Читать книгу От Кяхты до Кульджи: путешествие в Центральную Азию и китай. Мои путешествия по Сибири - Владимир Обручев - Страница 4

ОТ КЯХТЫ ДО КУЛЬДЖИ. ПУТЕШЕСТВИЕ В ЦЕНТРАЛЬНУЮ АЗИЮ И КИТАЙ
Глава вторая. Восточная Монголия. От Урги до Калгана

Оглавление

Русское консульство. Монгольский город. Обилие нищих и собак. Кумирня Майдари. Колоссальный бурхан. Ямынь и деревянные воротники. Духовная академия. Субурганы. Ламы и их жизнь. Молитвенные мельницы. Часы с кукушкой. Гора Богдо-Ула с непуганой дичью. Падь диких собак. Мой караван и экипаж. Пути через Монголию. Гоби – не пустыня, а степь. Характер ее окраин и средней части. Находка костей и ее значение. Обрыв монгольского плато к Китаю. Великая стена. Спуск к Калгану.

Здание русского консульства в Урге возвышалось среди голой степи в большом промежутке между монгольским и китайским городами. Оно состояло из главного двухэтажного каменного дома в центре, двух одноэтажных флигелей по бокам, казармы для конвоя, сараев и служб позади. Меня поместили в одном из флигелей, который пустовал.

В Урге мне предстояло переснаряжение каравана при содействии доверенного одного кяхтинского торгового дома. Караваны с чаем из Китая начали уже прибывать, и так как обратно они большей частью шли без груза, то всего выгоднее было нанять несколько обратных верблюдов для перевозки моего багажа, двух лошадей для себя и Цоктоева, затем насушить сухарей и закупить провизии. На все это понадобилось 8 дней, которые я и провел в кругу соотечественников, посетил город и сделал экскурсию в соседние горы.

Урга, или Да-Хурэ (теперь Улан-Батор), являлась религиозным и правительственным центром Монголии, а также торговым пунктом, в котором жили доверенные кяхтинских торговых фирм, переправлявшие чай в Кяхту и русские товары вглубь Монголии. Религиозным центром Урга была потому, что здесь было несколько буддийских монастырей и в одном из них жил главный монгольский гэгэн, т. е. «перевоплощение Будды», – глава духовенства. Правительственным центром Урга была потому, что здесь жил китайский амбань, т. е. губернатор, или даже два, управлявшие делами двух соседних обширных аймаков (областей) Монголии.

Монгольский город состоял из целого ряда отдельных подворий, обнесенных частоколом и населенных ламами, т. е. монахами одного из 28 общежитий; затем из нескольких кумирен, т. е. храмов с надворными постройками – кухнями, кладовыми и пр., из дворца гэгэна, из ямыней, т. е. китайских присутственных мест и жилищ амбаней, из домов и лавок русских и китайских купцов и китайских ремесленников. Одних лам в Урге насчитывалось около 14 000.

Город очень разбросанный и на первый взгляд невзрачный; красивые храмы прячутся за частоколами дворов, как и жилища лам. Улицы немощеные, покрытые всякими отбросами, как и базарная площадь. Население все помои и отбросы выносило из дворов и жилищ на улицу, и только обилие бродячих собак, игравших роль санитаров, предохраняло улицы от окончательного загрязнения, так как они поедали все съедобное. Но эти собаки, всегда голодные, были небезопасны для людей; одинокий и безоружный прохожий ночью на окраинах города легко мог сделаться жертвой стаи собак, привыкших к человеческому мясу, так как монголы оставляли своих покойников в степи на съедение животным и птицам. Множество нищих, в грязных лохмотьях, изможденных, выставлявших напоказ всякие язвы и уродства, бродивших по улицам или сидевших у входа во дворы храмов и общежитий, составляло также неприятную особенность монгольского города.

Наиболее красивый храм Урги – кумирня Майдари – представлял собой двухэтажный деревянный дом, оштукатуренный и выбеленный, с красными резными наличниками окон и карнизами и куполом, крытым железом. Внутри в кумирне было тесно, несмотря на ее размеры, так как в самом центре стояла колоссальная статуя Майдари, на которую посетитель натыкался сразу при входе. Бурхан (т. е. статуя божества), изображенный сидящим на престоле из лежачих львов, поднимается под купол кумирни; высота его около 16 м. Он отлит из бронзы и позолочен. Вес его, как говорят, 11 000 китайских пудов[2], хотя статуя пустотелая. Внутренность ее по обычаю заполнена листами бумаги, исписанными молитвами. Позади Майдари, у задней стены, находилось еще пять больших статуй бурханов, а по боковым стенам, в шкафах, – мелкие статуэтки, числом, будто бы, в десять тысяч.

В тесной кумирне огромная статуя подавляла своими размерами. Перед статуей был расположен высокий алтарь с подсвечниками, чашечками с яствами и напитками и двумя рядами символических кружков вроде мишеней, раскрашенных розовой и голубой краской. Между алтарем и стенами – низенькие диваны с грязными подушками и столики перед ними. На диванах восседали во время богослужения ламы и пели молитвы. В верхнем этаже над шкафами с бурханами тянулись хоры, с которых можно было рассмотреть верхнюю часть Майдари, но голова его поднималась еще выше. Статуя была задрапирована желтым атласом; на алтаре перед ней курились бумажные палочки. Возле алтаря стояло закрытое покрывалом отдельное кресло гэгэна, изредка посещавшего богослужение в этой кумирне.


