Читать книгу Гугеноты - Владимир Москалев - Страница 6

На секунду все замерли. И в это мгновение огромный коричневый пес бросился в самую гущу свалки и принялся рвать зубами негодяев, посмевших напасть на его хозяина. Теперь удары, предназначавшиеся юноше, посыпались на него, но пес ловко уворачивался и продолжал терзать всех, кто находился близ Ледисгьера. На помощь Брюну неожиданно пришла большая пегая овчарка. Она тут же свалила с ног одного из нападавших, после чего сразу бросилась на другого и вцепилась тому в ляжку. Брюн в это время уже изувечил троих фанатиков, а одного даже придушил. Морда пса была вся в крови, он встал, попирая передними лапами труп своего врага. Шерсть его ощетинилась, и налитыми бешенством глазами он начал выискивать новую жертву.

Толстый мясник попытался было набросить на пса красное одеяло, чтобы потом забить его дубиной, но Брюн вновь ловко увернулся и, оскалив пасть, одним прыжком достал толстяка. Тот упал и принялся размахивать руками, тщетно пытаясь скинуть с себя обезумевшую псину. Брюн вцепился в одну из рук зубами, и мясник взвыл от боли. Тем временем пегая овчарка опрокинула навзничь следующую жертву.

Известно, что стая, потеряв вожака, на какое-то время цепенеет. То же произошло и здесь: горожане, увидев мясника-предводителя поверженным, в нерешительности, смешанной со страхом, отступили, стоя поодаль, и с ужасом взирали на двух злобно лающих и рычащих на них собак, за которыми, как за спасительным щитом, лежал на булыжниках раненый протестант.

Лесдигьер тем временем поднял голову и осмотрелся. Он сразу понял, что произошло. И хотя тело нещадно ныло от побоев, он сумел подобрать свою шпагу и подняться. Никто более не решался к нему приблизиться, опасаясь оказаться растерзанным двумя грозными стражами юного гугенота.

– Сам дьявол помогает еретикам, посылая им на подмогу своих чудовищ! – в страхе шипели озверевшие католики, крестясь и ретируясь с поля боя.

Сражение окончилось победой Лесдигьера. Он наскоро оправился, вытер кровь, струящуюся по подбородку, шее и руке, и позвал:

– Брюн!

Пес, тотчас перестав скалить зубы, покорно подошел к хозяину и потерся носом о его колено. Овчарка тоже сделала попытку приблизиться, но в двух шагах от Лесдигьера остановилась, села на задние лапы и уставилась на него, переводя время от времени взгляд на своего «кавалера». Юноша потрепал Брюна по голове, и пес завилял хвостом, радостно принимая от хозяина знак благодарности. Потом повернулся к подружке и коротко пролаял. Видимо, на собачьем языке это означало приглашение, ибо овчарка немедленно подошла и уселась у другой ноги Лесдигьера, взирая на него снизу вверх преданными глазами.

– Спасибо вам, друзья мои, – проговорил Лесдигьер и прижался щекой сначала к одной, а потом к другой собачьей морде. – Вы спасли мне жизнь, и я никогда не забуду этого… Мое знакомство с Парижем состоялось и, признаться, не особо меня порадовало. Гугенотов здесь явно не любят. Единственное, кажется, в чем мне повезло, так это в дружбе с вами – двумя чудесными собаками, которым, к счастью, совершенно наплевать на чьи-либо религиозные настроения. Вы ведь с одинаковым успехом способны вцепиться в ляжку хоть папы римского, хоть принца Конде[22], не так ли? Однако нам надо уходить отсюда: эти остолопы могут вернуться с подкреплением.

Лесдигьер круто развернулся, собираясь отправиться в путь, но вдруг застонал и опустился на колени: все его тело, пронзенное будто тысячей острых шипов, натужно заныло от боли. Однако он понимал, что оставаться здесь равносильно самоубийству, поэтому, превозмогая боль, поднялся и медленно двинулся вперед, хромая и поминутно оглядываясь из опасения возможного преследования.

