Читать книгу Пикинг - Владимир Сафронов - Страница 1

В воскресенье утром Надежда Петрова приняла твердое решение похудеть. Такие решения принимались и прежде, но то ли были не столь твердыми, то ли все эти диеты придумывали какие-то вредители: несмотря на мучительные старания, ожидаемый эффект хронически отсутствовал. Хуже того, наблюдался сдвиг в обратную сторону – стрелка напольных весов уже не выходила из-за отметки, сделанной Надеждой на шкале красным маркером. И неуклонно сдвигалась все правее. Сильно мешали достижению цели и всякие подлые неожиданности: то на работе корпоратив, то у подруги юбилей, а то и, страшно сказать, Новый год неожиданно подкрался.

Но на этот раз Надежда была преисполнена решимости: теперь или никогда! При виде показаний весов после вчерашнего застолья у соседей хотелось рыдать белугой. С Кузькиными они с мужем давно дружили, и отказаться от приглашения на юбилей Геннадия, главы соседского семейства, поводов быть не могло. Поначалу Надежде казалось, что она устоит: салатики-грибочки, икорка-буженинка, селедочка под шубой… Всего по чуть-чуть, и вроде нормально. Но вскоре коварная Кузькина стала пускать в ход запрещенные приемчики: после артподготовки в виде горячих пирожков и корзиночек с креветками ударил внезапной атакой заливной осетр, вслед за ним тяжелым танковым клином накатил восхитительный холодец. И напоследок сокрушил все мощнейший авиаудар фугасами горшочков с запеченной бараниной. Отдельные еще уцелевшие желудки гостей добил мотопехотный полк шоколадных пирожных при поддержке клубники со взбитыми сливками. Во втором часу ночи Петровы чудом вырвались из окружения, переползли через лестничную площадку и в полном изнеможении рухнули спать.

«Опять сорвалась! – злилась Надежда на себя и на соседку. – Черт бы побрал этот холодец, пирожки и все остальное. Две недели страданий на огурцах псу под хвост, а ведь почти уже наметился прогресс. Но вот умеет же Людка готовить! Попробуй не обожрись такой вкуснятиной». Насчет прогресса она себе льстила, и сама это понимала. Но после вчерашнего даже не смогла застегнуть любимую парадно-выходную юбку, а это уже было фатально.

Вадим Петров тоже пребывал в расстроенных чувствах, но недолго. Вчера уничтожить все запасы спиртного у Кузькиных оказалось выше человеческих сил, и Петров вспомнил, что Гена настоятельно приглашал на воскресную реанимацию. «Справлюсь у Генки с Людой, как их здоровье», – крикнул он супруге и удалился к соседям. Часа через полтора вернулся в сильно приподнятом настроении и с порога сообщил, что деликатесов от вчерашнего банкета осталась еще прорва, и Кузькины ждут их на ужин. При упоминании о еде Надежда непроизвольно икнула и метнула на мужа свирепый взгляд. К этому моменту она уже полностью созрела для оглашения приговора.

– Слушай сюда, Петров. Мы прекращаем жрать. С сегодняшнего дня. Понял?

– Как это? – Вадим оторопел. – Совсем прекращаем, что ли? А как же…

В глазах мужа отразилась боль, как если бы Надежда сообщила, что они никогда больше не будут заниматься любовью. Она поняла, что взяла, пожалуй, слишком круто.

– Жрать прекращаем после шести вечера, строго. В остальное время – умеренно можно, но после шести чтоб ни грамма, хоть под пытками. Это последний шанс. Ты же не хочешь, чтоб твоя жена стала похожа на свиноматку? Самому противно будет. А ведь именно к этому идет, и быстрыми темпами. Нет, ты, конечно, можешь и дальше брюхо наращивать, – Надежда похлопала мужа по довольно солидному «символу благосостояния», как Петров называл свой заметно увеличившийся за последнее время живот. – Но в течение дня, а вечером приготовься, что после шести холодильника у нас как бы нет.

