Читать книгу Пикинг - Владимир Сафронов - Страница 3

По радио транслируют то,

Что унижает человеческий ум.

Этот низкий потолок

Страшнее чумы и проказы.

БГ, «Слова растамана»

Косте Муховскому стукнуло тридцать семь, когда ему ни с того ни с его явилась муза поэзии. Никто из знакомых, конечно, гражданку Эвтерпу вблизи Муховского не наблюдал – даже мельком или краем глаза. Но Костя полагал открывшийся ему дар высокого стихосложения очевиднейшим фактом. О знаменательном событии были сложены такие, в частности, строки:

Знать, такое мое начертание –

Дня без строчки теперь не прожить.

Среди белого дня будто обухом

По башке меня вдарила жизнь.

Слово «вдарила» мне представлялось ключевым и на редкость уместным. Я даже подумывал, что это не фигуральное выражение, и встреча с музой в облике какого-нибудь гопника в подворотне вполне могла иметь место. А кто знает, на какие сюрпризы способен мозг человека после травмы?

Мы с Костей познакомились давно, через его двоюродного брата, с которым я учился в институте. Так получилось, что отношения с сокурсником как-то сошли на нет, а с Костей мы продолжали регулярно общаться. Семья Муховских всегда отличалась гостеприимством, ее центром и основной несущей единицей была веселая обаятельная Костина жена Эллочка, умевшая и вкусно накормить, и развеселить. На Новый год в их квартире собиралось иногда человек по двадцать. Элла с незапамятных пор трудилась нормировщицей на нефтепродуктовой базе, куда ее продвинули каким-то загадочным образом «по комсомольской линии», хотя по образованию она была библиотекарем. Муховский, сколько я помню, всю жизнь работал в какой-то невнятной конторе, связанной с сантехникой.

Элла была единственным человеком, сразу и безоговорочно уверовавшим в поэтический талант мужа. Она всегда, по крайней мере на словах, ставила супруга на пьедестал семейных ценностей – в соответствии с умнейшей еврейской тактикой. С одной стороны, такое отношение к мужу могло быть образцом для подражания. А с другой стороны, все-таки, как говорится, надо края видеть, ибо Костя отчетливо развратился. Так обожаемый кот от пресыщения благами и ласками начинает дурковать и гадить в тапки хозяину. Но Эллочка отчетливо видела только края бензина и солярки в цистернах, и эти края смещались в разные стороны от риски в зависимости от множества загадочных факторов. Когда графоманская болезнь через пару месяцев достигла кризисного состояния, Костя объявил жене, что увольняется с работы, потому что иметь дело с низким и земным недостойно человека, призванного свыше «глаголом жечь». В нескудном семейном бюджете зарплатой Кости можно было легко пренебречь как бесконечно малой величиной, и Муховский уверенно шагнул в ряды «профессиональных творцов».

В Косте будто открылся какой-то кран, из которого на окружающих ежедневно и зачастую принудительно выливались щедрые порции творений. Знакомые вежливо слушали и одобрительно кивали, некоторые даже хвалили. В этом-то и состояла главная ошибка. Нет, чтобы сразу в глаза сказать без сантиментов: «Брось-ка ты, Костян, это тухлое дело. Порядочные поэты в твоем возрасте уже отошли в мир иной. Может, лучше начнешь что-нибудь коллекционировать или лобзиком выпиливать?» Но прямодушных смельчаков не нашлось. Я, к своему стыду, тоже не рискнул выступить с критикой, и Костя очень быстро полностью уверовал в собственную гениальность. При встрече с любым знакомым он без предисловий вставал в позу Маяковского с Триумфальной площади и, уставившись горящими глазами поверх головы собеседника, начинал с напором декламировать что-то вроде:

Дорога моя кривая

Шла по ухабам рая.

В сердце моем было грустно,

А на душе так пусто!

Потом выдерживал паузу и значительно смотрел на слушателя. Несмотря на сложности с визуализацией «ухабов рая», полагалось восторгаться, что все с готовностью делали. В шутку, конечно, потому что было очевидно: эта блажь скоро пройдет. Но не тут-то было. Вдохновленный одобрительной реакцией, Костя продолжал:

Но сердце вновь поет

Любви куплетами,

И я безмерно рад

Событью этому!

Самым излюбленным творением Муховского, которое он исполнял при каждом удобном и неудобном случае, было вот это. Я приведу его полностью.