Когда он дошел до дворца Пресьер, из двухэтажного дома с мансардой, прилепившегося одной своей стеной к каменной ограде дворца, выбежала вдруг молодая женщина, судя по одежде – прислуга. Схватив Лесдигьера за руку, она буквально силой втащила его в дом и плотно затворила за собой дверь.

От удивления юный гугенот не мог вымолвить ни слова, но, опережая его вопросы, служанка затараторила сама:

– Вы – гугенот, я сразу догадалась. Эти лавочники никогда бы не напали на вас, будь вы католиком. Боже, во что они превратили вашу одежду! Воротник болтается на одной тесемке, берет потерян, штаны в грязи, колет порван… Чего вы такого натворили, что они столь агрессивно взъелись на вас и так отделали?

Лесдигьер рассеянно оглядел место, в коем волей случая очутился. Он стоял на дощатом полу близ лестницы, ведущей наверх. Рядом – невысокая резная дверь, украшенная поверху кружевами и скрытая наполовину красной драпировкой. Над окном цветного стекла – широкий резной наличник с изображениями святых. Ничего не понимая (да особо к тому и не стремясь), Лесдигьер перевел взгляд на женщину, взволнованно теребящую в руке канделябр и явно ожидающую ответа на свой вопрос.

– Мы повздорили из-за религиозных разногласий, – вымученно улыбнулся он.

– Видимо, именно поэтому они и распознали в вас протестанта?

Лесдигьер вкратце поведал любопытной служанке о своем споре с монахом-проповедником и обо всем, что за этим последовало.

– Вы поступили весьма неосмотрительно, – заметила горничная. – Париж с недавнего времени не прощает гугенотам подобные выходки. Благодарите судьбу, что вообще живы остались…

– А кто вы? – полюбопытствовал, в свою очередь, Лесдигьер. – И почему столь живо интересуетесь подробностями случившегося?

– Успокойтесь, мсье! Просто я такая же протестантка, как и вы. А признаюсь вам в этом лишь потому, что испытываю к вам доверие…

– Доверие? Ко мне? Но вы же меня совсем не знаете!

– Однако я все видела. Моя хозяйка, услышав поднявшийся на площади шум, приказала мне выяснить, в чем дело. Я выглянула в окно и… Картина, словом, была ужасная. Я видела, мсье, и как вы пытались убежать от этих мерзавцев, и как они настигли вас и сбили с ног, и как потом на помощь к вам прибежали невесть откуда взявшиеся две собаки…

Лесдигьер вздрогнул и торопливо развернулся к выходу.

– О Бог мой, я оставил их на улице! – тревожно воскликнул он. – Они же наверняка ждут меня, а если их обнаружат эти сумасшедшие, то сразу догадаются, где я! И тогда несдобровать ни моим собакам, ни мне, ни вашему дому…

– Я как раз собиралась поговорить с вами об этом, – задержала юношу служанка, – но, кажется, хозяйка сама намерена вам все объяснить. Видите, она уже спускается сюда, – с этими словами служанка упорхнула в одну из комнат.

Лесдигьер бросил взгляд в сторону лестницы. По ступенькам и впрямь спускалась дворянского облика особа лет двадцати-двадцати двух в строгом, с наглухо застегнутым (согласно испанской моде) воротом платье. Шею дамы украшали белые брыжи, на плечи был накинут голубой кашемировый плащ, вытканный узорами, а пышную прическу венчал розовый головной убор со страусиными перьями и аграфом. В зеленых глазах светилось любопытство. Чуть вздернутый носик, легкая улыбка на тонких губах. Не дама, а воплощенное достоинство. Такой увидел хозяйку дома юный провинциал.

– Так вот он каков, возмутитель спокойствия, – с улыбкой, обнажившей ровные белые зубы, произнесла женщина на идеальном французском, чем тотчас опровергла предположение юноши о ее испанском происхождении.

– Прошу прощения, сударыня, что вынужден предстать пред вами в столь ужасном виде, – поприветствовал Лесдигьер хозяйку поклоном, давшимся ему с большим трудом, – но, видит Бог, в схватке, поспособствовавшей этому, силы были слишком неравны. Иначе мне не пришлось бы краснеть за свой непривлекательный наряд перед столь прекрасной дамой.