Против этой кумирни находился ямынь, т. е. присутственное место главного правителя Урги, также во дворе, окруженном частоколом. Я заглянул во двор – доступ туда был свободен. Вокруг юрты среди двора толпились монголы; в ней происходило заседание суда; возле юрты для назидания толпы сидели осужденные преступники – два монгола, на плечи которых были надеты тяжелые квадратные доски с отверстием для головы. Этот чудовищный воротник, давящий плечи, служил орудием пытки с целью вынудить признание, но надевался также и в наказание на недели и месяцы, и осужденный должен был спать и есть в этом наряде. У монголов были и другие способы пытки. Из юрты раздавались протяжные стоны – суд разбирал какое-то дело.

Западную часть Урги, расположенную за речкой Сэльби, на холме, составлял Гандан, населенный исключительно ламами, проходившими высший курс буддийского богословия. Эта духовная академия по внешнему виду не отличалась от описанного города – те же дворы, окруженные частоколами, над которыми поднимались узорчатые крыши двух больших кумирен, и пустынные улицы между дворами. Только по двум окраинам тянулись друг возле друга 28 субурганов, построенных благочестивыми поклонниками Будды для того, чтобы очищаться от грехов и отгонять разные беды и напасти.

Субурганы – подобие древних индийских «ступ» и «чайтья». В Индии они сооружались на местах замечательных событий, а в Монголии, кроме того, служили гробницами лам. Субурганы монголов-буддистов имеют различную форму и величину, но в основном всегда состоят из трех частей: пьедестала, главной части в виде плоского шара или митры, называемой «бумба», и шпица, увенчанного изображениями луны, солнца и пламенеющего огня премудрости – «нада». В лучших субурганах шпиц украшен тринадцатью металлическими кольцами. Субурганы воздвигаются обычно возле храмов (кумирен), но иногда и уединенно – порознь и группами в степи.

Ламы, т. е. буддийские монахи, населявшие монастыри (дацаны) Монголии, с отрочества посвящали себя служению Будде, изучению богословских трудов, написанных на тибетском языке, и благочестивым созерцаниям. Обилие лам в монастырях объяснялось тем, что каждая монгольская семья считала долгом отдать хотя бы одного из сыновей в монастырь. Многочисленные монастыри существовали на пожертвования верующих, так как каждая семья, отдавшая сына в ламы, естественно должна была поддерживать и монастырь. Ламы никаким производительным трудом не занимались и были, в сущности, паразитами. Врачевание, которое практиковалось некоторыми ламами, в большинстве являлось знахарством. В одной Урге, как упоминалось, число бездельников-лам достигало 14 000, а монастырей в Монголии было десятки, и они ложились тяжелым бременем на бюджет монгольского населения. При них не было ни школ, кроме богословских, ни больниц и приютов, а праздники, которые устраивались для развлечения монголов, служили средством для выкачивания новых пожертвований.

Ламы питались так же, как и зажиточные монголы – кирпичным чаем с молоком и маслом, пресными лепешками, бараниной, – имели это в достаточном количестве и жирели от малоподвижной сидячей жизни. Они начинали жизнь в лени с юношеских лет, когда родители отдавали их в монастыри для религиозного обучения. Молодые ламы выполняли иногда некоторую работу: поддерживали чистоту в храме и жилищах, разъезжали по улусам для сбора пожертвований.

В Урге мне бросились в глаза оригинальные молитвенные мельницы, если можно так выразиться. Это деревянный цилиндр, насаженный на столб и могущий вертеться вокруг него, как вокруг оси. Цилиндр оклеен буддийскими молитвами на тибетском языке, и каждый проходящий мимо такого цилиндра (а их было наставлено много по улицам и во дворах) считал долгом повернуть его несколько раз, что равносильно произнесению всех начертанных на нем молитв. Еще более упрощенный способ вознесения молитв к божеству я видел позже в горах Китая и Наньшаня, где подобные же цилиндры приводились во вращение ветром или водяным колесом на горном ручье и, таким образом, молитвы возносились беспрерывно и без затраты труда верующих.

Так было во время моего путешествия и еще 30 лет после него. Но в 1921 г. произошла народная революция, и в 1924 г. северная, бо́льшая часть Монголии превратилась в Монгольскую Народную Республику, которая за минувшие с тех пор 30 лет в качестве самостоятельного государства сделала большие успехи в культурном и хозяйственном развитии. Старый, феодальный, государственный строй преобразован в республиканский – с выборным правительством в виде Великого Народного Хурала, Малого Хурала и Совета министров. МНР – Монгольская Народная республика – делится на 18 аймаков, центры которых или уже представляют города или становятся ими.