Гитара плачет,

Камин дымится,

А нам покой

Лишь только снится.

Ведем с тобою

Мы жизнь шальную.

Пускай все туго –

Я не тоскую!

О смысле текста среди почитателей таланта возникали споры. Дымящийся камин и плачущая гитара, конечно, нагнетали романтизм, хотя исправному камину дымить и не положено. Правда, вкупе с упоминанием о шальной жизни все скорее указывало на романтику преступного мира. Насчет трактовки слова «туго» тоже были разногласия. Сам Муховский употреблял его в разговоре в значении «круто», то есть герой произведения, получается, тосковал от того, что все слишком в шоколаде. Вернее, мог бы тосковать, но отчего-то не тосковал, что было вполне логичным. Так или иначе, этот стих стал своеобразным Костиным гимном. Мы с некоторыми приятелями Муховского стали за глаза называть его «Гитара плачет». Или «Гитара-плачет».

Дело было на пороге Миллениума. В тот период мы все в той или иной мере фанатели от шедевров Queen, Red Hot Chili Peppers или «ДДТ» с «Алисой», но Костя в этом замечен не был. Музыка его не то чтобы совсем не интересовала, но гораздо больше внимания он уделял футболу, рыбалке и возне с бежевой «девяткой», находившейся в состоянии полураспада. Когда Костя заявил, что желает жечь сердца окружающих не просто глаголом, а под собственный гитарный аккомпанемент, удивлена была даже Эллочка, но буквально на другой день у Кости появился не самый дешевый акустический «Fender». Счастливый Муховский тут же записался на экспресс-курсы игры на гитаре. Одновременно выяснилось, что Костя не умеет не только играть, но и петь. Эллочка героически вызвалась исправить и эту досадную несправедливость и организовала мужу частные уроки вокала у одного довольно известного эстрадного исполнителя. Это, видимо, стоило подороже, чем гитара вместе с курсами: когда я в очередной раз заглянул к Муховским, настроение Эллы было не таким беззаботно-восторженным, как обычно, и на закуску к принесенной мной поллитровке была подана не копченая осетрина, а обычная семга с малосольными огурчиками.

Муховский немедленно принудил меня приобщиться к своим новейшим шедеврам. Гитарных аккордов он пока выучил только три или четыре, но и их хватало за глаза. Первым делом на музыку были, разумеется, положены строки о плачущей гитаре – получился весьма убедительный шансон. Как всякий начинающий бард, Костя основной упор делал на любовную лирику. Он вдохновенно бил по струнам, тряс своими кудряшками и завывал:

Ну почему, ну почему –

Ты мне ответь, я все пойму.

Любовь, в который уже раз,

Приходит к нам всего на час.

Текст творения показался мне несколько двусмысленным. Это что еще за любовь на час, да еще и в который раз? Я покосился на Эллу, которая, разумеется, тоже была в числе слушателей. Она безмятежно улыбалась и качала в такт головой. Следующим номером программы шла уж совсем фривольная песенка, где были такие слова:

Отдохнув душой и телом,

Время быстро пролетело.

Тебя вкусил

С избытком сил.

Особенно впечатлял экспрессивный припев:

Пу-у-упсик!

Целую твой пу-у-упик!

Внезапно исполнитель сорвался в другую тональность и со слезами в голосе взвыл на весь дом:

Не стоит, и не надо,

Ее я забыл.

Не стоит, и не надо –

Я пьяный был.

От переизбытка эмоций Костя даже запутался в своих трех с половиной аккордах. Я задумался, правильно ли он ставит ударение в слове «сто́ит», и как радикально может измениться восприятие произведения, если спеть «стои́т». Я опять покосился на Костину супругу. «Он так много страдал в жизни!» – шепнула мне Элла, чуть ли не роняя слезу. Ответственная за Костин вокал звезда эстрады, похоже, недорабатывала. А может, у Муховского дело со слухом и голосом обстояло совсем плохо. Дальше в репертуаре шла баллада о дарах природы.

Как дар природы на восходе

Я пил прохладную росу.

А на закате я старался

Поймать бодрящую грозу.

«Хорошо, что не поймал, а то не распевать бы тебе сейчас тут песенки», – отметил я и для приличия похлопал. Потом мы перешли к употреблению дара природы в пол-литровой фасовке. Элла удалилась на кухню. После третьей Костя внезапно помрачнел, сделал отрешенное лицо и каким-то загробным голосом возвестил:

Словно обухом по спине

Эта жизнь легла на плечи мне.