Это была первая женщина благородного происхождения, которую он увидел и с которой заговорил с тех пор, как покинул отцовский дом.

– Не надо оправдываться, мсье, – ответила незнакомка. – Мне уже обо всем хорошо известно.

– О, если бы я имел возможность отомстить за свое позорное унижение…

– Об этом нечего и думать, – перебила его дама. – Прежде вам надо укрыться в другом месте, хотя бы на время. Вы не должны больше появляться на этой улице, иначе они вас узнают и тогда уже непременно убьют.

– Что же мне делать? – спросил Лесдигьер.

– Не беспокойтесь, я обо всем подумала, – заверила его незнакомка. Теперь они стояли на одной площадке и с любопытством рассматривали друг друга. – В доме моей подруги… или, вернее, в доме особы, которую я очень хорошо знаю, вы будете в безопасности.

– Чей же это дом?

– Весьма высокопоставленной особы, смею вас заверить.

Лесдигьер вспомнил вдруг предсказание цыганки.

– А кто она? Уж не королева ли?

– Нет.

– Кто же?

– Мсье очень любопытен.

– Разве в Париже это считается пороком?

Дама одарила его игривым взглядом и засмеялась:

– Ее зовут Диана де Франс.

Лесдигьер непонимающе похлопал глазами и, поскольку названное имя ничего ему не говорило, не удержался от очередного вопроса:

– А кто она?

Незнакомка удивленно вскинула брови:

– Сударь, вы что, с Луны свалились?

– Нет, мадам, не с Луны, – устало произнес Лесдигьер, перенеся тяжесть тела на перила лестницы. – Я прибыл с юга. В Париже впервые, добрался только сегодня…

– Вот как… И вы не придумали ничего умнее, сударь, как затеять на площади города, куда прибыли впервые в жизни, ссору с незнакомыми людьми?

– Всему виной проклятый монах с его лживой проповедью.

– Защищающей папистов, надо полагать?

– Я думаю, ни один монах Парижа не станет читать проповедей в пользу протестантов.

– Выходит, мсье, вы гугенот?

– Да, мадам. Но если вы отдадите меня на растерзание этой озверелой толпе, я с радостью приму мученическую смерть, ибо она будет исходить от вас.

– Успокойтесь, никто не собирается причинять вам зла. Во всяком случае, вы не будете первым, кого предаст единоверец этих лавочников, тем более, что это – женщина.

– О, сударыня, значит, вы – католичка, спасшая гугенота и предавшая тем самым своих братьев по вере? – воскликнул в изумлении Лесдигьер.

Прекрасная незнакомка приложила палец к губам:

– Тс-с… Не надо столь громко выражать обуревающие вас чувства, в наше время это небезопасно. Наша вера не запрещает нам оказывать помощь попавшему в беду человеку, не спрашивая о его истинном вероисповедании. Будем считать, что мне это неизвестно, и да простит мне Господь этот грех.

– Охотно простит, сударыня, ведь одна из Его заповедей гласит: «Возлюби ближнего, как самого себя».

– «Пусть даже он твой враг, – прибавила дама, – но он тот, кто нуждается в тебе». Жаль, что наши монахи в своих проповедях пренебрегают этой заповедью Христа.

– О, мадам, я совсем потерял голову, простите меня! – пылко воскликнул Лесдигьер. – Но поверьте, в вашем обществе я чувствую себя во сто крат сильнее и готов выдержать натиск хоть десяти парижских площадей!

Дама многообещающе улыбнулась:

– Я думаю, мне представится возможность испытать вашу храбрость на деле, мсье, и конечно же не в глупой стычке с толпой полубезумных фанатиков.

– Приказывайте, сударыня, для вас я готов на все!

– Прежде всего снимите ваш колет: его вид может вызвать вначале удивление, а потом подозрение. Розита! – Показалась служанка. – Подшей колет мсье, и живо! Но сначала открой дверь и впусти собак.

Служанка отодвинула засов, и Лесдигьер кликнул Брюна. Пес вбежал в дом тотчас же, а его подруга нерешительно топталась, подозрительно поглядывая на обеих женщин. Однако, подбадриваемая дружком и его хозяином, в конце концов тоже переступила порог.