Петров немного расслабился. Подобные пламенные речи он слышал уже не раз. Но если жена хочет худеть, то почему страдать должен он? На это Надежда горячо возразила, что муж просто обязан поддержать ее в тяжелом испытании. Ведь клялся же: «и в горе и в радости…»

Тут позвонила по телефону Людмила и спросила, придут ли Петровы на ужин. Надежда начала лихорадочно соображать, как бы повежливее отказаться, но соседка вдруг сообщила, что к ним едет Кузькина мать, то есть свекровь. А с ней еще бригада родственников – вчера они по какой-то причине не смогли, поэтому первая серия банкета была организована для друзей, а сегодня намечается «семейная» часть. Петрова восприняла эту информацию как знак свыше. Нежелание мешать семейному празднованию – вполне убедительная причина отказа, Людмила не стала настаивать и уламывать и быстро распрощалась. Как показалось Надежде, с явным облегчением.

Первый вечер дался довольно легко: организмы были набиты калориями с большим запасом. Петровы отошли ко сну, обменявшись благостными уверениями, что все будет хорошо. На следующий день, придя с работы, как обычно, позже жены, Петров обнаружил, что дверка холодильника вполне профессионально опечатана полоской бумаги с надписью «Закрыто до 7:00». Петров потрогал бумажку, осознал, что все серьезно и загрустил. Он был согласен, что супругу надо поддержать, но не до такой же степени! Она считает себя толстой, а не он, ему-то за что страдать? Обидно как-то.

Да и кто вообще придумал эту дурацкую заповедь: не есть после шести вечера? Работники умственного труда в шесть еще только покидают свои конторы и оказываются дома где-то в районе семи, а с заходами в торговые точки – еще позже. Так что ужин у них начинается в среднем примерно в восемь вечера. Пролетарии уходят на работу раньше и приходят раньше, но все равно за стол раньше семи никто не садится. Зато и спать рабочие и колхозники заваливаются существенно раньше интеллигенции, так что интервал между приемом пищи и отходом ко сну у них такой же, если не меньше.

Вадим пришел к выводу, что установку не жрать после шести придумали мающиеся от безделья жены всяких новых русских, насмотревшиеся гламурных журналов и страдающие по модельной внешности, потому что страдать им больше не о чем. Но женщины модельной внешности Петрову не нравились, пресловутые 90-60-90 его абсолютно не впечатляли. Для Надежды же заветные цифры были как маяк в ночном бушующем море, и мнение мужа рассматривалось от силы как совещательный голос. Покушать она, мягко сказать, любила, но постоянно яростно сражалась с природой, причем сражения позорно проигрывались: к идеальным с точки зрения глянцевых изданий размерам не получалось подобраться даже близко. Все время имел место сильный перекос, тяготеющий к уравниванию всех трех параметров в районе отметки в сто сантиметров. Петров жену и такой любил, о чем регулярно вполне искренне заявлял. Хотя, если уж говорить о размерах, ему больше импонировали бы цифры 105-65-105.

Вот у Людки Кузькиной подобных заморочек не было. То ли она сама умудрялась не злоупотреблять своей же обильной стряпней, то ли знала какой-то секрет и из принципов женской дружбы им не делилась, то ли от природы имела такую несгибаемую конституцию – факт оставался фактом: соседка всегда выглядела стройной и подтянутой. «Не всем дано, Надюха, – утешал жену Петров. – Некоторые, вон, всю жизнь водку цистернами хлещут и живут до девяноста лет. А кто-то может за год спиться и ласты склеить под забором. Человеческий организм – дело темное. Кому что на роду написано…»

Петровы в полном молчании посмотрели телесериал, который как-то плохо воспринимался за пустым столом. Несколько раз Вадим по привычке порывался двинуться на кухню, но Надежда сурово грозила пальцем. Сама она избегала даже смотреть в сторону кухонной двери.

Ночью сон долго не шел. Петров ворочался, отгоняя от мысленного взора образы еды. Особенно ярко представали яства с субботнего застолья у Кузькиных. Судя по громкому урчанию в животе супруги, ей виделось то же самое.