Урга, столица МНР и местопребывание правительства, переименованная в Улан-Батор-хото, уже мало напоминает старую Ургу, виденную мною. Новый город, расположенный к востоку от старой части с ее храмами и монастырями, имеет широкие улицы, асфальтированную магистраль, большие каменные здания Совета министров, Торгово-промышленного банка, министерств, университета, средней школы, типографии и жилые дома. Но в городе еще множество юрт, в качестве постоянных жилищ поставленных на фундаменты. Юрты по одной-две расположены в небольших двориках, обнесенных частоколом. Несколько в стороне находится промышленная часть города с фабриками, обрабатывающими сырье животноводства; они связаны железной дорогой с копями Налайха, расположенными вверх по р. Толе, откуда город снабжается топливом. В городе около 100 000 жителей. Имеется автобусное сообщение. Священная гора Богдо-Ула превращена в парк культуры и отдыха[3].

Во всех центрах аймаков и в сомонах, на которые аймаки разделены, имеются школы: в повышении грамотности монгольское население делает большие успехи. Вместе с развитием просвещения падает прежнее влияние монастырей и лам, пополнение ламства молодыми силами прекратилось, монастыри теряют свое значение и многие из них закрылись; ламы занялись продуктивным трудом – скотоводством, сенокошением, земледелием.

Правительство МНР уделяет большое внимание количественному росту скота, составляющему главное богатство монголов, и качественному его улучшению. Пастбища обширной страны могут прокормить гораздо больше скота, чем его имеется сейчас. Для сохранения скота строятся открытые и крытые загоны, улучшаются пастбища, вводится сенокошение, луговодство, где возможно, – орошение. Развивается земледелие там, где это позволяют качество почвы и климатические условия, а также огородничество. Монголия быстро превращается в культурную страну.

Чтобы закончить мои беглые наблюдения в Урге, упомяну еще один случай, характеризующий низкий уровень культуры монгольских князей, управлявших крупными областями – аймаками и хошунами – Монголии, составлявшими их потомственные владения. В Ургу как-то приехал часовщик. Он открыл лавочку и развесил привезенные стенные часы разных сортов. Торговля шла не бойко, так как кочевнику-монголу и ламам часы не нужны: они определяют время по солнцу. Покупали часы китайцы и, изредка, монгольские князья. Среди часов был один экземпляр с кукушкой, которая выскакивала из окошечка над циферблатом и куковала число часов. Эта кукушка возбуждала восторг всех посетителей, но часовщик очень запрашивал за часы, и они не продавались. Наконец, один князь купил их за хорошую сумму и увез в свою юрту. Через несколько недель он привез их обратно и просил часовщика вылечить птицу, которая, очевидно, заболела, так как перестала выскакивать и куковать. Часовщик открыл футляр… и из него посыпались зерна ячменя.

– Зачем ты насыпал ячмень в часы? – удивился он.

– Как же, – ответил князь, – птицу ведь нужно кормить, чтобы она не издохла. Я ее кормил понемногу… Сначала она еще пела, а потом стала петь все реже и, наконец, замолчала: может быть, она привыкла к другому корму? Ты мне объясни, чем ее кормить.

Князь с трудом поверил, что кормить кукушку совсем не нужно.

Против Урги на левом склоне широкой долины р. Толы поднимается довольно высокая гора Богдо-Ула, или Хан-Ула. Она привлекает взор путешественника зеленью густого леса, который отсутствует на горах правого склона, представляющих бурую степь, выгоравшую за лето. Эта гора считалась священной, обиталищем божества, поэтому на ней было запрещено рубить лес и охотиться. За выполнением этого следили караульные, жившие в юртах кое-где у подножия горы.

Секретарь консульства предложил мне посетить эту гору. Меня интересовал ее геологический состав, и я, конечно, согласился, хотя меня предупредили, что взять с собой молоток, чтобы отбивать образцы горных пород, нельзя: это тоже могло бы нарушить покой божества. Мы поехали вдвоем в тележке консульства, пересекли долину, переехали р. Толу вброд (благодаря осеннему мелководью) и поднялись на склон горы по проселочной дороге, ведущей на вершину. В лесу остановились, привязали лошадь к дереву и углубились в чащу. День был солнечный и тихий. Лиственные деревья были уже в полном осеннем наряде: березы – в желтом, осины – в красном; лиственницы также начинали желтеть. Яркие осенние цвета разных оттенков были разбросаны пятнами среди темной хвои сосен и редких кедров. Дикие жители леса, не пуганные охотниками, были совершенно доверчивы. Мы заметили рябчиков, посвистывавших на ветках и смотревших на нас с любопытством. Несколько тетерок паслись на прогалине, поклевывая бруснику под большой сосной, и взлетели только тогда, когда мы подошли совсем близко. Возвращаясь к лошади, мы наткнулись на пару косуль, которые посмотрели на нас своими бархатными глазами, пошевеливая большими ушами, и потом спокойно продолжали свой путь по подлеску. Было приятно видеть эту мирную лесную жизнь. Осмотрев несколько попавшихся по дороге утесов, которые состояли из гранита, по-видимому слагающего главную часть горы, мы поехали назад.