Запиваю водкою горечь слез,

И не радует красота берез.

То ли песни петь,

То ль рыдать навзрыд…

А могильный крест

Все к себе манит.

В последних словах звучала такая неподдельная боль и тоска, что я даже подумал: может он и вправду потерял недавно кого-то из близких? И дался ему этот обух! Не поймешь, позитивное у него действие или все-таки нет – я вспомнил Костино дебютное стихотворение, в котором тот же обух изображался орудием, побудившим автора к творческому озарению. Видимо, последние строчки родились только что, потому что Костя схватил блокнотик и стал лихорадочно черкать.

Когда горечь слез была успешно запита стопкой «Пятизвездной», Муховский принялся делиться творческими планами. Выяснилось, что он натворил уже столько произведений, что далее утаивать их от широких масс просто преступно. И попросил меня посодействовать в издании книги стихов. Я сразу в категорической форме заявил, что такое издание возможно только за счет средств автора, но Костя вполне ожидаемо не моргнул и глазом. От меня требовалось всего ничего: отредактировать сотню текстов, сверстать их в макет, нанять художника для изготовления обложки и отнести это все в типографию, которая сделает книжку быстро, качественно и дешево.

Не знаю, почему, но я проявил слабость и не смог послать Костю к какому-то другому «знающему человеку». Ну вот умел он найти подход к людям. Он делал страдальческое лицо, упоминал о высоких принципах дружбы (хотя я, откровенно говоря, Муховского другом никогда не считал), обещал «щедро оплатить услуги» (что было бы мне весьма кстати). И вдобавок упомянуть мое имя на титульном листе, как редактора или консультанта. «Только не это!» – вскричал я и тут же согласился, чтоб только поскорее отделаться от «почетной миссии».

Книжка называлась «Мой путь», и по стихам, расположенным Костей в хронологической последовательности, действительно можно было отследить некую миграцию авторского духа. Поначалу, разумеется, была исключительно любовная лирика – однообразно корявая и пошловатая. Затем появился отчетливый трагизм и пессиместически-фаталистские настроения. Потом Муховский стал понемногу затрагивать общие гуманитарные вопросы и наконец углубился в своих творениях в религиозно-философскую тематику. Грубо говоря, в тридцать семь лет он прошел за несколько месяцев путь, который средний поэт мог пройти примерно с пятнадцати до тридцати пяти. Правда, качество материала практически не эволюционировало.

Не чуждался Муховский и гражданской тематики. В его тетрадке попадались стихи о войне, о Ленинграде и даже о блокаде. Последнее меня особенно коробило, я пытался объяснить Косте, что если про поцелуи в пупик еще можно писать, как вздумается, то на такие темы надо высказываться или выверенно во всех отношениях или никак. Муховский тут же заподозрил меня в измене.

– Тебе, что, эти стихи не нравятся? – прошипел он, заглядывая мне в глаза. – Да ты знаешь, что это, может быть, лучшее, что я написал. Это ж святая тема!

Мне приходилось оставлять все, как есть и радоваться, что в книге не будет никакого упоминания моей фамилии. Костя милостиво разрешил «кое-что подправлять», но я решительно не знал, что можно «подправить» в его текстах. Положа руку на сердце, я бы как редактор отбраковал вообще сто процентов материала. Но Костя не разрешал изымать из подборки ни одного произведения, и я ограничился тем, что исправлял многочисленные грамматические и синтаксические ошибки и подверстывал все достаточно тупо, в указанном Костей порядке. Муховский был счастлив.

Работа над макетом заняла у меня почти неделю. Обложку сделал мой друг Никита, профессиональный художник-авангардист. Гитара-плачет, как и обещал, щедро вознаградил меня и автора обложки. Мне причиталось аж десять бесценных экземпляров книги, а Никите – пять. Негодовать было бессмысленно: мы сами виноваты, что заранее не оговорили финансовые условия, а для Кости такая награда и вправду дорогого стоила, он буквально как от сердца отрывал каждый экземпляр из тиража в двести штук. Но мы оторвались на втором томе «Моего пути», который последовал за первым фантастически быстро. Косте, а точнее Элле, это стоило уже реальных денег. Впрочем, не выходящих за рамки средних городских расценок.