Наутро Вадим и Надежда вскочили одновременно – по звонку будильника ровно в семь – и не сговариваясь ломанулись к холодильнику. Завтрак в этот день был, будто перед дальним походом. Вадим смел даже полкастрюльки овсяной каши, которую всегда недолюбливал. Надежда не препятствовала, лишь заметила, что впрок нажраться еще никому не удавалось. На работе Вадим постарался отобедать как можно позже и как можно плотнее, а по дороге домой еще усилил эффект парой беляшей у метро. Но это помогло не сильно. К девяти вечера уже началось какое-то томление и зуд, Вадим нервозно расхаживал по квартире.

– Петров, прекрати маячить! – не выдержала Надежда. – Возьми, что ли, книжку почитай…

– О вкусной и здоровой пище? – съязвил Вадим.

– Хватит издеваться! – вдруг заорала жена. – Думает, ему одному плохо.

– Да уж, я вижу, что нервишки-то у тебя совсем ни к черту стали. Только кто это все придумал? Я, может быть? Это еще неизвестно, кто над кем издевается, так что нечего тут на меня орать. Сама читай свои книжки.

Он пошлялся из угла в угол еще немного, попробовал позвонить Кузькину, но тот извинился, сказав, что они как раз ужинают, и он может перезвонить. Петров сказал, что не нужно, и в сердцах бросил трубку. «Ужинают они, понимаешь!.. Есть же счастливые люди!» Пощелкал каналами ящика, но везде была реклама еды. Желудок отзывался на нее жалобными трелями. Петров заглушил эти звуки двумя кружками пустого чая и в мрачном настроении отправился спать в половине одиннадцатого, в надежде, что во сне симптомы утихнут, а там не заметишь, как настало утро со всеми его животными наслаждениями.

Проснулся он за двадцать минут до будильника. Жены в постели не было. Заподозрив нехорошее, Вадим прокрался на кухню и обнаружил Надежду, печально сидящую за пустым столом. Петров умылся, побрился и присоединился к супруге. Борясь с мучительными спазмами желудка, они таращились на циферблат кухонных часов до заветных 7:00, после чего Надежда собственноручно сняла с холодильника пломбу и открыла доступ к радостям плоти.

Вечером, как назло, заняться дома было решительно нечем. От Надеждиного сериала тошнило, а от рекламы хотелось сбежать куда глаза глядят. Надумал сходить к соседу, но Надежда пресекла эту идею на корню.

– Петров, я тебя насквозь вижу. Генка предложит выпить, а где выпивка, там и закуска. Так что сиди дома, дорогой.

– Я что, под домашним арестом? – возмутился Петров. – Или ты заодно с голодовкой сухой закон объявила? Я, может, желаю культурно выпить после трудового дня.

– Перебьешься, – отрезала Надежда. – И хватит дурью маяться, лучше посмотри, все ли в доме в порядке, может, починить чего нужно. Хозяин ты или кто?

Чинить что-либо в квартире абсолютно не требовалось, Петров обследовал розетки, краны, унитаз – все функционировало безупречно, даже ни одна дверная петля не скрипела. Мусорное ведро было почти пустым. Вадим вышел подышать на лоджию. «Что ж это такое-то? – тоскливо подумал он. – Жрать хочется, сил нет. Если б выпил, хоть притупилось бы, так нет же. Ладно, завтра я по дороге домой заготовочку сделаю. Про то, чтоб не бухать, уговора не было. Хотя до завтра еще дотерпеть надо». Петров вздохнул и посмотрел в вечернее небо, как бы прося помощи у высших сил. Высшие силы отреагировали моментально: на соседнюю лоджию, отделенную от петровской лишь невысокой перегородкой, вышел покурить Генка Кузькин.

– Чего-то ты пропал, Вадик. И кислый какой-то. Случилось что? Или с Надькой поцапались?