В бинокль из консульства можно было видеть, что в самой западной из долин северного склона горы внизу высится скала гранита, у подножия ее – небольшая кумирня, а на вершине – «обо» в виде двух куч камней, между которыми протянуты веревки, увешанные цветными тряпками, хадаками и бумагой со священными изображениями. В следующей к востоку долине видна дорога на перевал в хребте, за которым на южном склоне имеется старинный монастырь

По словам путешественника Козлова, обследовавшего в 1923 г. всю гору, на гребне горы имеются озерки и болотца, окруженные кедровником, в котором водятся кабаны. На горе живут также олень-марал, кабарга, глухари, серые куропатки, белки, зайцы, сурки. Под защитой заповедника размножились и хищники: орлы, волки, лисицы и рыси, которые наносят вред окрестным монголам. Монголы приносили ежегодно кровавые жертвы горе, согласно завещанию Чингисхана, установившему их в благодарность за то, что в чащах горы он спасся от толпы всадников, которые хотели его поймать и убить.

На этой горе теперь прекрасный парк культуры для жителей большой и пыльной монгольской столицы, совершенно лишенной зелени.

Отмечу еще одну достопримечательность в окрестностях Урги. Это падь (сухая долина) Хундуй в горах правого склона долины Толы. В эту падь монголы выносили своих покойников и по обычаю оставляли их там на съедение собакам, которые населяли норы по соседству. Когда я собрался прогуляться вдоль этого склона, чтобы осмотреть выходы горных пород, консул посоветовал мне не заходить в эту падь во избежание нападения собак. По его словам, несколько лет назад русская подданная бурятка, заехавшая верхом в эту падь, была съедена собаками, которые стащили ее с лошади. Лошадь прибежала в консульство без седока, а посланные на поиски казаки нашли только клочки одежды.

Печальной особенностью русской колонии в Урге того времени, насчитывавшей до 100 человек, было отсутствие не только врача, но даже фельдшера. Царское правительство не считало нужным заботиться о лечении своих подданных.

Скучно и однообразно проходила жизнь в ургинском консульстве. Работы было немного, развлечений никаких; окружающая природа была довольно унылая (кроме Богдо-Улы, везде голая степь), климат, ввиду значительной высоты местности (1330 м), суровый, с сильными ветрами, с холодной и почти бесснежной зимой и жарким летом, бедным осадками. В консульстве рады были каждому новому человеку, проезжавшему через Ургу, и меня отпустили неохотно. Но сборы были закончены, и нужно было ехать дальше.

Для меня были наняты четыре верблюда под багаж, две верховые лошади и еще два верблюда для экипажа, который должен был служить моим жильем в течение месяца на пути до границы собственно Китая. Этот экипаж представлял коробок, поставленный на двуколку, в которую запрягались два верблюда: один в оглобли, другой в пристяжку. На одном из верблюдов сидел монгол. Коробок имел такую длину, что я едва мог вытянуться лежа. С одной стороны была дверца, через которую можно было пролезть внутрь; с обеих сторон – небольшие окошечки со стеклами. В коробке можно было сидеть только поджав ноги по-турецки. Откидной столик представлял необходимую мебель для работы и еды.

Согревать коробок приходилось собственным теплом, но все-таки в нем было теплее, чем в палатке, и я предпочитал его, уступив палатку Цоктоеву. В этом коробке я ехал днем, отдыхая от верховой езды, если местность была ровная и не представляла выходов горных пород, работал вечером и спал ночью. Работать, все время сидя по-турецки, не очень удобно, зато в коробок ветер не проникает, свеча не плывет, а вечером, когда Цоктоев приносил котел с супом, а потом горячий чайник, становилось на время даже так тепло, что можно было скинуть меховую куртку. За ночь, конечно, коробок остывал так, что вода в стакане замерзала; во время работы чернила приходилось подогревать на свечке.

Мы выехали из Урги в половине октября, когда было еще довольно тепло, морозы по ночам не превышали нескольких градусов. Но с начала ноября стало очень холодно, даже днем, и 15–20° мороза не были редкостью при сильных ветрах с севера. Тогда я и оценил коробок, в котором согревался днем после нескольких часов верховой езды и хорошо спал ночью. С нами шло не шесть нанятых мною верблюдов, а десятка два, так как мои монголы, доставившие в Ургу чай, шли теперь порожняком обратно в Калган за новым грузом и подрядились везти меня дешево. Чтобы не утомлять верблюдов, они меняли и вьючных, и в экипаже.


Порядок дня теперь был такой: вставали с восходом солнца, пили чай, вьючили и выезжали часов в 8–9 утра, потому что дни были уже короткие. Ехали без дневного привала, и завтракать приходилось всухомятку в седле или в коробке. На ночлег останавливались часа в четыре, пройдя верст 25–30, по 4 версты в час, что составляет нормальный ход верблюда. Когда я ехал верхом, осматривая местность и выходы горных пород, и отставал от каравана, приходилось догонять его рысью. После остановки монголы отпускали верблюдов и лошадей пастись, а сами, пока было еще светло, разбредались по степи и собирали аргал для топлива. Цоктоев разводил огонь и кипятил мне чай. После чая, согревшись в коробке, я начинал работу за своим столиком, уже при свече, и работал до ужина, состоявшего всегда из супа с какой-нибудь крупой и вареной баранины. Потом чай, иногда с молоком, если поблизости были юрты, и с сухарями. Если днем местность была однообразная и сбор горных пород небольшой, оставалось время почитать что-нибудь из взятых книг.

