Читать книгу Сказка о маске шута - Владимир Новак - Страница 2

Глава 2: Закон выживания.

Волчонок Дольф шёл домой, и каждый его шаг отдавался в висках глухим стуком: «Позор. Позор. Позор». Он не бежал, больше не было сил, была лишь густая, липкая усталость, похожая на ту, что наступает после долгой и мучительной болезни. В голове, будто на заезженной плёнке, прокручивалась одна и та же сцена: белоснежная шерсть лани Жазель, её вздрогнувшее плечо, оглушительный, торжествующий гогот из окна и тяжёлая, как кандалы, лапа Динго на его плече. Но теперь к этому кадру добавился новый её тихий голос в сумерках: «Книги они не предают». Эти слова жгли изнутри, потому что были доказательством его предательства самого себя, и делали его «Закон №1 Сильные всегда правы» зыбким и шатким. А в его новой, только что выстроенной системе координат любая неопределенность была смерти подобна.

Он свернул в свой двор, пять одинаковых панельных девятиэтажек, серых и безликих, как склеенные из бетона ульи. Качели раскачивались под порывами резкого октябрьского ветра, скрипя одиноким, жалобным скрипом, на весь город интеллигенции всего мира, этот звук был саундтреком его жизни. Он зашёл в подъезд, пахнущий затхлостью, вареной капустой и чужой жизнью, и побрёл по лестнице, наступая на каждую ступеньку с ощущением, что поднимается на эшафот. Четвёртый этаж. Дверь с облупившейся краской. Ключ поворачивался с тихим щелчком, словно впуская его в камеру.

Дома царила тишина. Мама, как всегда, работала до вечера. Обычно это одиночество было для волченка Дольфа спасением, возможностью отдышаться. Сегодня же пустая квартира давила на него стенами, и тишина звенела в ушах обвинениями. Он бросил рюкзак в угол своей комнаты, и тот шлёпнулся на пол с безнадёжным звуком. Дольф упав лицом в подушку, ждал, что сейчас его накроет волной, расплачется, и станет легче, но слёз не было. Внутри была лишь выжженная, холодная пустыня, где бушевал только стыд.

Внезапно в гробовой тишине резко зазвонил домашний телефон. Дольф вздрогнул, как от выстрела, и сердце его, уже успокоившееся, снова забилось в паническом ритме. Он смотрел на чёрную пластиковую коробку, как загипнотизированный, звонок был настойчивым, требовательным, злым. Он знал, кто звонит. Это был их способ протянуть щупальца даже сюда, в его единственную крепость, напомнить, что укрытий не существует. Медленно, будто против собственной воли, он подошёл и поднял трубку.

– Алло? – его голос прозвучал сипло.

– Ну что, муравей, дошёл до норки? – в трубке послышался знакомый, ехидный голос собаки Динго. На фоне, сдержанный хихикающий фон лиса Флокса.

– Дошёл, – монотонно ответил Дольф, сжимая трубку так, что пальцы побелели.

– Молодец. Сегодня неплохо получилось. Только в следующий раз кусай по-настоящему, а то не убедительно. Понял?

– Понял.

– Ладно, отдыхай. Завтра будет новое задание. Будь готов.

Щелчок в трубке, короткий, резкий, как приговор, Дольф медленно опустил трубку, его рука дрожала. Но в груди, в самой её глубине, шевельнулся какой-то тёплый, предательский червячок. Они сказали «молодец». Пусть это была насмешка, пусть издевательство, но его изголодавшаяся по любому знаку внимания душа ухватилась за это слово. Ему стало до тошноты стыдно за этот миг слабости, но факт оставался фактом: выполнил приказ, получил «похвалу». Значит, стратегия работает. Закон подтверждался.

Он подошёл к зеркалу в прихожей. В тусклом свете лампочки он смотрел на своё отражение: слишком большие, испуганные глаза, побелевшая шерсть на мордочке, тщедушные плечи. Он ненавидел того, кто смотрел на него из стекла.

– Трус, – прошептал он своему отражению. – Ничтожество. Клоун.

