Читать книгу Сказка о маске шута - Владимир Новак - Страница 1

Горе стране, где на троне восседает властитель-обманщик, чьи уста изрыгают ложь, а сердце полно гордыни и жестокости. Он трубит на всех перекрестках:

«Взгляните на силу мою и мощь страны нашей! Она несокрушимая, она грозна, она превосходит всех других, втрое!»

Но сила сея – мираж! Возведенный на песке обмана. И крепость его – не из камня правды и труда, а из хрупкого стекла лжи. Ибо основа царства его – подлость, что возведена в иллюзию добродетели. И скрепы его – воровство, что рядится в одежды мудрости государственной. И дышло власти его – страх, что прячется за кулисами показного единства.

И когда говорит он о войне, на устах его появляется улыбка, холодная и бесчеловечная. И вещает он: «Надо лишь достичь цели». Но цель его – не мир, не созидание, не жизнь. Цель его, что он скрывает за туманом слов, есть смерть и опустошение. Цель его – «убить всех», кто не с ним, кто инаков, кто осмелится усомниться в его великой лжи.

И потому слушайте, народы, и внемлите:

Не устоит дом, построенный на лжи. Не уцелеет трон, подпираемый подлостью властителя. Ибо придет день, когда ветер правды развеет любой мираж, и стеклянные стены лжи рухнут, погребая под обломками и лжеца, и всех, кто присягнул ему в слепоте своей.

Ибо жизнь и будущее – у тех, кто строит на правде, кто чтит достоинство человека, и чья цель – жизнь, а не смерть. Так было, есть и будет.

Да не обольстится сердце ваше громкими, но пустыми словами. И да распознаете вы яд ненависти, подслащенный речами о силе и цели.

Аминь.

Хорошего вам прочтения сказки до конца, и осознания, а кто такой ваш правитель, и из за чего ваш великий сегодняшний правитель, ваш основной злостный враг.

Глава 1: Маленький Дольф

Звонок последнего школьного урока прозвучал для волченка Дольфа не как освобождение, а как приговор. Резкий, пронзительный звук разбивал хрупкое стекло относительного спокойствия, выпуская в коридоры бурлящий, неконтролируемый поток, где царили свои, жестокие законы. Для тихого волчонка, сидевшего на последней парте в самом углу класса, этот звонок был сигналом тревоги. Его маленькая фигура, казалось, стремилась раствориться в тени от массивного шкафа с наглядными пособиями, стать невидимой, неосязаемой частью пейзажа, и он аккуратно закрыл учебник, убрал пенал в потертый рюкзак. Каждое движение было отточенным, тихим, как у зверька, который знает, что за любым звуком может прийти хищник.

– Ну что, Дольф, бежишь? – раздался ровный голос учительницы, Меги, стройной косули.

Она собирала журналы, и её взгляд скользнул по нему быстро, без интереса, и видела перед собой, просто нерадивого, замкнутого ученика, вечно витающего в облаках. Он вздрогнул, словно его поймали на краже.

– Да, миссис Меги, – прошептал он, уставившись в щербатый пол под партой.

– Иди, иди. Не задерживайся. И математику подтянуть надо, на самостоятельной работе опять не блещешь, – бросила она ему вслед, уже думая о чём-то другом.

Он лишь кивнул, чувствуя, как знакомый жар стыда разливается от ушей до кончиков лап. «Не блещешь» эти слова преследовали его повсюду. Он не блистал в математике, с её холодной, бездушной логикой, не блистал на физкультуре, где его тщедушное тельце всегда приходило к финишу последним, под сдержанный смешок одноклассников, не блистал в умении громко и уверенно говорить, отстаивать своё мнение. Его стихией была тишина, но в этом мире тишину всегда рвали на куски те, кто считал себя вправе это делать.

Волчонок Дольф вышел в коридор, прижимая ранец к груди, как щит. Он стал тенью, движущейся вдоль стены. Его план был прост и отточен неделями практики: дойти до гардероба, получить свою старую куртку с потёртым капюшоном и исчезнуть в потоке других учеников, раствориться, пока его не заметили.

– Осторожно, муравей! – кто-то толкнул его плечом, проходя мимо, даже не взглянув. Дольф едва удержал равновесие, вжавшись в стену. Это было не со зла. Это было хуже с полным, абсолютным безразличием. Для большинства он был просто помехой, серым пятном на периферии зрения.

Он уже почти достиг спасительной двери гардероба, уже почувствовал запах старых вешалок и мокрой резины, когда над самым ухом прозвучало то, от чего кровь стыла в жилах и желудок сжимался в холодный комок.

– Дольф! Куда собрался, муравейчик?—прозвучал вопрос с другой стороны.

