит, – протянула она, и глаза ее заблестели, – ты сможешь изготовить такое приворотное зелье? Вижу, улыбаешься, а потому понимаю, что тебе ничего не стоит это сделать. Ну а скажи мне…

Она придвинулась ближе; дыхание обеих женщин смешивалось. Мгновенно была забыта недавняя размолвка, отодвинута в тень, предана земле. Эльза поразилась перемене: перед ней, чуть ли не взяв ее за руки, с широко распахнутыми глазами сидела та самая веселая, радушная хозяйка замка, что выпорхнула из-за портьеры около часа или больше тому назад. Казалось со стороны – сидят две близкие подруги, делящиеся своими интимными тайнами.

– Скажи мне, – продолжала Анна с живейшим интересом, – эти твои травки могут не только одурманивать и привораживать, верно ведь? На что еще они годны? Какими тайнами, кроме всего прочего, владеют они, а стало быть, и ты?

– Лечат болезни, я уже говорила.

– Я помню. Но, как я понимаю, к любой болезни следует подходить с определенной дозой, я права?

– Безусловно.

– Что если она окажется завышенной?

– Это может сильно навредить больному.

– Например?..

– У него начнется рвота, его станет лихорадить, он может даже потерять рассудок.

– А умереть?.. Вдруг ты перепутаешь травы, а ведь среди них есть, вероятно, и ядовитые?

– В мире все яд, мадам, – уклончиво ответила Эльза, – и если завысить дозу… Выпейте бокал вина, и вам это не повредит, но не вздумайте опорожнить разом кувшин. Можно принять мельчайшую дозу змеиного яда, и вы победите хворь, но если вместо одной капли вы нальете в бокал пять…

– То?..

– Неминуема смерть. Все зависит от состава яда и его количества, сообразно этому конец наступает через день, час или мгновение.

– И тебе известен такой яд?

– Да, мадам.

У графини перехватило дыхание. Она едва не задушила собеседницу в объятиях – столь явно отвечала ее помыслам тема их беседы. Она продолжала:

– Любому известно, что наряду с безобидными змеями существуют ядовитые. Но вот травы; есть ли убийцы и среди них?

– Убийца может притаиться даже в колючке или шипе розового куста. Убить может даже цветок.

– Цветок?! Ты говоришь воистину удивительные вещи. Ведь он так красив…

– Змеи тоже бывают красивыми, мадам.

– Вот оно что! И ты, догадываюсь, знаешь такие цветы?

– Я живу в лесу, он раскрывает мне свои тайны. Надо только подружиться с ним.

– Да, да, ты говорила. Но яд – опасное оружие. Возможно ли сделать так, чтобы человек не заметил опасности и отравился?

– Разумеется, если он начнет рвать все цветы подряд или измажет руки соком опасной травы или ягод. Я ведь сказала уже…

– Но может ли он отравиться не в лесу, а, скажем, дома или в гостях?

– Нет ничего проще подать ему отравленное вино.

– Но ведь он тотчас умрет!

– Повторяю, мадам, все зависит от дозы и от того, какой цветок или змея послужили для этой цели.

– А как еще можно избавиться от недруга? – в открытую стала играть графиня, отбросив всякую осторожность. – Есть ли иной способ, кроме бокала вина?

– Конечно же, – простодушно отвечала Эльза. – Вы можете, к примеру, поднести жертве пропитанный ядом букет цветов или бросить в очаг полено; надышавшись отравой, человек умрет либо сразу, либо промучившись день-другой. Ядом можно пропитать одежду, нижнюю, разумеется; рубаху наденут на голое тело и…

– И?..

– Пойдут волдыри, появятся рези в желудке, прекратится дыхание, остановится сердце… – И тут у Эльзы шевельнулось подозрение: – Но зачем вам это, мадам? К таким методам прибегают злые люди, которые всегда имеют недобрые намерения; вы же, как я понимаю, вовсе не злая, напротив, милы и добры. По лицу вашему видно, что вы не склонны к дурным умыслам.

– Ты права, милая Эльза, конечно же, я никого не собираюсь убивать, – искренне заулыбалась бывшая фаворитка. – Просто об этом никто и никогда не говорит, даже если налицо тайное убийство. Но все дело в том, что никому не известно о ядовитых травах и цветах, поэтому люди остаются в неведении, не зная, откуда берется яд. А он, оказывается, скрывается не только в змеях, которых, кстати, надо еще поймать. Сколько тайн еще на свете, неведомых человеку, но я проникла в них, и ты мне в этом помогла. Видимо, такие секреты знали древние греки и римляне: их императоры один за другим, торопясь, дабы не опоздать, уходили в царство теней, и никому не ведомой оставалась причина неожиданной смерти. Да попросту никто не знал, по-видимому, о существовании ядовитых растений.

– Это хорошо знала Локуста, отравившая Клавдия, Британика… кого-то еще.

– Тебе известно и это?

– Я получила достаточное образование.

– Рада это слышать. Уверена, тебе будет чем занять моих детей, которые ужасно скучают в замке.