Петров не стал пускаться в пространные излияния – у них с Надеждой был уговор держать факт семейного самобичевания в тайне. Видимо, жена и в самом деле верила в скорое собственное преображение и предвкушала удивленные восторги со стороны соседки.

– Да вот, думал, не совершить ли малое вечернее возлияние, а оказалось, дома по нулям.

– Ха, вот нашел проблему. А ну залетай, ты ж знаешь, мы всегда гостям рады.

Петров замялся.

– Слушай, а может ты ко мне? Только если есть, прихвати чего-нибудь такого, чтоб без закуски шло.

– Вискарь сойдет? – Петров кивнул. – Погодь, я сейчас.

Надежда оглядела Кузькина с початой бутылью «Fox & Dogs» взглядом таможенника, но в квартиру пустила.

– В гостиную идите, а я пойду прилягу, почитаю на сон грядущий. И не очень тут увлекайтесь, завтра на работу.

– Надюш, а лед-то у нас есть? – робко поинтересовался Петров. «Насчет гостиной – это мудро, – попутно отметил он. – А то, если на кухне заседать, будет допытываться, что за бумажка на холодильнике».

– В морозилке лед. И смотри там, Петров… – Надежда сделала выразительное лицо и удалилась.

Пользуясь случаем, Вадим тщательно осмотрел морозилку. Кроме льда, там имелась замороженная курица, камнеобразное филе трески и большой контейнер с летним урожаем белых грибов. «Подготовилась, – мрачно усмехнулся Петров. – Даже пельмени куда-то подевались, странно. А ведь тут же еще шматок сала был. Тоже припрятала? Ах, какое было сальцо!..»

Вискарь, конечно же, отменно шел и без закуски. Но Петров уже не мог отпустить из сознания образ аппетитного шмата сала, который он приобрел на рынке всего неделю назад и еще не успел толком насладиться. Сало Петров называл «славянским хамоном» – не в угоду политике импортозамещения, а на полном серьезе. И хотя даже настоящий хамон вряд ли сгодился бы в качестве достойной закуски к виски, Петров не мог не думать о своем излюбленном продукте, как о белой обезьяне из притчи.

– Слушай, а ты случайно не в курсе, зачем полагается напихивать в виски лед? – задался вопросом Кузькин, когда бутыль уже подходила к концу.

– Ну, это же для охлаждения делают, разве нет? – удивился Петров.

– А что ты делаешь для охлаждения водки?

Вадим задумался. Действительно, никому и в голову не придет в водку добавлять лед. В морозилке подержал – и порядок. Геннадий продолжал развивать мысль.

– Я вот что думаю. Эта вражеская мода пришла из Америки, где водку почти не потребляют. Там и дома бухать не особо принято, все по барам ходят. И придумали эту тему со льдом бармены ихние, официанты, чтоб клиентов динамить и льдом недолив скрывать. В общем, ворье. И внушили народу, что только так и нужно. Попробовали бы у нас такое с водкой делать, да еще на глазах у клиента. Это ж и помыслить невозможно!

Они еще слегка усугубили, и на Вадима сошло просветление.

– Знаешь, Гена, тут все не так просто. Вот отчего мы красное вино в холодильник не ставим? Или тот же коньяк? Оттого, что тут важен букет, запах. А при заморозке он исчезает. У водки запах сам знаешь какой: лучше б его и не было. А вот насчет вискаря не скажи: это продукт тонкий. Заморозь – и будет что вискарь, что чай со спиртом, хрен поймешь.

Кузькин глубоко втянул носом над своим стаканом.

– Букет, говоришь? Ну да, это не наш портвешок, конечно. Но, честно говоря, по запаху недалеко. Надо будет в следующий раз не заморачиваться, а по-простому, в морозилочку. Проверенный эффект. А без букета мы переживем.

– Ага, и килькой закусывать вместо прописанных морепродуктов с лимоном и пармезаном, – заржал Вадим.

– А что, килька уже не морепродукт? – парировал Кузькин.