– Признаться, ваш поступок был отчаянным и смелым, мсье, – произнесла незнакомка, когда служанка закрыла дверь. – Думаю, он послужит вам отличной рекомендацией перед герцогом де Монморанси. Сам он католик, но сочувствует кальвинистам и не переходит в протестантскую веру лишь потому, что это пойдет вразрез с интересами двора. Такова ориентация большинства католиков Франции. Герцог же скорее «политик», так стали называть умеренных. К вопросам религии относится, я бы сказала, хладнокровно, нежели терпимо. Благосостояние Франции для него превыше всего.

– Но при чем здесь Монморанси? Ведь вы говорили, помнится, о какой-то даме…

– Эта дама – его жена. А теперь скажите, способны ли вы проделать небольшой путь?.. Сейчас?.. Со мной?..

– Приказывайте, сударыня.

– Быть может, вам лучше отдохнуть здесь? А потом, когда вы подлечите свои раны, мы отправимся в дом герцога.

Поначалу Лесдигьер хотел было так сделать, ибо чувствовал себя неважно, да и перспектива остаться в доме прекрасной незнакомки его вполне устраивала, но мысль, что его посчитают слабым и немощным из-за пустячной потасовки с какими-то лавочниками, смутила его, и он ответил:

– О мадам, я вовсе не желаю навлечь на ваш дом гнев этого сброда. А мне не хотелось бы оказаться столь неблагодарным. Посему я готов следовать за вами слепо туда, куда вам будет угодно меня повести.

– И вы не пожалеете, что не остались здесь? – с улыбкой спросила прекрасная дама, поглаживая перила лестницы, от которых юный провинциал не отходил ни на шаг.

Лесдигьер понял намек и решительно сказал, отходя от перил:

– Нет, мадам, клянусь вам, я чувствую себя прекрасно.

– Хорошо, мсье, тогда надевайте ваш колет и пойдемте отсюда поскорее, а по дороге я вам все объясню. Эти торговцы действительно слепые фанатики, все они рьяные католики; за сказанное против папы слово они готовы вцепиться вам в горло.

– Они здорово одурачены церковниками, – проговорил Лесдигьер, но вовремя спохватился: – Ах, простите меня, я совсем забыл, что вы исповедуете их веру.

– Не будем дискутировать на эту тему, мсье, – сухо сказала незнакомка и заторопилась: – Пойдемте же, не стоит терять время.

Они прошли через дом и вышли в другую дверь, на улицу Шанварери. Однако тут подружка Брюна заупрямилась и ни за что не захотела идти дальше. Пес подошел к подруге, лизнул ее в нос, несколько раз пролаял и побежал вслед за Лесдигьером.

Тем временем дама и ее спутник миновали улицу Шанварери, свернули налево, потом направо и очутились на улице Сен-Маглуар, прямо против церкви Сен-Жиль.

– Могу я спросить, куда вы ведете меня, сударыня? – поинтересовался Лесдигьер.

– На улицу Монморанси. Там и живут принцесса Диана Ангулемская и ее муж герцог Франсуа. Ну вот, теперь, когда мы свернули за угол, можно вздохнуть свободнее. Здесь всегда малолюдно… Вы не откажетесь, надеюсь, назвать ваше имя, мсье?

– Конечно, нет. Я Франсуа де Лесдигьер. А как зовут вас?

– Я баронесса Камилла де Савуази.

– Так вы ведете меня в дом к герцогу Монморанси?

– Вас что-то смущает?

– Вовсе нет. Мне приходилось слышать о нем. Отец рассказывал, как он воевал под командованием герцога в Италии. Его отец – коннетабль Монморанси.

– Да, тот самый, что отнял всю славу военных походов у герцога де Гиза и присвоил себе. Впрочем, не без участия всем известной герцогини де Валантинуа.