Он представил, как резко поворачивается и бьёт пса Динго лапой в морду, как тот падает, захлёбываясь кровью и удивлением. Как лис Флокс и шакал Комби замирают в оцепенении. Как он, волчонок Дольф, уходит, не оглядываясь, под восхищённым взглядом лани Жазель. Но это была просто фантазия, сладкая и ядовитая, такая же далёкая, как полёт на другую планету. Реальность была иной. Реальность диктовала свои правила, и он должен был их выучить наизусть.

Вернувшись в комнату, он достал из-под матраса простую тетрадь в синей обложке. На ней не было ни одного слова. Он открыл её на чистой странице и снова вывел в центре, жирную точку с надписью «Я». От неё, как лучи страха, расходились стрелки к вершинам пирамиды: «Динго», «Комби», «Флокс». Ниже их окружение, «сильные». А в самом низу, под чертой, он. Изолированный, один, рядом он начал писать, выводя буквы с холодной, методичной точностью:

«Закон Выживания (Окончательная редакция)

Закон Силы: Мир делится на сильных и слабых. Сильные правят, слабые подчиняются. Это аксиома, не требующая доказательств.

Закон Предугадывания: Боль можно избежать, если предугадать желание сильного и выполнить его ДО того, как оно будет озвучено. Инициатива признак полезного инструмента.

Закон Невидимости Чувств: Мои чувства (страх, стыд, боль, жалость), это моя уязвимость. Их необходимо уничтожить или запереть на глубину, недоступную никому, даже мне. На поверхности, только готовность к службе сильным.

Закон Полезности: Выполнил приказ, ты «молодец», это не боль, иногда снисхождение. Цель стать настолько полезным, чтобы тебя берегли как удобный инструмент, шута короля, или клоуна в цирке.

Закон Отказа от Сопротивления: Прямое сопротивление, путь к немедленному и болезненному поражению. Единственная форма сопротивления, полное подчинение, лишающее сильных самого удовольствия от подавления.

Вывод: Я, инструмент. Лучший инструмент, шут или клоун, в таком состоянии исполнитель не хочет, не чувствует, не стыдится ни чего. Инструмент- клоун полезен. Шут приближен к королю всегда, выбираю мою роль, это мой выбор.»

Он отложил ручку и смотрел на написанное. Это уже не был детский бред. Это была конституция его нового государства, государства под названием «Выживание». С каждым пунктом он чувствовал, как что-то живое и болезненное внутри него замирает, сжимается в твёрдый, нечувствительный комок, а сверху нарастает холодная, прочная оболочка. Оболочка слуги, шута, клоуна. В этом была странная, извращённая сила. Если ты вещь, тебя нельзя ранить по-настоящему, можно сломать, но не ранить.

Ключ заскрипел в замке. Вернулась мама.

– Дольф, ты дома? – послышался её голос, усталый, но как всегда тёплый.

Он мгновенно захлопнул тетрадь и сунул её под учебник. Сердце ёкнуло не от страха перед Динго, а от страха, что мама увидит эту тьму, эту капитуляцию. Её жалость, боль за него стали бы для него новым унижением, признанием, что его «Законы» всего лишь плод слабости.

– Дома, – отозвался он, стараясь, чтобы в голосе не дрогнула ни одна нота.

Мама заглянула в комнату. Она была сильной волчицей в его глазах, но жизнь и работа сгорбили её плечи, а в глазах застыла постоянная озабоченность.

– Как дела, сынок? Как в школе? – спросила она, снимая куртку.

– Нормально, – он не отрывал глаз от учебника, где цифры сливались в одно серое пятно.

– Никто не обижал? Ты чего такой тихий?

– Устал просто. Контрольная была. Всё хорошо, мам.

Он соврал ей так гладко, что сам чуть не поверил, смотрел на её измождённое, любящее лицо и с холодным ужасом осознавал, что в рамках его новой системы она тоже была «слабой». Её начальник на работе, долги, вечная усталость, были её угнетатели загонявшие в угол. Эта мысль была настолько чудовищной, что он тут же вытеснил её. Нет. Мама другая, она сильная. Просто мир для неё устроен иначе, и ей не нужно знать, как он устроен для него.