– Ну нет, Гена, я считаю, уж если употребляешь экзотическое бухло, то употребляй по правилам, с рекомендованной закуской. Нужен лед – будь добр. Под текилу соль с лаймом – обязательно. К рому – изволь ананас, шоколадку и сигару. С абсентом – тростниковый сахар и вонючий сыр. Иначе какой смысл? Только выброшенные деньги, а вся экзотика псу под хвост.

– Во знаток-то у нас выискался! Надькиных блестящих журнальчиков начитался? – захихикал Геннадий. – Ладно, уговорил, с тебя в следующий раз абсент, или что ты там еще упоминал. И с правильной закусью – будем учиться культуре.

Кузькин разлил остатки, Вадим принес свежую порцию льда.

– Насчет льда, тут еще другая подлость заложена. По мере его таяния крепость напитка непрерывно уменьшается. Так что этот лед нам чужд по всем параметрам: как может мозг без специальной тренировки дозировать глотки в соотношении с количеством чистого продукта?

– Да, Вадик, вот что значит высшее образование! Просто так взять и вмазать уже не получается, обязательно пофилософствовать нужно, – не без ехидства подытожил Кузькин.

Тут явилась Надежда и выразительно указала на часы. Естественнонаучная дискуссия прервалась, и Кузькин откланялся.

Алкоголь помог Петрову быстро уснуть без дум о еде, но зато спустя некоторое время чувство голода прорезалось с утроенной силой. Вадим не проснулся, но страдания организма выразились в форме странного сновидения. Перед Вадимом стоял средних лет цыган: смуглый, с золотой серьгой в ухе, в красной шелковой рубахе навыпуск. Цыган молча смотрел на Вадима в упор, прямо в глаза. Взгляд был тяжелый и укоризненный, всклокоченные смоляные кудри чуть колыхались. Цыган стоял так близко, что Вадим ощущал, как от него пахнет потом, лошадями и еще чем-то вроде как знакомым. Цыган вынул из-за спины руку, и Вадим сразу понял, чем. Цыган протягивал Вадиму горбушку черного хлеба, а на ней – здоровенный ломоть подкопченного сала с розовыми мясными прожилками и долькой чеснока. Именно по такому салу Вадим страдал накануне. Сон был не то что реалистичным, а просто неотличимым от яви: присутствовал полный набор сенсорных восприятий. Петров взял в руки горячую горбушку, поднес к лицу и вдохнул запах свежеиспеченного хлеба и ароматной грудинки. Это был запах счастья. Резко свело слюнные железы, и Петров проснулся.

Есть хотелось нестерпимо, запах цыганского бутерброда еще витал в ноздрях, руки еще помнили теплую шершавость хлебной корки, рот переполнялся слюной. Петрову захотелось заплакать. Тут Надежда глухо застонала во сне. Петров склонился над женой и увидел на ее щеках следы от слез. Он сжал зубы, отвернулся и накрылся с головой.

Уминая за завтраком третий бутерброд с ветчиной, Петров поинтересовался между делом, куда исчезло сало из морозилки. И вдруг вспомнил про свой сон. Рассказал его Надежде, и тут же в памяти всплыло еще кое-что.

– А ты знаешь, Надь, я помню, как бабушка в детстве говорила: «не ложись голодный, цыган приснится!» Я тогда вообще не понимал, о чем это, а вот сейчас, кажется, дошло. Вроде как тот самый случай, а?

Надежда только отмахнулась.

– Мало ли какую чушь бабки болтают! Вот вшей во сне видеть – это точно плохо, к нищете. А про цыган первый раз слышу.

Вечером Петровы смотрели детектив. Надежда поставила перед мужем кружку с каким-то отваром, себе такую же.

– Вот, говорят, аппетит понижает.

Глотнула, поморщилась. Петров тоже попробовал: это пойло сразу вызвало у него воспоминания о пионерском лагере, где медсестра лечила детей, отравившихся тухлыми продуктами с кухни, заставляя пить литрами теплый раствор марганцовки.