– Дианы де Пуатье?[23]

– Вот именно. Хорошо, что ее уже нет. Мадам Екатерина сослала ее куда-то – и поделом. Муж умер, власть перешла в руки жены, а не любовницы. Так вот, о коннетабле. Еще в прошлом году он был в опале, и царствовали Гизы, но после смерти Франциска королева-мать, не без оснований опасаясь их усиления, удалила их от себя, впрочем, по-видимому, ненадолго, и приблизила к себе Бурбонов и Шатильонов, а заодно и опального коннетабля. Он теперь стар и не имеет былого влияния, но его сыновья стали необычайно популярны и пользуются особым расположением вдовствующей королевы. Так что вам повезло, мсье, что вы именно меня встретили на своем пути. Я введу вас в дом, которому вы, если пожелаете, сможете служить.

– О мадам, это превосходит мои самые заветные желания, и отныне я буду думать только о том, как мне отблагодарить вас.

– Уверена, у вас появится такая возможность.

– А вы? Простите, но какое отношение имеете вы, мадам, к семейству Монморанси?

– Я просто очень хорошая подруга мадам де Кастро. Когда ей было плохо после смерти отца, я первая подала ей руку помощи и утешила в горе.

– Кто такая мадам де Кастро? И о чьем отце вы говорите? – вконец растерялся Лесдигьер.

Тем временем они свернули на Медвежью улицу и направились в сторону Тампля, высокие шпили которого уже были видны невдалеке.

– Диана де Кастро, – продолжила Камилла де Савуази, – внебрачная дочь короля Генриха II.

– Того самого, что погиб на турнире?

– Именно, мсье.

– Ого, выходит, она самая настоящая принцесса!

– Да, принцесса без королевства. Кстати, ее мать – Диана де Пуатье. Так, во всяком случае, говорят.

– Вот как! Значит, она еще и дочь всесильной герцогини?

– Бывшей всесильной. Теперь она постарела и, по-моему, даже не помнит, что у нее есть дочь. Впрочем, она и раньше не особенно ее привечала. Только отец любил Диану, больше никто. Думается, она была нежелательным ребенком, потому мадам де Пуатье и отправила ее в монастырь, где она и провела свои лучшие годы.

– А почему де Кастро? Кажется, это не французская фамилия.

– Ее первым мужем был герцог де Кастро, испанец. Она была тогда совсем еще ребенком.

– Где же он теперь?

– Погиб при Эдене. Теперь ее полное имя – принцесса Французская герцогиня Ангулемская де Монморанси. А сейчас расскажите мне о себе, мсье Франсуа, должна ведь я хоть что-то знать про вас; думается мне, эта встреча не будет для нас последней.

И баронесса многообещающе улыбнулась.

– Охотно, мадам, ведь, в сущности, мне нечего скрывать ни от вас, ни от кого бы то ни было.

И Лесдигьер рассказал ей все о себе и своей семье, про то, как она пострадала во время войн, как он покинул отцовский дом и пришел в Париж, оставив отца на попечение эконома.

Когда он заканчивал рассказ, они уже стояли на улице Монморанси спиной к монастырю кармелиток.

– Почему мы остановились? – спросил Лесдигьер.

– Потому что мы пришли, – ответила баронесса.

К ним вышел офицер дворцовой стражи. Узнав Камиллу, он тут же впустил обоих. Через минуту-другую юный протестант уже сидел в кресле в большом красивом зале; в таких он не бывал никогда в жизни.

На окнах тяжелые портьеры из красного и синего бархата; зал украшала резная и инкрустированная мебель работы итальянских мастеров раннего Возрождения; на полу – великолепные арабские ковры; возле одной из стен – камин, в котором потрескивали дрова; в центре зала стояли стол, обитый зеленым сукном, и несколько резных стульев вокруг него; повсюду статуэтки работы Челлини[24] и Палисси[25], на стенах красовались фламандские гобелены с изображениями сцен охоты и картины Санти[26], Приматиччо[27] и Клуэ[28]; на столе в золоченых переплетах книги Аретино[29] и Рабле[30].

Не успел Лесдигьер насладиться всем этим великолепием, как в зал вошла дама лет двадцати двух, а за ней следовала баронесса де Савуази.