Месяца три мы с Муховским не виделись. Затем он внезапно позвонил и сказал, что едет ко мне, я даже не успел ничего спросить. Костя ввалился сияющий, как новогодняя елка. Он, оказывается, уже довольно давно вел работу по созданию аудиодиска со своими песнями. Все происходило в частной питерской студии и до поры до времени держалось от всех в секрете (кроме Эллы, как спонсора, конечно). И вот наконец готов был мастер-диск, который теперь предстояло тиражировать, но не хватало малого: обложки. Мне была уготована честь разработать дизайн на компьютере, причем немедленно. Я сразу понял, что отказаться не получится.

Мастер-диск Муховский привез с собой. Его дебютный альбом назывался скромно: «My Way. The Best of Mukhovsky». Костя пояснил, что у него есть виды на международное признание. Содержание диска шокировало – как подбором текстов, так и общим художественным уровнем подачи. Даже опытный мастер сведения не смог до конца сгладить ужасное впечатление от безбожно фальшивящего Костиного голоса. Выбор наставника по вокалу все-таки был опрометчивым. Я нашел в себе силы прослушать все от начала до конца и еще бо́льшие силы – одобрительно кивать и в нужных местах поднимать вверх большой палец: Костя бдительно следил за моей реакцией.

Оказалось, на диске присутствуют и незнакомые мне доселе произведения. Основным музыкальным аккомпанементом являлась компьютерная фонограмма с душераздирающим «тыц-тыц». Костин рьяный гитарный бой присутствовал лишь на паре треков, причем был гуманно задвинут звукооператором на задний план. Вначале Костя мило картавил под три аккорда про уже знакомый пупик у пупсика, причем припев исполнялся в сопровождении повизгивающего женского бэк-вокала. Это была уже практически классика. Потом закономерно шли страдания про любовь на час, в музыкальном отношении сильно напоминавшие одну песню Раймонда Паулуса. Третий трек повествовал о непрерывном и мучительном творческом процессе. Причем процесс протекал, видимо, где-то в тропиках:

Когда просыпаюсь,

Солнце нещадно палит,

А мозг неустанно

По-прежнему что-то творит.

Дальше шел трагический хэви-метал про пресловутый обух и могильный крест, а вслед за ними – ипохондрическая баллада в стиле раннего Байрона:

Я исковеркан жизнью той,

До бесконечности пустой.

Мои потухшие глаза

Устала посещать слеза.

Следующее творение отражало, по-видимому, период гедонизма, но с проблесками гностицизма. По форме это был как бы романс.

За горизонт звезда скатилась,

И я налил стакан вина.

Есть в этом мире божья милость,

А остальному грош цена.

Вслед за этой песней шел странный трек, по музыке напоминавший комсомольский марш, но слова, казалось, почерпнуты из религиозно-философского трактата:

Что наша жизнь? Теченье дней.

Не ожидаешь ты заката.

Лишь испытаешь счастье в ней –

Как все исчезнет без возврата.

В нескольких следующих произведениях под аккомпанемент «тыц-тыц» звучали сетования на неправильное устройство мира и высказывались разнообразные глубокие мысли типа:

Уродство лица

Несомненно противно,

Уродство души –

Вдвойне негативно.

Судя по следующему произведению, Костя испытал некое просветление и укрепился в вере в Творца. Музычка здесь, однако, была достаточно игривая:

Передумал я немало,

Но понять одно лишь смог:

Чтобы солнце завтра встало,

Должен быть на свете Бог.

Дальше Муховский под бой барабанов гласом пророка стращал народ карами небесными за разврат и богоотступничество:

Природа отомстит нам всем

За то, что Бога мы не чтим.

Забыты заповеди все,

Возмездья час неотвратим!

Естественно, заключительным треком шел суперхит про плачущую гитару. Причем последние строчки (о том, как все туго) в лучших традициях попсы повторялись при участии бэк-вокала раз двадцать. Удивительно, но все звучало как-то знакомо и даже, я бы сказал, гармонично. Услышь я такое из радиоточки, и в голову бы не пришло, что автор-исполнитель всего полгода назад свернул со стези сантехника. Впрочем, из радиоточки и на всех частотах автомагнитолы только подобное в основном и звучало. Страшно подумать, у скольких «звезд» родственники трудились в нефтегазовой отрасли.