– Ничуть не хуже вашего виски, – прокомментировала Надежда. – Пей давай, все равно желудок чем-то заполнять надо.

Петров никак не мог вникнуть в замысловатый сюжет фильма. Все время что-то подсознательно отвлекало, обострившееся обоняние, казалось, чует запах еды. Его не перебивал даже запах Надеждиного отвара. Так бросающий курить за сотню метров чует зажженную сигарету. Наконец Вадим осознал, что этот запах не мерещится. Где-то на нижнем этаже жарили курицу с чесноком, жарили с особым цинизмом. Петровы синхронно повернулись от телевизора к окну и замерли, как два изваяния. Лишь ноздри трепетали, как у гончих. Вадим уже буквально воочию видел эти аппетитные куриные ножки с хрустящей корочкой на большой шкворчащей сковороде, когда Надежда вскочила и с силой захлопнула форточку. Запах вскоре рассеялся, но зрительный образ сочной жареной курятины еще долго застилал Петрову экранные телодвижения товарища майора.

Надеждин отвар оказался еще и мочегонным: в течение первой половины ночи Петровы по очереди вскакивали по малой нужде. Наконец пришел сон. И с ним вчерашний цыган. Сегодня он радушно протягивал Петрову увесистый куриный окорочок с золотистой корочкой. Густой сок янтарными каплями стекал по пальцам цыгана, а запах просто лишал рассудка. Этот запах не оставлял сомнений, что при жарке не поскупились добавить чесночка, перчика и прочих необходимых приправ. Петров потянулся к этому чуду и клацнул зубами, но поймал только край подушки.

Остаток ночи прошел болезненно. На рассказ о повторном видении цыгана Надежда отреагировала как-то странно. Лишь только Петров заговорил на эту тему, она переменилась в лице и явно собиралась что-то сказать, но вдруг как бы прикусила язык и сосредоточилась на размешивании сахара в кофе.

На работе Вадим съел в столовой два вторых с курицей. Но это было жалкое подобие восхитительной птичьей конечности, виденной во сне. По дороге он купил бутылку дешевого коньяка, спрятал на лоджии в шкафчике со всяким хламом и вечером втихаря приложился, пожалев, что не купил хотя бы лимон. Этот продукт Надежда, возможно, едой не сочла бы. Перед сном жена вдруг сообщила:

– А мне на работе девчонки сказали, что цыган снится к дальней дороге. Так что расслабься, Вадик: вот похудею и поедем с тобой на Мальдивы… Она мечтательно потянулась и покрутилась на носках, но наткнулась взглядом на свое отражение в зеркале шкафа. Отражение отчетливо говорило, что до Мальдив просто жуть как далеко. Примерно как до Марса, если не дальше.

Ложась спать под уже ставшие привычными отчаянные вопли голодного живота, Петров поймал себя на мысли, что он был бы не против еще раз повстречаться с цыганом и хотя бы во сне увидеть какую-то вкусную еду.

Цыган не подвел. Сегодня в меню был шашлык из свиной шейки. От него исходил дурманящий запах дымка, маринада, жареного лучка и первомайских праздников. Петров так расчувствовался, что даже пустил слезу, которая смешалась на подушке с неукротимой слюной.

Ночь с пятницы на субботу выдалась, пожалуй, самой тяжелой. Пообедать Петрову толком не удалось из-за непредвиденной ситуации на работе. Пришлось пахать чуть ли не до восьми, устал как черт. Едва сомкнул веки, надувшись чая, как провалился в спасительный сон. Но цыган был тут как тут. Сегодняшним «блюдом ночи» оказалась нежная свиная рулька с чесночком и хреном, с рассыпчатой и остренькой тушеной капустой. Петров никак не мог проснуться, а во сне, как ни пытался, никак не мог ухватиться за мостолыгу, хотя цыган подсовывал глубокое фарфоровое блюдо прямо ему под нос.