– У вас есть дети, мадам?

– Разумеется, почему бы им не быть? Я вовсе не бесплодна.

– Сколько им уже?

– Готье – девять, а Агнессе – восемь. Она очень сообразительна, умом превосходит брата. Сможешь ты рассказать им что-нибудь интересное и поучительное?

– Да, мадам, легенду о Лоэнгрине, например, или о Робин Гуде; о королях и королевах, о дружбе, любви… Я знаю много всяких историй.

– Когда-то я тоже слышала от бабушки датские и ирландские сказания, но ныне основательно забыла и вряд ли вспомню. Ты почитаешь им еще «Брута Английского», у меня есть эта книга[17]. Воображаю, как дети будут рады.

– Возможно, мадам, но вы забываете, что я не давала согласия жить у вас в качестве гувернантки. Я должна вернуться домой.

– Вернешься, Эльза, какой может быть разговор! А пока, прошу, поживи немного у меня; ты развлечешься с детьми, мы будем с тобой выезжать на прогулку и на охоту с соколами. У меня есть чудесный сокол, моя гордость, и два кречета; одного я подарю тебе. Ты охотилась когда-нибудь с кречетом?

– Нет, и я, право, не знаю… Мне неловко… Все это так неожиданно.

– Пустяки! Ты ведь не горничная и не посудомойка, стало быть, будешь жить здесь на правах моей хорошей подруги, а когда мне придется отлучиться, ты останешься за хозяйку. Мило, не правда ли? Подходит тебе мое предложение? Оставайся, Эльза, прошу тебя! Поживешь у меня какое-то время, а потом вернешься к своим деревьям и травам. Мы будем вести увлекательные беседы, сидя вечерами у очага, и ты расскажешь о себе, а потом я. Ты услышишь такое, что ахнешь от удивления. Ты узнаешь, что происходит в альковах королей и королев, а также придворных дам. Я познакомлю тебя еще и с жизнью иноземных государей. Мне известно, чем занимаются император Карл Четвертый, новый герцог Бургундии Филипп Толстый и король Наварры Карл и даже сколько у них любовниц.

– Зачем мне это?

– Твоя жизнь может измениться в самом скором времени, ты и сама не заметишь как. Что тебе лес? Пение птиц, шелест листвы – и только. А тут… Быть может, тебе предначертано судьбой жить у меня или даже в самом королевском дворце в качестве, скажем, личного медика монарха. Как тебе такое будущее?

Эльза растерялась. Это было неожиданно, она и подумать не могла… А Урсула? Она не оставит ее одну умирать, что бы там ни сулила эта дама, вся пропитанная ароматом духов и тайнами двора.

– В лесу осталась моя мать. Я обязана ей жизнью и не брошу ее.

– Никто и не собирается отнимать ее у тебя; ты вернешься к ней очень скоро, когда тебе захочется, а пока… Кому ведом уготованный колесом Фортуны путь, который укажет его звезда?

Эльза призадумалась. Вот так дар судьбы! Попробуй найди такое место! Не каждому посчастливится. Однако все казалось ей странным: и эта случайная встреча близ деревни, и застигшая их в пути буря, потом этот замок и сама хозяйка… Зачем она ей нужна? Хочет выведать у нее тайны природы? А может быть… Тут она вспомнила о ядовитых цветах. Не хочет ли эта дама кого-нибудь отравить?.. Ах нет, пустое, она расспрашивала об этом из чисто женского любопытства. Но вот о чем не было упомянуто в разговоре – так это о том, как рыцарь де Ла Ривьер спас ее от убийц. Не обязана ли она после этого вернуть долг, и не в том ли он, чтобы выполнить его просьбу, если он также пожелает, чтобы она осталась? Но для чего ему это? Ах, не все ли равно! Так пожелает или нет?..

И Эльза бросила вопросительный взгляд на своего недавнего спутника.

– Сестра права, – заявил тот, и это не вызвало у нее ни удивления, ни возмущения. – Успеешь еще к своим лесным братьям. Пусть забудут о тебе пока что «псы Господни» – упаси бог, снова попадешь к ним в лапы.

– Думаю, этого не случится, если ты проводишь меня, рыцарь.

Он привстал на своем ложе.

– Это так же верно, прелестная фея любви и добра, как и то, что меня зовут Гастон де Ла Ривьер, клянусь чревом непорочной святой мученицы Василисы!

Вновь улыбка тронула губы Эльзы:

– И ты сделаешь это даже невзирая на то, что люди считают меня ведьмой?

Гастон вскочил, упал перед ней на колени. Глаза его искрились весельем, руки потянулись к ладоням Эльзы.

– Нет, ты не ведьма! Ты прекрасная волшебница из моих сновидений, и будь я проклят, если ты не станешь моей дамой сердца!

Эльза рассмеялась:

– Обычно ее выбирают после турнира.

– Я буду участвовать в нем всякий раз, как представится возможность оправдать тебя мечом и копьем, доказав тем самым, что вынесенный тебе обвинительный приговор несправедлив.

