Читать книгу Правда гончих псов. Виртуальные приключения в эпоху Ивана Грозного и Бориса Годунова - Владимир Положенцев - Страница 4

Колокол собора Пресвятой Богородицы ударил тяжело и протяжно. С черного купала ссыпался первый, ненадежный снег. С крепостных стен Александровой слободы – новой резиденции царя, вспорхнули галки и вороны. Государь истово молился в подклете храма. Громко подьячий Оська бил именно для него, чтобы слышен был звон в тесном, сыром подполе, пахнущем мышами и могилой.

Иван стоял на коленях перед иконой Божьей матери. По правую руку к стене была прикреплена плащаница – Старица из мастерской-светлицы отравленной жены Анастасии. Вся Москва тогда по ней горевала, за гробом в слезах шла. Иван был уверен, что её извели бояре, ненавидевшие простолюдный род Захарьиных. Кто именно подлил нежной и добродетельной Настасьюшке ртути, так и не дознался, хоть и изломал на дыбе немало народа. Извивались над углями Сильвестр с Адашевым, Трубецкие да Глинские, но на Андрюшку Курбского не указали. Но Иван знал – его рука. Шесть зим прошло, а забыть не в силах. И не Богородица теперь перед ним, а Анастасия.

– Прости, любезная, – шептал Иван, – что не уберег. Всю жизнь мстить за тебя буду. Дочь Темрюка душу не греет. Дика больно. Она ить избранный отряд создать насоветовала. Теперь сам боюсь своих опричников. Того и гляди на пики поднимут. Устал, нет мочи более.

Вытер рот рукой, сел перед иконой по-турецки, подпалил еще одну свечу. Дышать в тесной норе было тяжело, но он, обливаясь потом, терпел. Вдруг зло улыбнулся:

– Бояре надеются, к Елизавете сбегу, а они тут от радости плясать станут. Во! – показал он кукиш. – Не дождутся! О Руси думаю, не о себе. Пропаду и государство пропадет. Кто править будет? Сын Иван? Глуп слишком. Однажды предлагал, дума не согласилась. Двоюрник Владимир? Так он мозгляк, ничтожество, тут же Москву полякам сдаст. И прощай православная Русь, к церквям католические кресты приделают. Земские бояре князя поддержат, а опричники нет. Грызня начнется, смута. Володька в ней первым и сгинет. А-а… Захарьины из щелей повылезают. Как же – дочь их Анастасия с царем обвенчана была. А вот им, – царь опять сделал кукиш, – захудалый род, только при мне и поднялся, а теперь опять в язвине. Нет, не дождетесь!

Иван уже забыл, что разговаривал с Анастасией. Его всего трясло, на уголках рта появилась пена. Пнул ногой свечи под образом, оказался в кромешной темноте. Ударил кулаком в потолок:

– Отворяй, бездельник!

Люк в подклеть тут же распахнулся, в него просунул голову стряпчий Василий Губов:

– А чего темень-то?

– Тебя не спросили. Руку дай, дурень.

Выбравшись из подвала, царь снял скуфейку, оббил ее о плечо Губова.

– Думный дьяк Тимофей Никитин к тебе просится, – сказал стряпчий, отряхивая монашескую накидку царя. – Всю ночь, говорит, скакал не жалея коня.

Государь оттолкнул Василия, вытер скуфьей лицо, бросил на пол.

– Чего ему надобно?

– Не знаю, – развел руками Губов. – Тебя желает видеть по неотложному делу.

– Помолиться спокойно не дают, – проворчал царь. – Ладно, вздремну немного, потом приведешь.

– По неотложному! – поднял палец вверх стряпчий.

Царь сплюнул, вспомнив что в храме, перекрестился.

– Никакого покоя мне грешному. А ежели сбегу от вас к англицкой Елизавете, что будете делать, и там достанете?

– Не покидай, государь, пропадем.

– То-то. Бес с тобой, веди Тимошку. Но ежели дело пустое, обоих велю комарам в лесу скормить. Али в пруду слободском утопить.

– Там и так ужо рыбы на покойниках от жира лопаются.

– Пшёл! Ишь, осмелел, выхлест сучий.

Губов скоро поклонился, убежал. К государю вышли чернецы из-за алтаря. Иерей Евлогий нес серебряную тарелку с пресными просфорами для помина и причастия.

Иван покривился, полоснул злым глазом. Монахи тут же скрылись.

Колокол бил по голове, словно молотом.

– Звонаря уймите, разошелся! – крикнул он им вдогонку.

Поднявшись в тесные покои собора, государь, скинул черную накидку, выпил анисовой водки, погрыз яблоко. Улегся на топчан. Что это думного дьяка угораздило сюда ночью мчаться? Неужто опять бояре в Москве какое беззаконие учинили? А ведь ноги целовали – только останься. Сам архиепископ Пимен упрашивал. У-у поганое племя! Никому верить нельзя. Того и гляди отравят.