В субботу, после недельного отдыха от приготовления ужинов, Надежда сварганила шикарный обед: борщ и котлеты. Послабления вечернего моратория на еду по случаю выходных ожидать не стоило, но Петровы, не сговариваясь, применили хитрость: обедать они сели в половине шестого. Этот самообман, повторенный и в воскресенье, позволил две ночи проспать практически сном младенцев. Во всяком случае, цыган со своими садистскими искусами Вадиму не являлся. Но в понедельник цыганские набеги возобновились с новой силой. В течение всей последующей недели цыган появлялся аж по нескольку раз за ночь, с разными продуктовыми наборами: с палкой копченой колбасы, миской оливье, горшочком солянки, румяными франкфуртскими сосисками с горчицей и даже с шавермой.

Петров все чаще жаловался жене на мучительные сновидения и предупреждал, что его силы на исходе. Но Надежда только отмахивалась и переводила тему. Она вообще стала очень раздражительной, взрывалась по любому поводу. Петров старался поменьше попадаться супруге на глаза и все чаще удалялся на лоджию к заветному шкафчику. На десятый день эксперимента Петров засек жену на весах.

– Эффект-то хоть есть? Не напрасно страдаем? – осторожно полюбопытствовал он. И сразу понял, что вопрос был неполиткорректным. Надежда принялась орать, что такие достижения без серьезной борьбы не даются, и эффект может появиться, может быть, через несколько месяцев, а его обвиняла в нестойкости и малодушии. Петров в ужасе отполз на лоджию.

Терпению пришел конец, когда в ночь на четверг цыган явился с казаном плова. Из множества безумно вкусных блюд к правильному плову Петров испытывал особо трепетное чувство. Цыганский плов был безукоризненным, как будто его только что приготовили где-нибудь в окрестностях Самарканда под руководством ашпаза с полувековым стажем. Это был просто удар ниже пояса. Петров не выдержал и разбудил жену.

– Надь, я не могу больше! Этот цыган меня достал. Что он от меня хочет? Чтоб я жрал то, что он предлагает? Но где это все? Наденька, мне плохо…

– А ну прекрати ныть! – Надежда встряхнула мужа, как куклу. Петрову даже показалось, что она его сейчас ударит. – Я терплю, и ты терпи. Ишь тут, цыган каких-то выдумал! Ты просто слабак, так и скажи.

Этой жестокости от жены, ради которой он вынес столько страданий, Петров не ожидал. Он серьезно обиделся и задумал, как покончить со всем этим уже очевидно безнадежным и к тому же опасным экспериментом. На следующий день он прямо с работы зашел к Кузькиным и рассказал им все, как есть, начистоту. Людмила пришла в ужас.

– Господи, Вадик, ну ты-то за что страдаешь? Нет, надо это дело как-то разрулить. Я, конечно, не хочу вмешиваться в ваши семейные дела, и Надька мне подруга, но это все как-то далеко зашло, по-моему.

Гена накатил Петрову стопарик холодной водочки, а к нему предложил санкционный кусок соленого лосося и маринованный огурчик.

– Да что ты со своей водкой тут! – напустилась Людмила. – Человека надо нормальным ужином накормить.

Петров стопарик употребил и закуску заглотил, но от ужина категорически отказался:

– Спасибо, Люсенька, я пока еще в завязке. Но есть одна идея, я к вам как раз за помощью пришел.

И Петров изложил соседям свой план. Поначалу Кузькины были обескуражены беспрецедентной дерзостью задумки, но поразмыслив, пришли к выводу, что именно это должно сработать. С некоторыми поправками план был одобрен, и Петров отправился в лоно семьи.

Ночью он искусно притворялся спящим, пока не услышал характерное Надеждино сопение. Выждал еще немного и тихонько набрал на мобильнике Геннадия. Минут через двадцать со стороны лоджии послышался слабый шорох, и за шторами обозначился силуэт мужской фигуры. Петров дал беззвучную отмашку, и предусмотрительно не запертая балконная дверь стала медленно открываться.