За ужином, она пыталась расспросить его о школе, о друзьях, он отделывался односложными ответами, рисуя ложкой узоры в тарелке. Его мысли были далеко, а он уже думал о завтрашнем дне, о «новом задании». Страх сжимал желудок, но поверх него уже лежал слой холодного, стратегического расчёта. «Что они захотят? Украсть что-то? Испачкать? Напакостить учителю? Надо быть готовым ко всему, чтобы взгляд был внимательным, а уши открытыми, ловить намёки».

– Сынок, мне завтра нужно будет задерживаться, – сказала мама, прерывая его тягостные размышления. – Зарплату только послезавтра дадут. Вот, осталось немного денег. – Она положила на стол несколько потрёпанных купюр. – Купи, пожалуйста, после школы хлеб и молоко. И себе что-нибудь перекусить, если захочешь, тут хватит.

Он кивнул, положив деньги в карман джинсов. Это было обычным делом, небольшие поручения. Но теперь даже в этом он увидел проверку миром, когда должен был сделать это хорошо, беспрекословно. Это тоже был закон.

На следующий день в школе его не трогали. Динго лишь бросил на него оценивающий взгляд, хмыкнул и прошёл мимо, окружённый своей свитой. Это затишье было страшнее прямой угрозы, оно означало, они что-то задумали. Дольф ловил каждое их слово на переменах, старался быть невидимкой, и в то же время в поле зрения, он был настороже.

После последнего урока, помня о поручении, он почти бегом направился к гардеробу, надеясь исчезнуть раньше, чем его окликнут. И почти добился своего, уже выходил на улицу, засунув руки в карманы и нащупав там смятые купюры, когда в спину упёрся знакомый, неумолимый палец.

– Куда торопишься, муравейчик? – Динго вышел из-за угла, будто материализовался из воздуха. Шакал Комби и лис Флокс, как стражники, встали по бокам, блокируя путь к выходу.

– Домой, – пробормотал Дольф, чувствуя, как деньги в кармане становятся раскалёнными.

– А у меня к тебе маленький вопрос, – Динго облокотился о стену, приняв развязную позу. – Чувствую, сегодня мне как-то, несладко. Хочется газировки, и чипов, а вот мелочи, понимаешь, нет. Зарплата у родителей, наверное, ещё не пришла?

Дольф замер, понял всё без слов, взгляд метнулся к запертой двери учительской, но надежды уже не было. Он молчал.

– Я спрашиваю: есть мелочь? – голос Динго потерял свою притворную игривость.

Рука Дольфа судорожно сжала деньги в кармане. Это были не его деньги, на хлеб и молоко. Мамины, последние.

– Я… мне мама дала, только на хлеб – выдавил он, ненавидя себя за этот лепет.

– О, отлично! – лицо Динго просияло. – Значит, есть! Выручай друга в трудную минуту. Я же важнее хлеба, мы же друзья, да?

Дольф стоял, парализованный. Его «Законы» столкнулись с реальностью.

«Закон №1: Сильные всегда правы», их желание, закон.

«Закон №4: Выполнил приказ», ты «молодец».

Но соблюдать эти законы, так как нужно выполнить приказ сильного, значило предать маму, её доверие, заботу, усталость. Внутри него, под толщей льда, что-то дико забилось и запротестовало.

Но пес Динго сделал шаг вперёд, всего один, и этого было достаточно. Страх, выдрессированный болью, оказался сильнее. Рука волченка, будто сама по себе, вытащила из кармана смятые купюры и протянула их. Динго ловко выхватил деньги, пересчитал.

– Вот и славно. Молодец. На хлеб себе ещё заработаешь. – Он шлёпнул Дольфа по щеке не сильно, но унизительно-снисходительно. Размашисто шагая, направился к автомату с газировкой. Лис Флокс, проходя мимо, шепнул: «Скатертью дорога, муравей».