Сестра, смеясь, погрозила брату пальчиком:

– Берегись, Гастон, тебя могут заподозрить в сношениях с нечистой силой.

– Пусть только попробуют! Я снесу с плеч столько голов с тонзурами, сколько раз взмахну мечом!

С этими словами он вновь развалился на полу.

– А подумать, сестра, – чего эти святоши напустились на женщин? Хватают любую, стоит какому-нибудь злопыхателю, а еще хуже того сопернице или ревнивице указать на нее пальцем. Это ненормально, и я усматриваю в этом всегдашнюю ненависть церковников к представительницам прекрасного пола.

– Но ведьмы ведь существуют на самом деле. Надеюсь, ты не станешь этого отрицать?

– Хм! – усмехнулся брат. – Все это – бредни выживших из ума попов. Так можно швырнуть в костер всех женщин королевства. Однако, если вдуматься, дорогие дамы, в каждой женщине живет ведьма, только совсем не та. Ее не видно до поры до времени, она дремлет глубоко в недрах души; ее никто не обижает, ее любят, угождают, во всем соглашаются с ней. И она, эта дама, – ангел. Но до определенного времени. Наступает оно, когда ей начинают перечить, забывают обращать на нее внимание, перестают говорить с ней о любви. И вот тут в ней просыпается ведьма. Она негодует, она полна ненависти и злобы. Прошлое отходит на задний план, отныне у нее появляется цель, и она переходит в нападение. Теперь это не женщина – демон зла! И он готов мстить. До убийства здесь всего один шаг. Нет страшнее этого врага, ибо он скрытный, хитрый и осторожный – не угадаешь, когда и как нанесет удар.

Стараясь подыграть брату и в то же время не без основания принимая его сатиру на свой счет, вдова небрежно повела бровями:

– Таково представление Гастона о женщине, дорогая Эльза, и с этим уже ничего не поделаешь. Становится понятным, отчего до сих пор он не обзавелся дамой сердца. Но лед все же дал трещину, и этому можно только радоваться. Воображаешь, какой удар нанесешь ты ему, так скоро расставшись с ним? На твоем месте я бы так не поступила.

И Эльза согласилась: будущее вдруг увлекло ее.

– Я уступаю, мадам, желанию вашему и того рыцаря, которому я обязана жизнью.

– Вот и хорошо! – обрадовалась графиня. – Я распоряжусь, чтобы тобою тотчас занялись женщины.

Она хлопнула в ладоши и громко позвала. В проеме меж портьер показалось лицо служанки.

– Регильда, доверяю твоему попечению мадам. Она моя очень хорошая подруга; ее желания – мои желания. Ванна, одежда, постель… Ты все поняла?

– Да, мадам.

– Ступай, Эльза, а потом мы все вместе поужинаем.

– Черт побери, об этом следовало позаботиться намного раньше, Анна, – пробурчал Ла Ривьер.

Эльза ушла в сопровождении служанки. Едва за ними опустился полог, как графиня резко поднялась. Пробил ее час! Пришел конец душевным мукам. Бог услышал ее мольбы и послал ей в помощь ангела. Она порывисто шагнула к брату.

– Гастон, я еду в Париж!

Он удивился:

– Зачем? Давно не виделась с королем Жаном?

– Я должна сообщить о своей находке.

– Кому? Королю?

– Ты с ума сошел! Тебе известно, как я его ненавижу.

– Кому же тогда?

– Тому, кто поможет претворить в жизнь мой план мести.

– Оставь свои глупые мечты! Король жесток: малейшее подозрение – и повиснешь на Монфоконе вниз головой… но без головы.

– Мы стоим на пороге великих событий, Гастон! Увидев это, Бог не оставит меня.

– Что ты собираешься делать?

– Ты сам не понимаешь, кого ты привел в мой дом. Эта женщина дороже всех сокровищ королевства! Она даст мне титул герцогини и первой дамы двора, а тебя я сделаю канцлером, хранителем государственной печати. Она положит к моим ногам королевство, двор, Париж… всю Францию! И ты, мой брат, должен ей помочь. Для начала ты будешь меня охранять: вечерний Париж опасен, а днем я показываться там не намерена.

– Ты все-таки решила ехать?

– Выбора нет. Эта женщина – звезда с неба; она указала мне путь! И – тсс! – ни слова больше. Ты узнаешь обо всем, когда мы прибудем на место. Я пошлю надежного человека; как только он вернется – мы выезжаем.

– А пока я голоден, как стая волков. Как я буду тебя охранять, если у меня в желудке пусто, как в бочке Данаид!

– Ступай и отдай необходимые распоряжения, а я тем временем обдумаю план действий. Мне есть над чем подумать, Гастон.

Пожав плечами, брат ушел.

Оставшись одна, Анна де Монгарден проговорила, сузив глаза и губы, обволакивая слова накопившейся за долгие месяцы желчью:

– О, я отомщу тебе, король Жан Второй! Ты узнаешь, как умеет мстить женщина, которую ты унизил и оскорбил. Это будет месть Франции тебе, ничтожный Валуа!