Я вез с собой два тома путешествий Пржевальского, один том Потанина, описание Китая Рихтгофена, несколько романов Вальтера Скотта и Брета Гарта, карманного формата, на немецком языке. Но в 10 часов клонило уже ко сну. Монголы и с ними Цоктоев в их палатке грелись у огонька, пили чай, курили трубки и беседовали. Лошадей и верблюдов на ночь пригоняли к лагерю и последних укладывали в кружок. Останавливались мы там, где было больше корма для животных, поэтому обычно подальше от юрт. Воду всегда имели с собой в двух бочонках, а животных поили по дороге у колодцев утром и под вечер.

Из Урги в Калган через Восточную Монголию ведет несколько дорог. Одна из них, самая длинная, называлась почтовым трактом, так как на ней были станции для перемены лошадей; ею пользовались только китайские и монгольские чиновники. Караваны с товарами шли по более прямой линии, так как естественных препятствий, в виде труднопроходимых гор, в этой части Монголии нет. Но и более прямую линию можно провести с некоторыми вариантами, отклоняясь к колодцам с хорошей водой или к местам с лучшим пастбищем для животных. Так веками создавалось несколько караванных дорог, расходившихся из Урги и сходившихся не доходя Калгана, а в промежутке даже пересекавшихся и местами сливавшихся. Они имели названия Гунджиндзам, Аргалидзам, Дархандзам и Чойриндзам. Простор Монголии и плоский рельеф допускают отклонения и от этих дорог; мой караван пошел сначала по дороге Чойриндзам, затем отклонился от нее, так как мои монголы хотели по пути зайти в свой улус; через несколько дней мы вышли на дорогу Дархандзам, а в конце опять отклонились от нее вправо.

Подробное описание этого пути, ввиду однообразия монгольской природы, было бы неинтересно для читателя; научные наблюдения давно уже напечатаны в виде дневников в моем полном отчете. Здесь можно ограничиться общей характеристикой и отдельными наиболее интересными моментами.

Первые пять дней мы шли по более гористой местности, прилегающей с юга к долине р. Толы; дорога то пролегала по сухим долинам между невысокими горами, то пересекала последние по небольшим перевалам, то выходила в обширные котловины, ограниченные такими же горными грядами. В долинах и котловинах травы были хорошие. На горах обилие скал часто привлекало мое внимание; в одном месте многочисленные камни, торчащие на склонах группы холмов, обусловили название их – Цзара, что значит «еж». Отметим кстати, что монгольские названия урочищ – отдельных котловин, горных гряд, колодцев – большей частью обусловлены цветом камней, характерной формой рельефа или местной особенностью, например: Улан-Худук (Красный Колодец), Боро-Тала (Ветряная Равнина), Цаган-Ула (Белые Горы), Хара-Ниру (Черные Холмы), и потому одни и те же названия встречаются очень часто. Более высокие вершины часто носят названия Богдо-Ула, Баин-Богдо – в качестве мест обитания божества.

С этих гор мы спустились на обширную плоско-волнистую равнину Сахир-Ухэ, и мои монголы сказали, что она считается началом Гоби. Мне это показалось странным: с названием «Гоби» в моем представлении связывалось понятие о пустыне, а между тем ни в этот день, ни в последующие наш караван настоящей пустыни не проходил; животные везде находили корм, не было недостатка и в колодцах с водой. Оказывается, монголы вообще называют «Гоби» местности безлесные, с небольшими неровностями рельефа, лишенные проточной воды и с более скудной растительностью, чем в горах. Под этот термин подходят обширные пространства Монголии, тогда как настоящая пустыня и очень бедная степь, близкая к пустыне, занимают только отдельные сравнительно небольшие площади, получающие дополнительное название, например: Галбын-Гоби. Неверно также имеющееся на многих картах название «Гоби или Шамо». Последнее название – китайское и обозначает песчаную пустыню. Большие пески сосредоточены в южной части Монголии, близ границ Китая; китайцы, въезжая в Монголию, чаще всего встречались с сыпучими песками, откуда и возникло это название. Монгол никогда не подразумевает под Гоби песчаные площади, которые обозначает особыми названиями.

Через Гоби мой караван шел три недели. На всем протяжении высоких гор не было, но группы и цепи холмов и невысокие горные кряжи попадались довольно часто, а в промежутках между ними расстилались более или менее обширные равнины или котловины. На этом пути впервые попадались также невысокие столовые горы, вернее плоскогорья, круто обрывавшиеся в сторону соседних впадин; поверхность их представляла совершенную равнину. Эти столовые высоты вообще характерны для Центральной Азии, так как они сложены из самых молодых образований мелового или третичного возраста, отлагавшихся в озерах и впадинах. Высота местности постепенно становилась все меньше и меньше и достигла минимума у колодца Удэ, на половине пути. Это было самое глубокое место общей впадины Гоби: оно имеет всего 930 м, т. е. на 400 м ниже Урги. Отсюда местность начала опять постепенно подниматься и на южной окраине достигла снова 1350 м, даже 1600 м. Растительность мало-помалу беднела, трава редела, преобладали кустики полыни и других растений, свойственных пустынным местам, но и в самой низменной и пустынной части нашего пути верблюды и даже лошади находили корм. Не было недостатка и в воде, хотя иногда она была мутная или солоноватая. Кое-где встречались соленые озера.