Дольф стоял на том же месте, в кармане была пустота, физическая, леденящая пустота. Он не мог пойти в магазин, не мог купить то, что просила мама, невыполнил её простую, доверительную просьбу. Позор от вчерашнего дня был ничто по сравнению с этим гложущим, тошнотворным чувством вины. Он вышел на улицу и побрёл, куда глядят глаза, так как не мог идти домой, смотреть матери в глаза. Он зашёл за тот же спортзал, в свой «угол», съёжился на холодном бетоне и, наконец, разрешил себе заплакать, не громко, не рыдая, а тихо, безнадёжно, чувствуя, как слёзы, горячие и солёные, катятся по морде и капают на грязные кроссовки. Он плакал не только из-за денег, плакал от собственной ничтожности, от того, что его «Законы Выживания» превратили его в существо, которое боится даже защитить несколько бумажек для собственной матери. Он был не просто инструментом, а плохим инструментом, сломанным.

– Опять ты тут?– спросила лань Жазель

Он вздрогнул и резко вытер лицо рукавом, но было уже поздно. Из-за угла выглядывала Жазель. В её руках была не книга, а пластиковый пакет из магазина. Дольф не ответил, опустив голову, надеясь, что она просто уйдёт.

– Тебя опять обидели? – спросила она тише, подойдя немного ближе.

– Деньги отобрал, – прохрипел Дольф в пол, не в силах сдержаться. – Все. Мама дала на хлеб. Я не могу домой.

Жазель помолчала.

– У меня немного есть, – сказала она наконец. – Я только из магазина. Давай вернемся и купим, тебе, что нужно.

– Не надо, – пробормотал он, но в его протесте не было силы.

– Давай, – её голос звучал не жалостливо, а просто по-деловому. – Мне не трудно. И твоей маме не придется волноваться.

Он нехотя поднялся и, не глядя на неё, поплёлся рядом к маленькому магазинчику у школы. Жазель купила буханку хлеба, пакет молока и, подумав, добавила две шоколадки.

– На, – протянула она ему пакет и одну шоколадку. – Это тебе. Чтобы, не так горько было.

Он взял пакет, чувствуя, как стыд накрывает его с новой силой. Он, волк, которого защитила и выручила лань. Это было вопиющим нарушением всех природных и школьных законов. И самое ужасное он не смог отказаться.

– Спасибо, – прошептал он, и это слово обожгло ему горло. – Я, отдам. Как только…

– Не надо, – она покачала головой. – Просто, в следующий раз, может, спрячь деньги в носке или в другом кармане. Они же не обыскивают?

Он смотрел на неё, и его законы рушились один за другим. Она была «слабой» белой, одинокой, чужой, и не боялась, не пресмыкалась, а помогала другому слабому. В его голове возник страшный, хаотический разлом. Его система не могла этого объяснить.

– Зачем ты мне помогаешь? – хрипло спросил он. – Я же… вчера.

– Ты же сказал, тебя заставили, – пожала она плечами. – А сегодня ты просто попал в беду, все иногда попадают. И мне не нравится, как другие, сильные себя ведут. Они как болезнь, если её не остановить, она расползается.

Они постояли в неловком молчании.

– Мне пора, – сказала Жазель. – Береги пакет. И не плачь. От слёз щёки щиплет.

Жазель ушла, оставив его одного с пакетом в лапах и с кашей в голове. Его законы не изменились. Динго был силён и опасен, страх был реален, но теперь рядом с этим страхом, как крошечный, но упрямый росток, пробивалось другое знание: есть и другая сила. Не сила кулаков и насмешек, а какая-то иная, тихая и непонятная. И она может исходить от тех, кого ты сам записал в «слабые». «Заяц загнанный в угол, может сильно кусаться», вспомнил Дольф учения мамы.