Дизайн обложки родился у меня как-то сам собой, и на макет ушло часа полтора. Все было сделано в присутствии ликующего Кости и выглядело вполне профессионально. Я ненавязчиво напомнил, что чем выше искусство, тем больше гонорар. Муховский на волне эйфории вынул из кармана пятидесятидолларовую бумажку и барским жестом положил мне на клавиатуру. В то время на такую сумму можно было прожить дней десять, и я воспринял эти деньги как микроскопическую капельку, отделившуюся от нефтегазовых богатств России и совершенно справедливо упавшую в мой карман. Костя забрал болванку с файлом и абсолютно счастливый умчался в полиграфический салон.

Для раскрутки диска Гитара-плачет запланировал сольный концерт. О деталях он пока не стал распространяться, пообещал лишь, что я получу приглашение в числе первых. Не прошло и двух недель, как Муховский сообщил, что мы с Никитой удостоены чести приобщиться к высокому искусству в арт-клубе «Уорхолл» в ближайшее воскресенье в шесть вечера. Такого клуба ни я, ни Никита не знали. Как и улицы, на которой тот находится. С помощью интернета выяснилось, что по указанному адресу, почти в пригороде, в противоположной от нас стороне города, расположен детский сад. Я позвонил Косте, и тот подтвердил: все верно, клуб соорудили в здании закрытого детского сада совсем недавно, и просил не опаздывать. «Скажете на входе, что вы по моему личному приглашению, по списку», – добавил он, как бы подчеркнув наш с Никитой особый статус высоких гостей.

Часа за два мы добрались до места на общественном транспорте – Костя предупредил, что предполагается обильный фуршет со спиртным. Это и вправду был детский сад, сильно облупленный снаружи, с разрушенным крыльцом и скромной табличкой «Арт-клуб УОРХОЛЛ». Прямо под табличкой была прилеплена яркая афиша: «Автор-исполнитель СЕНСЕЙ. Сольный концерт. Премьера в Санкт-Петербурге!» Я уже подумал было, что мы ошиблись-таки адресом, но тут же с изумлением разглядел, что с афиши нам мужественно улыбается Костя Муховский собственной персоной. «Забавно, – хмыкнул я. – Интересно, однако, при чем тут боевые искусства?»

Никаких билетов или приглашений на входе никто не спрашивал и списков не проверял. Мы свободно прошли по коридору и оказались в помещении, которое совсем недавно было, видимо, актовым залом детского сада. У входа в зал висела еще одна афиша с Сенсеем. Зал был маленьким, в пространство между невысокой сценой и барной стойкой втиснулось около десятка небольших столиков. Никакого особого убранства, указывающего на то, что мы не в студенческой кафешке, а в арт-таки клубе, не наблюдалось, кроме нескольких репродукций Уорхолла на стенах.

Зал был уже почти полон, желающих приобщиться к откровениям Сенсея оказалось на удивление много. Присмотревшись, я пришел к выводу, что аудитория состоит в основном из знакомых Муховских. Во всяком случае, многих из сидящих за столиками я уже встречал прежде в их квартире на разных праздниках. Негромко играло что-то типа Savage Garden. Никакого бесплатного фуршета пока не наблюдалось, видимо, Костя-Сенсей планировал порадовать поклонников после концерта – по крайней мере тех, кто досидит до конца действа. Мы с Никитой взяли пива за стойкой и заняли свободный столик у стены. Через два столика от нас сидела Элла в вечернем платье в компании подружек. Мы помахали друг другу. Пора было бы уже начинать, но, как говорится, ничто не предвещало. Я немного поразмыслил, подошел к стойке и спросил у бармена, как найти Костю, то есть Сенсея.

Муховский обнаружился в крохотной кабинке сразу за сценой, видимо, бывшей кладовке детсадовской кухни, преобразованной в гримерную. На Косте был ослепительно-белый пиджак, черная шелковая рубашка с красным шейным платком, черные блестящие брюки и лакированные туфли на изрядных каблуках. В этом наряде он больше ассоциировался с латиноамериканским мафиози, чем с бардом.

– Ты чего так вырядился-то? – без сантиментов спросил я. – Или фламенко будешь исполнять? И что это за Сенсей еще?

Костя заметно нервничал и беспрерывно оглядывал себя в заляпанном зеркале с подсветкой.