Диана оказалась красивой женщиной среднего роста в великолепном платье из белого атласа. В ее высоко взбитых волосах прятался светло-зеленый убор, расшитый золотом; из-за локонов блестящих волос с любопытством выглядывали по обеим сторонам головы крепившиеся к нему белые прозрачные кружева. Со лба, спрятанные в прическе, устремлялись вверх три невысоких страусиных пера белого цвета, трепетавшие от малейшего дуновения. На шее ее сияло жемчужное ожерелье, в ушах блестели золотые серьги, на руках красовались браслеты и кольца с вкрапленными в них рубинами и сапфирами. Диана вернулась только что из Лувра, где королева-мать вместе с Антуаном Бурбонским принимала испанских послов и папского легата.

Едва она вошла, как по всему залу распространился аромат духов и всевозможных благовоний. Наш юный герой глубоко вдохнул, и ему показалось, что он находится в одной из лучших в мире цветочных оранжерей. Он был сражен. Лесдигьер давно хотел сказать Камилле, как она красива, и признаться, что ему еще не доводилось видеть таких прекрасных дам, но тут у него и вовсе отнялся язык. Перед ним была не дочь Генриха II, перед ним стояла королева! Так, во всяком случае, он подумал, глядя на нее.

Два года тому назад эта женщина вышла замуж за сына Анна де Монморанси[31], Франциска. Коннетаблю нужно было породниться с королевским семейством, чтобы создать противовес Гизам, выдавшим свою внучку Марию Стюарт[32] за ныне покойного короля Франциска. И он сделал все для того, чтобы расторгнуть брак своего сына с некой Жанной де Пьенн, в котором не было ничего, кроме любви, и женить его на внебрачной дочери Генриха II, которую называли еще «мадам Бастард». В этом браке, напротив, было все кроме любви.

Но, вопреки всему, женщина умная и образованная, наделенная многими достоинствами, Диана сумела-таки покорить мужа, и его сердце понемногу оттаяло. Теперь, если они и не любили безумно друг друга, то, во всяком случае, никогда не бранились, были дружны и довольны тем, что все так обернулось. Франциск, не забывший, однако, о своей первой жене, тем не менее был счастлив вторым браком и трепетал от гордости и счастья, когда, проходя по коридорам Лувра под руку с красавицей женой, видел устремленные на них завистливые взгляды не только придворных, но и знатных вельмож из числа принцев королевской крови.

Диана же была довольна тем, что ее муж уже покрыл себя славой многочисленных военных побед, и это вызывало у окружающих восторженные взгляды и уважительные разговоры о нем. К тому же он был высок ростом, широк в плечах, красив, статен, смел, горд и самолюбив. Всех этих качеств хватило бы на десятерых мужей, но достались они ему одному, и Диана уже ни о чем не жалела, считая, что ее жизнь устроилась как нельзя лучше, несмотря на то, что Франциск временами изменял ей, о чем она прекрасно знала.

Ходили упорные слухи, что она была дочерью короля Генриха и Дианы де Пуатье. Она и сама так думала, пока однажды в замке Анэ бывшая фаворитка перед смертью не призналась Диане, что ее матерью является некая Филиппа Дучи, с которой Генрих II, тогда еще герцог Орлеанский, имел любовную связь в Пьемонте в 1537 году.

Диана сыграла заметную роль в конце гражданских войн, поспособствовав заключению союза последнего Валуа с первым Бурбоном. Теперь же поддерживала своего мужа, стремившегося к примирению католиков с гугенотами.

Лесдигьер порывисто поднялся с кресла и поклонился хозяйке дома. Она в ответ грациозно и с достоинством наклонила голову.

– Прошу простить меня, сударыня, за столь неожиданное вторжение в ваши владения, – заговорил Лесдигьер первым, хотя не должен был этого делать в присутствии принцессы, чем и вызвал снисходительные улыбки обеих женщин, – но, видит Бог, виной тому весьма необычные обстоятельства… Я бы сказал, приключение, случившееся со мной в вашем городе на одной из площадей…

– Мне уже известна ваша история, шевалье, – мягким грудным голосом проговорила Диана, улыбаясь. – Мне очень жаль, что вам так не повезло, но впредь, я думаю, вы будете более осторожны в душеспасительных беседах с парижанами. Сейчас очень неспокойные времена, мсье, каждый житель должен совершенно точно уяснить для себя, как ему держаться в этой тревожной обстановке и как себя вести. Язык хорош тогда, когда приносит пользу или, во всяком случае, не вредит, и плох, если из-за него может пострадать шея. Понимаете ли вы меня, мсье?