В спальню на цыпочках вошел Кузькин, но узнать его было невозможно, особенно во тьме. На Геннадии был красный шелковый халат Людмилы и черный парик, начесанный дыбом. Лицо покрывал густой слой какого-то темного вещества – может, это была шоколадная сгущенка или даже крем для обуви. Честно говоря, он больше походил не на цыгана, а на Сэмюэля Джексона в «Криминальном чтиве», но так было даже страшней. В руках Кузькин держал блюдце с большим куском шоколадного торта, который Надежда Петрова почитала практически пищей богов. Не было случая, чтоб она против этой пищи устояла. «Цыган» приблизился к спящей Петровой и воззвал страшным замогильным голосом:

– Надежда! Восстань!

«Воскрешение Лазаря-2.0», – Петров не удержался от внутреннего смешка, хотя мизансцена в спальне была, по правде сказать, жутковатая. Надежда зашевелилась, раскрыла глаза и истошно вскрикнула. Петров был наготове, он быстро обнял жену, не давая ей опомниться и блокируя попытки вскочить. Кузькин тем временем шпарил дальше по тексту.

– Женщина! Ты нарушила наш цыганский закон! Как ты смеешь истязать себя и мужа своего голодом?!

Петров отметил, что Кузькин мастерски изменил голос, и вообще глубоко вошел в роль. В нем определенно погибал актерский талант. По крайней мере, Надежда его не узнавала. Она трепетала в крепких объятиях Петрова и пыталась зажимать себе рот руками. Кузькин продолжал вещать голосом пророка:

– Тощая женщина – некрасивая женщина, больная женщина. Кому такая нужна? Женщина должна быть «в теле», разве ты не знаешь?

Он приблизился к кровати на опасное расстояние, резко сунул Петровой под нос блюдце с тортом и заорал страшным голосом:

– А ну жри, быстро!!!

Эффект превзошел все ожидания. Надежда протянула трясущиеся руки, но взять блюдце не смогла, потому что вдруг забилась в истерике, выкрикивая сквозь слезы что-то нечленораздельное. Едва можно было разобрать слова: «Кто это? Что это?! Вадик, убери это!..» Петров даже испугался, не переборщили ли они с представлением. Ведь так можно и умом подвинуться. Он сделал Кузькину знак, и тот мгновенно испарился вместе с тортом – тем же путем, как и явился.

Успокоить жену Петрову удалось далеко не сразу. Она еще довольно долго заливалась слезами и содрогалась от нервной дрожи. Вадим решил до конца придерживаться сценария, по которому все произошедшее было голодной галлюцинацией. Если Надежда так и не опознала Кузькина, выдавать соседа не следовало ни в коем случае.

– Наденька, успокойся, никого тут нет, это просто приснилось. Психический сбой на фоне самоистязания голодом, я читал, это бывает. Такой сверхреалистичный сон, как бы наяву. Типа галлюцинации. Вот мне тоже цыган снится, я же тебе рассказывал…

Внезапно Надежда чуть отстранилась, посмотрела Петрову в глаза и огорошила признанием:

– Да ты что думал, тебе одному этот цыган проклятый снится? Да ко мне, если хочешь знать, целый табор каждую ночь приходит! И с шашлыками, и с тортами и черт знает с чем. Верно твоя бабушка говорила! Не знаю, как я вообще с ума не сошла, все в себе держала. А тут ты еще… Ой, господи, что я говорю! – Надежда опять захлюпала носом и обняла мужа. – Прости меня, Вадик! Я уж много чего передумала… И правда, черт с ними, с этими диетами. Видимо, человек все-таки не должен противиться природе и издеваться над телом, а полюбить себя таким, какой он есть.

Вадим был счастлив, даже сам выпустил слезу от всех переживаний. И не столько от того, что физические страдания закончились, сколько от того, что его Надежда, кажется, поняла нечто важное в жизни. Они утерли слезы, отправились на кухню, где сварили и с большим чувством употребили целую упаковку сосисок, купленных Надеждой на субботу. Через неделю Петровы взяли отпуск и улетели по горящей путевке на Мальдивы.