Население вдоль караванных дорог было незначительным. Так как по этим дорогам проходили многочисленные караваны, которые выедали корм, то монголы предпочитали ставить свои юрты в стороне от этих путей. На всем пути мы видели одну довольно большую кумирню Чойрин-Сумэ, расположенную вблизи группы живописных гранитных гор Богдо-Ула и Сексыр-Ула. На этих горах можно было наблюдать характерные признаки пустынного выветривания – целые площадки, лишенные растений, вокруг глыб гранита, а в последних – выеденные ветрами карманы, ниши и ячеи (см. иллюстрацию на стр. 38).

В Удэ в середине Гоби я посетил отшельника – русского наблюдателя метеорологической станции, которую содержали, кажется, кяхтинские купцы. Он жил в юрте, как монгол, наблюдал и записывал температуру, давление воздуха, направление ветра и т. д. и, конечно, очень скучал. Я провел с ним целый вечер.

В южной части Гоби, на обрыве одного из упомянутых плоскогорий, сложенных из самых молодых отложений, я нашел осколки костей какого-то животного. Это было очень интересное открытие, так как впервые здесь попались остатки, позволявшие точнее определить возраст этих отложений. К сожалению, пока я раскапывал, мой караван успел уйти далеко, так что невозможно было вернуть его и сделать дневку для более глубоких раскопок. Потом оказалось, что эти остатки были осколками коренного зуба носорога третичного возраста. Они послужили доказательством, что молодые отложения Гоби представляют не морские осадки, как думали раньше, а континентальные, т. е. что Гоби уже в то время являлась сушей, а не дном моря.

Эта находка зуба носорога в одной из впадин обширной Гоби обратила на себя внимание ученых только много лет спустя. В Северной Америке в самых внутренних штатах также имеются пустынные площади, похожие на Гоби. Исследуя их, американские геологи обнаружили, что в третичных и меловых отложениях, распространенных в этих пустынях, содержатся в изобилии кости сухопутных позвоночных животных разного рода. После того как было собрано много этих остатков и закончилось их изучение и восстановление всех особенностей тех организмов, которым кости принадлежали, стало известно много совершенно новых видов, родов и семейств меловых пресмыкающихся и третичных млекопитающих.

Палеонтология, наука об органической жизни минувших геологических периодов, сделала большие успехи. И тогда в среде ученых, работавших в Музее естественной истории Нью-Йорка по реставрации этих ископаемых животных, возникло предположение, что внутри обширного материка Азии в течение мелового и третичного периодов могли быть подобные же условия развития и распространения сухопутных животных. Обратились к изученивю литературы по Внутренней Азии, особенно русской, прочитали дневники моего путешествия и сообщение о находке зуба носорога. Эта находка доказывала, что в третичный период в Гоби жили уже сухопутные животные, а характеристики Гоби, как мои, так и Пржевальского, Потанина и Певцова, установили, что отложения, в которых могут быть найдены остатки вымерших животных, занимают значительные площади.

В 1922 г. экспедиция Музея, организованная на частные пожертвования, прибыла в Монголию и начала поиски с того пункта, где я нашел зуб носорога. Они увенчались успехом: в том же месте были найдены многочисленные кости третичных млекопитающих титанотериев, а в соседней впадине озера Ирен-Дабасу-Нор открыты кости пресмыкающихся мелового возраста. Экспедиция открыла в Гоби ряд впадин с костями меловых и третичных животных и вывезла в Нью-Йорк обширные коллекции большого научного значения, позволившие установить не только новые виды и роды, но даже семейства ископаемых животных. Между прочим были открыты даже окаменевшие яйца целыми гнездами, а в меловых отложениях – остатки млекопитающих примитивного типа новых видов и родов.

По окончании Гражданской войны исследования в Монголии организовала Академия наук Советского Союза. Работавшая в 1923–1926 гг. Монголо-Тибетская экспедиция П. К. Козлова получила задание обратить внимание на поиски остатков ископаемых животных. Она действительно нашла в урочище Холт, в восточном устье Большой долины озер между хр. Хангай и Монгольским Алтаем, третичные отложения с остатками костей. Но в ее составе не было палеонтолога и опытных препараторов, что отрицательно отразилось на полноте и сохранности добытых коллекций.

В 1946 г. Палеонтологический институт Академии наук СССР снарядил экспедицию, подготовленную надлежащим образом для раскопок и перевозки тяжелых грузов с костями. Экспедиция побывала в Монголии, открыла несколько новых местонахождений остатков третичного и мелового возраста в восточной части Долины озер и в Восточной Гоби и вывезла большие коллекции. В 1948 и 1949 гг. экспедиция побывала вторично, частью в тех же местах, частью в других, и сделала новые открытия. Найдены в целом ряде местонахождений остатки фауны и флоры разного возраста, от верхнепермских до четвертичных: хвойных деревьев и болотных кипарисов, млекопитающих, птиц, пресмыкающихся, земноводных, рыб, моллюсков, насекомых, населявших большие озера и речные дельты многочисленных впадин, с густой растительностью жаркого и влажного климата мелового и третичного периодов.