– Там уже все забито? – ответил он вопросом на вопрос. И добавил: – Видел, на барной стойке мои диски в продажу выставлены? Не обратил внимания, хорошо покупают? Если можешь, немного постой там рядом, поспособствуй… Ты ж в курсе, а многие не знают, что за вещь. Объясни людям, надо, чтоб брали побольше. Ну и книги там тоже, а то магазины чего-то не принимают ни в какую. Про Сенсея потом объясню, это сценический псевдоним. А то Муховский как-то… – он сделал брезгливое движение пальцами.

Я внутренне ухмыльнулся и обещал «поспособствовать». После чего Костя довольно грубо выставил меня из каморки, сославшись на то, что ему надо «духовно собраться». Я немного успокоился и вернулся в зал. Мы с Никитой успели выпить еще по пиву, а концерт так и не начинался. Я подумал, что это может быть намеренно, для усиления интриги. Известно, что многие «звезды» специально затягивают начало своих выступлений, чтобы дополнительно подогреть интерес публики. Хотя за серьезными музыкантами такого вроде не замечено. Но прошло уже более получаса после объявленного времени, а Муховский так и не появлялся на сцене. В публике начался ропот, переросший в шум со свистом. «Костя, выходи!» – орали хором уже не вполне трезвые голоса. Приглашенные беспрерывно спрашивали что-то у Эллы, и наконец она сама отправилась за кулисы. Вернулась она очень быстро, и мне показалось, что она вот-вот расплачется.

Прошло еще двадцать минут. Зрители, казалось, поуспокоились и даже возможно, забыли, зачем они тут собрались. У стойки был ажиотаж, за всеми столами пиво, водка и шампанское лились рекой. В зале стоял оживленный гомон и смех, люди активно сдвигали столики. В этом не было ничего удивительного, потому что фактически все были друг с другом знакомы. Бар «Уорхолл» определенно делал сегодня выручку, близкую к новогодней. Время от времени раздавались выкрики, обращенные к Косте, но все реже и тише. Бармен сделал музыку погромче, субботнее питейное мероприятие проходило вполне достойно.

Но я все-таки чуял недоброе. Когда истек час ожидания, я попробовал подойти к Элле, но она была так плотно окружена людьми, что я сразу решил найти главную персону. Гримерка, однако, оказалась пуста. Я прошел чуть дальше по маленькому коридорчику за сценой и уперся в дверь, выходящую на улицу. За дверью было узкое крылечко в три ступеньки, на них сидел и курил какой-то мужичок в белом халате поверх тренировочного костюма – возможно, работник барной кухни.

– Муховского видел? Ну, Сенсея? – этим вопросом я сам себе показался оперативником из дешевого детектива.

– Уехал ваш артист. Уж полчаса как, на бежевой девятке. Вон тут стояла, прямо у крыльца.

Я мрачно усмехнулся и вернулся в зал. Там ничего не изменилось. Никита ждал меня с очередным пивом. Он даже не удивился моему сообщению, что кина не будет.

– Музыканты – мутный народ, – философски изрек он. – Впрочем, художники тоже не сахар. Однако тут мордобой может случиться, не стоило бы сильно задерживаться.

Вот уж чего мне как раз хотелось – это дать Муховскому в морду. Застал бы его в каморке – точно дал бы, не посмотрел, что сенсей. Мы молча допили пиво и удалились, на прощанье я сделал Элле ручкой, но она, кажется, не заметила.

Я твердо решил больше не общаться с Костей. Уже невыносимо было продолжать льстивое вранье и поддерживать в этом бездарном графомане иллюзию его гениальности. Я поклялся себе, что если еще раз вдруг придется встретиться с Муховским, я выскажу ему в лицо всю правду, чего стоит его «творчество» и куда ему надо пойти со своими амбициями.

Я совершенно не учел одно обстоятельство. Буквально через пару дней позвонила Элла и как ни в чем не бывало спросила, не забыл ли я, что у нее в субботу юбилей, и они меня ждут. Я был застигнут врасплох и не смог оперативно найти убедительный повод для отказа. Про инцидент в «Уорхолле» Элла ни обмолвилась ни словом, и я пока тоже решил вопросов не задавать. А вдруг и правда там произошел какой-то форс-мажор? Собственно, к жене Муховского у меня претензий не имелось, и с чего бы обижать милую добрую женщину? Не ее ж вина, что муж слетел с катушек. Попробуем это поправить. И про форс-мажор все-таки хотелось выяснить. В общем, я сказал, что приду.

На Эллочкино тридцатипятилетие народу собралось меньше, чем я ожидал. На первом же перекуре я не утерпел и отозвал Костю в сторонку. Он выглядел немного виноватым, но вместе с тем каким-то хитрым, как будто задумал очередную творческую акцию.