Царь поглядел на обгрызенное яблоко, поморщился, швырнул в беленую стенку. Оно разлетелось вдребезги о низкий свод настоятельской кельи.

И Филиппа по доброте душевной митрополитом сделал. «Да не будет опричнины, да будет только единая Россия. Ибо всякое разделенное царство запустеет». Тьфу! А я за что борюсь? Об чем и речь, надобно всех недовольных бузотеров в бараний рог свернуть, как вошек повывести, тогда не будет и разделения. За этим Филиппом глаз да глаз, первый мышьяка подсыпет.

Колокол смолк, повисла тишина. Мысли от водки постепенно успокоились. Кажется, даже задремал, когда в келью вломился стряпчий Василий. От хлопнувшей окованной двери Иван открыл глаза. Лицо Губова было перекошено, глаза вытаращены. Государь даже испугался, сел на топчане.

– Ну, где Тимошка? – подозрительно спросил он.

– Нету Тимошки, государь.

– Как так? Шутки шутишь?

– Помер думный дьяк Никитин.

– В своем уме, он что мертвый сюда приехал?

– Приехал-то живой, знамо, а тут и помер. Кинжалом зарезался. Тем, что ему в прошлую зиму посланник сибирского хана подарил. Такой, с костяной ручкой из древнего зверя. Баловался на столовом дворе и случайно напоролся.

Царь встал, схватил стряпчего за грудки. На камзоле Губова затрещали швы, отлетела одна застежка.

– Рядом людишки были, видели?

– Бориска Годунов.

– Кто таков?

– Сын вяземского помещика Федора Кривого. Парня сюда его дядя, жилец Дмитрий Годунов привел. Бориска на конюшне помогает. Говорит, кинжал из груди дьяка вынул, а уж из того дух вон. Весь в кровище измазался.

– Допросить и Бориску, и Дмитрия. Нет, я сам. В клеть пока. Тимошку обыскали, может при нем чего было? Зачем-то ведь прискакал.

– Лично осмотрел, государь. Ничего нет кроме мушкета, трех копеек, да мешочка с солью.

– Всё?

– Ну-у…, – помялся Губов, – за щекой золотой дукат угорский.

– Не об том, дурень.

– Более ничего.

– Зачем же он приезжал? Смута? Стрельцы замоскворецкие взроптали? Думные бояре, прознав что собираюсь Елизавете письмо писать, братца двоюродного на престол готовят? А Ивана мого и в расчет не берут.

– Так он тут.

– Кто? – выпучил глаза еще сильнее царь, так и не выпуская стряпчего.

– Князь Старицкий. Ворота за ним только успели закрыть. Со свитой пожаловал.

– Ему чего надобно, а?

Поняв, что Губов не ответит на этот вопрос, отпихнул того к двери. Но дверь уже открывалась. В келью, согнувшись чуть ли не пополам, вошел князь Владимир Андреевич Старицкий. Был он при параде – в дорогой золоченой накидке, высокой шапке с жемчугом. Затхлую келью наполнил аромат заморских благовоний. Кланяться не стал, приложил руку к сердцу. Стряпчий, не дожидаясь приказа, неслышно выскользнул из покоев.

– Не ожидал, – первым заговорил Иван. – Водки хочешь?

– Хочу.

– С чем пожаловал, за матушку просить станешь? Так, сказывают, ей хорошо в монастыре.

Князь сам налил себе водки.

– А ежели просто проведать решил, нельзя?

Царь ухмыльнулся, тоже выпил.

– Смотрю на тебя, Иван, и удивляюсь, – сказал Старицкий, – рубишь со своими опричниками головы направо и налево, а врагов у тебя меньше не становится. Может, и вправду тебе лучше к Елизавете податься?

– А-а, – повеселел государь, – решил прямо здесь от меня шапку Мономаха получить. Что ж, я не против. Отказную грамоту теперь и напишу в твою пользу. Завтра князь Мстиславский в Слободе обещался быть. Он от земства бумагу печатью и скрепит. И Собор созывать не придется. А сам сей же седмицей в Англию отбуду. Надеюсь, королева и без уведомления примет.

Хлопнул в ладоши. Когда появился Губов, велел:

– Тащи перо, чернила и бумагу.

Но князь вытолкал стряпчего вон.

– Не время комедию ломать, братец.

Положил на стол маленькую серебряную коробочку.

– Что это? – нагнулся к ней царь.

– Яд для тебя, государь. Византийский. Я его должен передать твоему повару Маляве. А надоумил меня в том твой верный гончий пес Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский.

На Александрову крепость вновь обрушился снегопад. На этот раз настоящий, зимний. Поднялся сильный ветер. Он носил над Слободой тучи из белых хлопьев и желтых листьев. В высокое окно кельи, где сидели Рюриковичи, ударилась заполошная ворона и с диким карканьем унеслась прочь.