Попадались стволы деревьев до 2 м в поперечнике. Замечательны находки верхнемеловых динозавров с черепами длиной до 2 м и утконосых динозавров, ходивших на двух ногах и похожих на птиц. Яйца, найденные американцами, скорее принадлежат черепахам, а не динозаврам; последние, вероятно, были пожирателями этих яиц. Американцы, в сущности, искали кости только вдоль караванных дорог, не изучая тщательно костеносных отложений и закономерностей их образования, и поэтому пришли к неправильным выводам о пустынности Монголии начиная с мелового периода.

Принимая во внимание успехи нашей экспедиции, а также геологические сведения о Гоби, собранные при новых исследованиях, можно теперь утверждать с полным основанием, что вся Внутренняя Азия, а Гоби в особенности, уже в течение всего мелового периода была сушей с многочисленными долинами и впадинами между горными цепями разной высоты, в которых находились большие озера с впадавшими в них реками; почва была покрыта пышной растительностью, дававшей достаточно пищи разнообразным пресмыкающимся, как сухопутным в виде различных динозавров (ящеров), так и водным (крокодилам, черепахам). К третичному периоду число и размеры впадин не сократились, а скорее увеличились, климат сделался немного суше, и разнообразные пресмыкающиеся уступили место столь же разнообразным млекопитающим (вероятно, и птицам). Оледенение гор Внутренней Азии в начале четвертичного периода могло явиться катастрофой для многих животных; в конце этого периода появился человек, остатки каменных орудий которого уже найдены в разных местах.

Можно утверждать, что впадины обширной Гоби представляют в сущности кладбища, в которых захоронены на разных уровнях многочисленные остатки разнообразных животных, населявших эти впадины в течение многих миллионов лет и сменявших друг друга в сложной истории развития и преобразования органической жизни. Впадины эти содержат настоящие научные сокровища, и потребуются еще многие годы для добычи, вывоза и обработки огромных материалов. Эта обработка, в сочетании с изучением состава, строения и условий залегания отложений впадин, содержащих эти остатки, позволит судить о том, каков был рельеф обширной Внутренней Азии в прежние эпохи, как он изменялся с течением времени, каковы были климат и условия существования, развития и изменения органической жизни, смены одних форм другими. Изучение верхнемеловых впадин может дать материал для решения вопроса о причинах быстрого вымирания многочисленных и разнообразных родов и видов пресмыкающихся в конце мелового периода, что составляет пока загадку палеозоологии.

Но если так велики задачи и интерес изучения впадин Внутренней Азии, то почему, спросит читатель, наша Академия наук не обратила внимания на первое открытие остатков сухопутных животных в Гоби, сделанное мною более 60 лет назад? На этот вопрос можно ответить следующее: это было в старое царское время, когда в Академии наук в составе академиков были только один минералог, один геолог и один палеонтолог и не было средств на снаряжение экспедиции для раскопок в пределах другого государства – Китая.

После этого отступления вернемся к описанию моего путешествия.

Последние три дня этого пути местность представляла степи с хорошей травой и разбросанные среди них плоские горы. Здесь уже появилось оседлое население, именно китайцы, проникавшее в монгольские степи. Виднелись поселки из глинобитных домиков обычного китайского типа, и степь была распахана. Последний ночлег пришлось провести в китайском поселке, так как животным негде было пастись – им купили соломы и зерна. Распашка доказала, что почва здесь уже другая, чем в Гоби; она представляла лёсс, т. е. желтозем – ту же плодородную почву, как и в соседнем, Северном Китае.

На следующее утро мы вскоре подъехали к окраине Монгольского плато, к обрыву, который отделяет его от собственно Китая. Это было самое живописное место на всем пути. Мы еще стояли на равнине, представлявшей побуревшую степь, над которой кое-где вдали поднимались плоские пригорки, а впереди эта равнина была словно оборвана по неровной линии, с мысообразными выступами и глубокими вырезами, и склон ее круто уходил вниз, где, насколько хватал взор, в дымке дали и легкого тумана виднелись горные цепи со скалистыми гребнями, зубчатыми вершинами, крутыми склонами, изборожденными логами, ущельями. Все эти гребни и вершины оказывались или на одной с нами высоте или под нами, ниже уровня плато, так что мы смотрели вдаль через них. Между ними, глубоко внизу, желтели долины с группами домиков, с разноцветными полосами и квадратами пашен, с зелеными рощами, с извилистыми лентами речек. Солнце, пробиваясь на востоке через тучи, по временам ярко освещало пятнами весь этот разнообразный ландшафт, позволяя различать отдельные дома, рощи, скалы, блестевшие извилины рек, желтые дороги и обрывы. Контраст между ровной степью Монголии и этой глубоко расчлененной горной страной Северного Китая был поразителен и приковывал к себе внимание.