Волчонок замер. Время замедлилось. Он медленно, с усилием, как будто поворачивая голову в густой смоле, обернулся. Перед ним, заслонив собой тусклый свет из грязного оконного проема, стоял дикий пес Динго. Высокий, рыжий, с шерстью цвета пожара в степи и мордой, усыпанной черными точками, словно следы от грязных пальцев. Он казался волчонку Дольфу не одноклассником, а явлением природы, стихийной силой, великаном из страшных сказок, которые рассказывали на ночь, чтобы не выходить из дома. За его широкой спиной, как всегда, маячили двое его теней шакал Комби, молчаливый и плотный, как мешок с песком, с тупым, ничего не выражающим взглядом, и лис Флокс, не высокий, жилистый лис с острыми чертами и глазами, которые постоянно бегали, выискивая слабости и поводы для ехидства.

– Я домой, – выдавил из себя Дольф. Его голос прозвучал сипло и так тихо, что был почти неразличим на фоне общего гама.

– Не торопись, – Динго растянул губы в широкой, неестественной улыбке. Его глаза, холодные и светло-жёлтые, оставались неподвижными, изучающими. – Мы тут подумали, тебе нужно больше… эм… социальной практики. А то ты как сыч, всё один. А это непорядок. Мы же за тебя переживаем, ты наш.

Он шагнул вперёд с размашистой, ложной дружелюбностью, обнял Дольфа за плечи. Его лапа легла тяжёлым, неотвратимым грузом. Хватка была железной, «дружеской» по форме, но полной скрытой угрозы по сути. От этого прикосновения по спине волчонка пробежали мурашки, и в горле встал комок.

– Не упирайся, идём, покажем тебе кое-что интересное, – прошептал Динго прямо в ухо, и его дыхание, пахнущее школьной булкой и какой-то кислинкой, обдало Дольфа волной тошноты.

Волченка потащили, почти не касаясь ногами пола, к большому, грязному окну в конце коридора, выходящему на пустынный школьный двор. Дольф не сопротивлялся. Урок номер один, выученный им три месяца назад за гаражами, когда шакал Комби держал его, а собака Динго методично бил по рёбрам, гласил: сопротивление бесполезно. Оно только разжигает азарт и делает больнее. Но надо терпеть, переждать, сделать то, что хотят, и тогда, может быть, отпустят.

– Смотри, – Динго ткнул грязным пальцем в стекло, оставив жирный отпечаток. – Видишь, у клумбы? Белая лань Жазель, из 7 «Б». Панельного класса. Белая ворона, в прямом смысле.

Дольф посмотрел. На скамейке, прижавшись спиной к ещё не облетевшему клёну, сидела лань. Она была совершенно белой, будто сошедшей со страниц зимней сказки, и это резко контрастировало с грязно-жёлтой осенней травой. Она что-то читала, и её длинные ресницы были опущены. Она покачивала одной ногой, полностью погруженная в свой мир, и казалась ему невероятно мирной и беззащитной, такой же чужой в этой грубой реальности, как и он сам. Это сходство почему-то делало все предстоящее ещё страшнее и грязнее.

– Красивая, да? – продолжил Динго, его голос стал сладким, притворно-задушевным. – Одинокая, как ты. А мы для тебя, как для лучшего друга, придумали задание, проверку на смелость. Подойди к ней сзади, тихо-тихо, и… укуси её за попу. Легонько. Так, чтоб взвизгнула.

Воздух в коридоре, и без того спёртый, застыл совсем. Слова повисли в пространстве, нелепые, отвратительные, невозможные. Дольф не поверил своим ушам, оторвал взгляд от окна и уставился на Динго, ища в его жёлтых глазах хоть искру шутки, намёк на то, что это всего лишь больная, шутка. Но он увидел лишь холодный, испытующий интерес, как у учёного, наблюдающего за реакцией подопытного. За его спиной лис Флокс уже начал тихо хихикать, потирая лапы.

– Зачем? – это был единственный звук, который смог выжать из себя Дольф. Детский, наивный, абсолютно бесполезный вопрос, который тут же выставил его слабость напоказ.

Морда собаки Динго изменилась мгновенно. Улыбка исчезла, словно её сдуло ледяным ветром, глаза сузились до опасных щелочек, появились зубы в оскале.

– А то сейчас сам получишь. Быстро делай! – его голос упал до свистящего, змеиного шепота, от которого похолодело внутри. – Или ты думаешь, мы зря с тобой тут время тратим? Покажи, что ты не какая-то серая мышь, не тряпка. Докажи, что ты свой. А иначе… – Он не договорил, лишь многозначительно хрустнул костяшками пальцев.

Шакал Комби при этом сделал полшага вперёд, его тупая масса стала ещё более внушительной.