– О да, мадам, – ответил с поклоном Лесдигьер.

– Впредь вы будете осторожны, не правда ли? Вам придется поблагодарить госпожу баронессу. Вам пришлось бы очень туго, если бы вы еще задержались на улице Проповедников. Говорят, горожане уже рыскают по всему кварталу в поисках какого-то гугенота с двумя собаками, и у них с собой аркебузы.

– Бог мой, они ищут меня!

– Я в этом не сомневаюсь.

– Что же делать? А если они ворвутся сюда?

Герцогиня рассмеялась. Они с баронессой переглянулись, и Диана проговорила:

– Известно ли вам, мсье, в чей дом вы попали?

– О да, мадам.

– Так вот, запомните: войти в этот дом имеет право только король Франции.

Лесдигьер растерянно захлопал глазами:

– Король!..

– И мой муж, разумеется.

– Прошу простить меня, мадам, теперь я буду твердо помнить об этом.

– А также о том, что отныне вы будете служить этому дому и состоять в свите герцога де Монморанси. Полагаю, вы не будете против этого возражать, ведь вы приехали в Париж, я думаю, не затем, чтобы устраивать потасовки на его улицах?

– О мадам, как мне благодарить вас? О большем счастье я не мог и мечтать! Клянусь вам спасением своей души, преданнее человека вам не найти! Отныне я ваш слуга, а вы – моя повелительница.

– Вот и отлично. Я отдам в отношении вас все необходимые распоряжения. Вам выделят отдельную комнату, вы будете одеваться, как надлежит дворянину, служащему благородному семейству. Как только вернется маршал, я представлю вас ему.

– Благодарю, мадам.

– Было бы правильнее величать меня моим титулом.

– Хорошо, ваша светлость.

– Вашу собаку покормят, за ней отныне будет надлежащий уход и присмотр.

Лесдигьер поклонился, приложив ладонь к груди:

– Я рад за Брюна, ведь я только что сам хотел просить вас об этом.

– Бертранда! – позвала герцогиня.

В дверном проеме из-за портьеры показалась круглая физиономия камеристки.

– Я слушаю, мадам.

– Бертранда, поручаю вашим заботам господина шевалье. Немедленно разыщите лекаря: шевалье нужен врачебный уход. Покажите шевалье его апартаменты и позаботьтесь о нем. Он ни в чем не должен испытывать неудобства, вам понятно?

– Слушаюсь, мадам.

– Итак, мсье Лесдигьер, с этого дня вы вступаете в должность телохранителя в свиту герцога де Монморанси, но иногда будете нужны и мне, помните об этом. Бертранда позаботится о вашем быте, а обо всем остальном вы поговорите с самим герцогом.

– Благодарю, ваша светлость.

– Теперь можете идти.

И Лесдигьер, удивляясь в душе столь неожиданному повороту судьбы и не догадываясь, что всецело обязан этим баронессе, которой он приглянулся, покорно последовал за служанкой. Он шагал по полу, выстланному не виданной доселе мозаичной плиткой, и с восхищением рассматривал внутреннее убранство дворца, великолепие которого до этого могло ему только присниться.

Обе женщины – одна с интересом, другая с оттенком вожделенного любопытства – с улыбками глядели юноше вслед, не подозревая еще, что из этого зала только что вышел будущий маршал, а впоследствии – коннетабль Франции. И что настанет день, когда гордая королевская дочь Диана Французская, герцогиня де Монморанси будет стоять на коленях перед коннетаблем Франсуа де Лесдигьером и целовать ему руку.

* * *

Встреча в Пуасси закончилась ничем. Стороны не пришли к соглашению, никто не захотел идти на уступки. Однако появилась надежда, что правительство, проводя гибкую политику и не желая раздоров внутри нации, издаст новый эдикт о веротерпимости, тем более что и сама Екатерина Медичи склонялась к позиции реформистов.