Дорога домой казалась бесконечной. Мама ещё не вернулась. Он положил хлеб и молоко на стол, а шоколадку спрятал в тумбочку не мог он её сейчас есть. Потом сел и снова открыл свою тетрадь. Он долго смотрел на свои «Законы». Затем, ниже, дрожащей от напряжения рукой, вывел:

«Наблюдение (не закон, а исключение):

1. Сила бывает разной, есть сила боязни Динго и таких как он, а есть сила помощи Жазель, возможно таких много. Вторая непонятна, не укладывается в систему, но есть.

2. Быть "слабым" не всегда значит быть беспомощным, иногда это значит просто быть другим, со своими возможностями.

3. ПРИМЕЧАНИЕ: Наблюдения не отменяют Законов Выживания. Мои законы нужны, чтобы не получить мне боль. Наблюдения, не знаю что, но они просто есть, наверное так. Пока.»

Он понял, что создает не просто систему подчинения, а внутреннюю схему выживания. Одна часть схемы, большая и испуганная, от сильного и подлого окружения, другая крошечная и уязвимая, теперь смотрела на Жазель и смутно понимала, что мир может быть устроен иначе.

Когда вернулась мама и увидела покупки на столе, она улыбнулась.

– Спасибо, сынок. Молодец.

Это «молодец» прозвучало для него как нож в сердце. Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

За ужином он был ещё тише. Мама заметила его состояние.

– Дольф, что-то сегодня случилось? – спросила она, положив лапу на его руку.

Её прикосновение, обычно согревающее, сейчас вызывало желание отдернуться. Оно угрожало растрогать его, сломать хрупкое равновесие.

– Всё нормально, мам. Просто устал.

– Ты знаешь, – начала она, глядя на него с беспокойством, – если в школе что-то не так, ты можешь мне рассказать, мы как-нибудь вместе разберёмся.

Он посмотрел на её усталые, полные любви глаза и представил, как ведёт её в школу, как показывает на Динго: «Вот, мама, он меня бьёт и деньги отнимает». А потом? Потом она пойдёт к учителям, к директору, сделает скандал, и тогда Динго и его компания озвереют окончательно. Его жизнь превратится в кромешный ад. Её вмешательство, «сила» взрослого, в его мире не сработает, только обострит всё до предела. Его законы диктовали: проблемы надо решать внутри системы, подчиняясь правилам, а не ломая извне.

– Да нет, мам, серьёзно, – он заставил себя улыбнуться, и эта улыбка была самой тяжёлой работой за день. – Всё хорошо. Просто уроков много.

Мама вздохнула, поняв, что дальше не проникнуть. Она погладила его по голове.

– Ладно. Ты у меня умный, справишься, главное не замыкайся. Мир не всегда злой, сынок.

Он кивнул, глотая комок в горле. Для неё мир был работой, заботами, но в нём были справедливость, долг, любовь. Для него, в его четырёх стенах школы и двора, мир уже превращался в джунгли с чёткими, жестокими законами. И её слова «ты справишься» звучали для него как подтверждение, ты должен справиться сам, один.

Позже, лёжа в кровати, он смотрел в потолок. В голове была каша. Страх и расчёт шептали: «Ты всё сделал правильно. Отдал деньги, избежал избиения. Получил еду, избежал скандала с мамой. Ты выжил». Но новый, хрупкий голос спрашивал: «А какой ценой? Ценой своего достоинства? Ценой того, что тебе пришлось принять помощь от той, кого ты обидел?»

Он закрыл глаза. Завтра будет новый день, новые испытания. Его «Законы Выживания» оставались в силе, они были его броней, его картой в этом тёмном лесу. Но теперь в этой броне появилась трещина, тончайшая, почти невидимая. И через эту трещину смотрело на мир что-то ещё, не просто испуганный волчонок, а кто-то, кто начал смутно, с болью и непониманием, различать оттенки. Различать, что сила собаки Динго и тихая, непонятная сила лани Жазель, это силы с разных полюсов мира. И он застрял где-то посередине, разрываемый на части, учась играть роль удобного инструмента, шута, клоуна в то время как внутри него, вопреки всем законам, начинала медленно, мучительно прорастать потребность быть чем-то большим. Хотя бы для себя, или в тайне, это было только начало. а пока надо было выжить, любой ценой.