Сердце волченка Дольфа заколотилось с такой бешеной силой, что ему показалось, оно вот-вот разорвёт грудную клетку. В ушах зазвенело. Он снова посмотрел на лань Жазель. Она перелистнула страницу, и на её мордочку легла лёгкая улыбка, вызванная чем-то в книге. Он посмотрел на собаку Динго. Тот уже достал из кармана телефон, включил камеру и направил объектив в окно, на готовящееся «шоу». Лис Флокс, хихикая, тоже нацелил свой телефон туда же. Шакал Комби просто ждал, смотря на волченка Дольфа с безразличием мясника.

Весы в его голове, отягощённые страхом, качнулись. Унизить невинную лань, стать посмешищем, совершить нечто по-настоящему мерзкое и подлое… Или получить боль. Не абстрактную, а очень конкретную, снова почувствовать тупую тяжесть ударов по животу, задохнуться от захвата шеи, и лежать в грязи, слушая их смех. Второе было более реальным, острым, страшным здесь и сейчас. Его ноги, предав разум и совесть, сами понесли его к выходу. Он шёл, как робот, чувствуя на себе пристальные, жадные взгляды со спины. Ему казалось, что весь коридор, вся школа знает, куда и зачем он идёт, а шаги отдавались в висках глухими ударами.

Подойдя к лани Жазель сзади, так близко, что он видел каждую волнистую белую шерстинку на её шее, он замер. Внутри всё кричало, протестовало, рвалось наружу, он не мог, не хотел. Но память тела была сильнее. Волчонок Дольф сделал резкий, нелепый выпад вперёд с наклоном, не прикасаясь к ней. Его губы лишь на сантиметр приблизились к её белоснежной шерсти, а зубы сомкнулись в пустоте с громким, фальшивым щелчком. Это была пародия на укус, жалкая, отвратительная пантомима труса, который пытается и угодить мучителям, и не совершить преступление. Но для наблюдателей из окна, для нацеленных камер этого было достаточно.

– А-а-ай! – взвизгнула лань Жазель, почувствовав движение и щелчок за спиной, резко обернулась и отпрыгнула, как ошпаренная, её книга с глухим стуком упала в грязь. Она увидела перекошенное от ужаса и непролитых слёз лицо невысокого волчонка, который уже отскочил от неё, будто от огня.

– Ты что делаешь, псих!? Идиот! – крикнула она, её голос дрожал от испуга и возмущения.

Но Дольф уже не слышал. Со стороны школы, из того самого окна, донесся оглушительный, торжествующий, животный гогот. Это смеялся собака Динго. К нему присоединился визгливый хохот лиса Флокса. То был звук его полного поражения, звук, который навсегда врезался в память. Он бросился бежать, не разбирая дороги, сжимая ремни рюкзака так, что когти впились в ладони. Волченок бежал от её испуганного крика, от этого хохота, от собственного позора, который жёг его изнутри, как раскалённая игла. В ушах стоял оглушительный шум, в котором пульсировала лишь одна, простая, как инстинкт, мысль: «Беги! Беги быстрее! Спрячься!»

Он добежал до глухого угла за старым спортзалом, где валялись ржавые гантели и пахло плесенью, прислонившись к шершавой, холодной кирпичной стене, задышал, как рыба, выброшенная на берег. Слёзы, наконец, хлынули горячие, горькие, бессильные, дал им излиться, потому что здесь, в этом забытом всеми углу, можно было быть слабым. Его тело тряслось от рыданий, которые он душил в ладонях, ненавидя себя за слабость, трусость, за то, что послушался. Потом сглотнул сопли и вытер морду рукавом, оставив грязные разводы, плакать было нельзя. Слёзы роскошь, которую он не мог себе позволить долго. Слабых бьют, первый и главный закон его вселенной. Закон, который написали для него пес Динго и ему подобные.

Сердце постепенно успокаивалось, дыхание выравнивалось, оставляя после себя ледяную, тоскливую пустоту, заполненную лишь стыдом. Он смотрел на свои потные, дрожащие лапы.

«Почему я это сделал? Я же не хотел её пугать. Я не хотел… Но он заставил. Динго сказал. Иначе было бы больно. Снова. Как тогда, за гаражами. Тогда было больно дышать две недели. Я дал себе слово, поклялся, что буду делать всё, что они скажут. Любое, самое гадкое их желание. Буду угадывать их мысли. Надо быть быстрее, услужливее, стать их тенью, их эхом. Тогда, может быть, они оставят меня в покое. Может быть, они даже… перестанут замечать? Нет, не перестанут. Но смех, это не боль. Быть посмешищем не значит ходить с синяками. А значит, сегодня я выбрал правильно, меньшее из двух зол. Так и должно быть. Так устроен мир. Закон сильных и слабых. Я слабый, значит, я должен служить, это моя судьба».