Вблизи обрыва по степи тянулась Великая стена, когда-то ограждавшая страну трудолюбивых земледельцев от набегов воинственных кочевников. Но она уже давно, с тех пор как Монголия была покорена Китаем, а ламаизм убил предприимчивость монголов, потеряла свое назначение и разрушалась; теперь она представляла низкий каменный вал с многочисленными брешами и отдельными, лучше сохранившимися четырехугольными башнями, расположенными на пригорках для лучшего обозрения местности и неприятеля. Как оказалось потом, это была наружная ветвь Великой стены, менее высокая и прочная, чем другая, внутренняя, которую мы видели позже, но стратегически проложенная очень целесообразно – по границе степи, откуда можно было видеть издалека приближение конных орд кочевников, чтобы принять своевременно меры защиты.

Для крутого спуска вниз по каменистой дороге монголы заменили верблюдов, запряженных в мой коробок, парой лошадей, нанятых в китайском поселке. Возчик-китаец примостился на оглобле, но часто соскакивал на крутых поворотах и вел коренника под уздцы. Я ехал верхом, так как коробок немилосердно трясло и кидало из стороны в сторону. Спуск шел извилинами по склону; дорога была скверная, с рытвинами, усыпанная глыбами черного базальта, местами кособокая; можно было удивляться, что эта главная дорога из Китая в Монголию находится в таком первобытном состоянии. Впрочем, позже, познакомившись с другими дорогами в Китае, я перестал удивляться – о ремонте дорог, в старину несравненно лучших, не заботился в те годы никто.

Вблизи дороги начали попадаться отдельные фанзы (домики) китайцев, небольшие поля, показалась китайская пагода – маленький храм в рощице. Для земледелия места было еще мало, по сторонам поднимались косогоры, усыпанные валунами, обрывы, в которых виднелись красные, желтые, зеленые и белые слои песчаников, глин и галечников, толщи которых слагали край Монгольского плато. Слева, за ущельем, над высокой стеной из этих пород чернел обрыв толстого покрова базальтовой лавы, которая когда-то излилась здесь на краю плато.

Наконец крутой спуск кончился, и дорога пошла по дну довольно широкой долины, представлявшему сухое русло временного потока; во время дождей проезд здесь должен прерываться. Теперь, поздней осенью, почва из песка и гальки была сухая, но местами покрыта льдом, на котором скользили наши верблюды. Обрывы из пестрых песчаников и галечников уступили место склонам гор, частью покрытых желтоземом (лёссом) и сложенных из вулканических пород. На склонах этих гор виднелись отдельные китайские фанзы и группы их, участки полей и огородов, фруктовые деревья. Дорога также оживилась: встречались повозки, караваны чаев, китайские поселяне и разносчики.

В этой долине, после мороза в 30°, который был еще ночью в монгольской степи, нам показалось совершенно тепло, хотя температура, судя по замерзшей речке, не поднималась выше нуля.

Вскоре мы въехали в предместье Калгана на дне той же долины.

Первое пересечение Монголии было кончено. Вторично я попал в Монголию, но уже в центральную часть ее, почти через год.

Большая караванная дорога через Монголию, по которой я проехал из Урги в Калган, с тех пор значительно изменила свой облик. Сначала на ней прекратилось движение караванов верблюдов, нагруженных китайским чаем, в связи с открытием движения по железной дороге через Сибирь и доставкой чая из Южного Китая морским путем во Владивосток, как отмечено выше. Небольшой обмен товарами между Кяхтой и Пекином происходил уже на автомобилях, вошедших в употребление в начале XX в. и нашедших применение на равнинах Гоби. Для них пришлось устроить, через известные промежутки, станции с запасами горючего. Вдоль автомобильной дороги, избравшей кратчайшее направление, провели линию телеграфа. Почтовый, более длинный тракт, на котором были станции с большим количеством лошадей для перевозки китайских и русских чиновников, русских и иностранных посольств и духовных миссий, с введением автомобильного сообщения потерял свое значение, и станции на нем были упразднены. Образование Монгольской Народной Республики и отделение ее от Китая нанесло еще один удар сообщению по караванным дорогам в связи с сокращением торговых сношений с Китаем. В 1931 г. японские агрессоры вторглись в Маньчжурию и вскоре захватили весь Северный Китай. Сношения через Внутреннюю Монголию, частью занятую японцами, частью охваченную бандитизмом, почти прекратились. И только теперь, после освобождения Маньчжурии и Китая от японцев и образования Китайской Народной Республики, можно думать, что сношения через Монголию возобновятся, но уже на автомобилях, по железной дороге, а также по воздуху. Караваны и повозки отошли в область преданий.


2

Китайский пуд равен 100 китайским фунтам, а китайский фунт – 604 г. (Прим. автора)

3

Согласно монгольским преданиям, священной гору Богд-Хан-Уул, примыкающую к Улан-Батору с юга, объявил еще Чингисхан в 1225–1226 гг., запретив на ней всякую вырубку и охоту. В настоящее время эта гора вместе с двумя другими священными горами Монголии – Бурхан-Халдун и Отгон-Тэнгэр – является кандидатом на внесение в Список всемирного наследия ЮНЕСКО.

От Кяхты до Кульджи: путешествие в Центральную Азию и китай. Мои путешествия по Сибири

Подняться наверх