Он уже собирался вылезти из своего укрытия и пойти домой, сгорбившись под тяжестью этого нового «знания», когда услышал лёгкие, осторожные шаги. Из-за угла показалась она, лань Жазель. Её белая шерсть казалась призрачной в сгущающихся сумерках, в лапах она несла свою испачканную книгу. Увидев его, она остановилась. Дольф внутренне съёжился, ожидая нового крика, оскорбления, возможно, даже удара.

– Ты… – начала она тихо. – Ты тот самый…

– Я не хотел! – выпалил он, не глядя на неё, вжимаясь в стену. – Они заставили! Динго он сказал, что если я не… Они бы избили меня! – слова полились сами, отчаянные, оправдывающиеся.

Белая лань Жазель молча смотрела на него. Её большие тёмные глаза изучали его не с гневом, а с любопытством и пониманием?

– Динго? Рыжий пёс? – спросила она просто.

Дольф лишь кивнул, уставившись в землю.

– А за что? – её вопрос прозвучал не как обвинение, а как искреннее недоумение.

– За то, что я есть, – прошептал Дольф. – Я не такой, как все, тихий и слабый. Для них, муравей. Так они меня называют.

Наступила пауза. Лань Жазель вздохнула и неожиданно присела на корточки неподалёку, не подходя ближе, но и не уходя.

– Знаешь, – сказала она, глядя куда-то в сторону, – меня тоже обижают и дразнят говорят «приведение», «меловая палочка», «белая ворона». Говорят, что я странная, всё время читаю, и со мной скучно.

Дольф рискнул поднять на неё взгляд. Она не смотрела на него свысока.

– Но… они тебя не бьют, – пробормотал он.

– Нет. Но иногда слова болят не меньше, – она обняла свои колени. – И одиночество, оно тоже ранит. Когда все вокруг стаей, а ты одна. Как будто ты живёшь за стеклом.

Он кивнул, знал это чувство лучше, чем кто-либо.

– Зачем ты тогда, ко мне подошла? – спросил он.

– Не знаю. Увидела, как ты убежал. Не как тот, кто сделал пакость и рад, а как затравленный. Потом услышала, как они смеялись у окна. Поняла, – она пожала плечами. – и подумала, что тебе сейчас, наверное, ещё хуже, чем мне. Меня просто испугали. А тебя…

Она не договорила, но он понял. «А ты предал себя». Он снова опустил голову.

– Мне жаль. Правда. Я никогда бы не… я не такой.

– Я верю, – сказала лань Жазель просто.

И в её голосе не было ни капли насмешки или фальши. Это было так неожиданно, что в его груди что-то дрогнуло, какая-то ледяная скорлупа дала трещину. Никто никогда не говорил ему «Я верю». Никто, и ни когда! Они молча посидели ещё несколько минут. Тишина между ними была уже не враждебной, а скорее уставшей, общей.

– Меня Жазель зовут.

– Я знаю… Меня Дольф.

– У тебя, наверное, тоже нет… стаи? – осторожно спросила она.

Он покачал головой. «Стая» то были собака Динго, шакал Комби, лис Флокс и им подобные. Он же был изгоем, одиноким волчонком, что само по себе было абсурдом и приговором.

– Я тоже, – сказала она. Потом встала, отряхнулась. – Мне надо идти. А ты постарайся не попадаться им на глаза.

Она сделала несколько шагов, потом обернулась.

– Дольф?

– Да?

– Книги они лучше, чем стая. Они не предают. Если захочешь у меня их много.

И она пошла, растворившись в серых сумерках. Дольф долго смотрел ей вслед. Внутри, рядом с привычным страхом и стыдом, шевельнулось что-то новое, тёплое и хрупкое. Название этому чувству он пока не знал, но её слова «они не предают» отозвались в нём глухим, болезненным эхом. Потому что он только что предал самого себя. И это знание жгло сильнее, чем любой страх перед Динго.

Дольф вышел из своего укрытия и поплёлся домой, выучив за один день два тяжелейших урока:

Первый: чтобы выжить среди сильных, нужно забыть о своей воле и стать удобным, податливым, послушным.

Второй: если просто общаться, даже в самом тёмном углу может найтись кто-то, кто увидит в тебе не муравья, не тряпку, а просто волченка Дольфа, того кем ты есть.

И эта встреча, искра понимания, делала всё остальное страх, унижение, позор в сто раз невыносимее. Потому что теперь он знал, что может быть по другому. И это знание не давало спрятаться за маской безразличия окончательно, заставляло чувствовать. Хотя, чувствовать было больно.

Он шёл, и его тень, длинная и тощая, тянулась по дороге, сливаясь с наступающей ночью. Впереди его ждал холодный, пустой дом. А завтра, снова школа, пес Динго, выбор между двумя залами. Но теперь в его памяти, рядом с торжествующим хохотом, жил тихий голос: «Книги, они не предают». И почему-то именно эта мысль заставила его впервые за долгое время не опустить голову, а сжать кулаки в темноте.