– Слушай, может объяснишь, что это за хрень была в «Уорхолле»?

Костя явно ждал вопроса, а может уже отвечал на него не раз.

– Это был имиджевый ход.

Я аж поперхнулся.

– Как это??

– А ты прикинь, как им всем запомнится тот концерт и мое имя! Это ж гениально! – Костя мерзко захихикал. У меня опять зачесались кулаки, но я сдержался. Как запомнится концерт, которого не было? Это почти коан про хлопок одной ладони.

– А Элла знала?

– Нет, что ты. Я и сам до последнего момента не был уверен, честно.

– А что это за «Сенсей»? Давно придумал?

– Круто, правда? Такого еще не было. Я сам придумал, недавно. – Костю прямо распирало от самодовольства.

И тут я решился.

– Слушай, Костя, я давно тебе хотел откровенно сказать: завязывай ты со всем этим своим рифмоплетством и песнопениями. Понимаешь, есть люди, которым просто не дано, хоть обосрись. И никаким баблом тут не поможешь. Хотя бы Эллу пожалел, она уже из кожи вон вылезла ради твоих закидонов с частушками на дисках и сенсеями. Может, хватит уже выёживаться? Знаешь, что БГ сказал про то, чем ты занимаешься? Про все твое так называемое «творчество»? Он сказал, что это унижает человеческий ум, а низкий потолок страшнее чумы и проказы.

Я ожидал всего, чего угодно: крика, яростных обвинений, даже приготовился к рукопашной с Муховским. Но Костя неожиданно вовсе не обиделся, а лишь пожал плечами.

– Ну, я и не претендую на роль всенародного кумира. Да, у меня есть много недостатков, но я совершенствуюсь, работаю, ищу… И у меня есть своя аудитория, я востребован определенной группой людей, которым реально нравится то, что я делаю. Ты говоришь, что врал, чтобы сделать мне приятное. А все остальные люди, выходит, тоже врут? Согласись, такого просто не может быть. А со следующим концертом я уже все продумал. Все будет туго, по чесноку.

Лицо мое горело, слова застряли в горле. Ну как объяснить ему, что это вдвойне ужасно тем, что уже считается нормой для «определенной группы людей», причем очень большой группы. Я понял, что меня загнали в угол. Доказать, что да, именно так: все окружающие лгали, потому что принимали это за милое развлечение, блажь, которая скоро пройдет сама собой – я не могу, это слишком нелогично, хотя именно так и обстояло дело. Впрочем, теперь я не был в этом абсолютно уверен.

Костя тем временем, как ни в чем не бывало, перешел к рассказам о дальнейших творческих планах. Не зря у него был такой заговорщицкий вид: Гитара-плачет задумал покорить широкие массы при помощи телевидения. У него уже был заказан видеоклип, который в ближайшем будущем должны начать крутить по местному ТВ, а также он собирался сняться в программе кабельного канала о культуре Петербурга.

– Кстати, хочешь, мы и тебе промоушн сделаем? И вообще, давай прямо у тебя дома передачу снимем – из логова известного писателя, так сказать… У меня там с ребятами с телестудии все схвачено.

Я поморщился и хотел ответить Косте, что не нужно мне платить той же монетой и называть никому не нужного бумагомарателя известным писателем, но на минуту задумался. А что, с паршивой овцы хоть шерсти клок… В общем, я дал добро на телеинтервью у себя дома. Почему Костя имеет право на публичность, а я нет? Только потому, что у него жена в нефти купается? Может и мне уже пора выйти из подполья и блеснуть в лучах софитов? Но на следующий концерт Муховского я не пойду даже под дулом автомата, пусть собирает свое стадо без меня.

В назначенное время ко мне бодро ввалились два бородатых мужика в грязных ботинках и принялись таскать из лифта бесконечные баулы и треноги и разматывать кабели. Бегло осмотрев квартиру, они в считаные минуты переставили мебель в одной комнате и соорудили свет так, что казалось, будто два кресла и журнальный столик находятся не в малогабаритном помещении, а как бы выхвачены из необъятного темного пространства. Я не сопротивлялся и даже подумал, что получилось неплохо.

Гитара-плачет прибыл ко мне за пятнадцать минут до съемочной группы, он находился в приподнятом настроении, путался у телевизионщиков под ногами и постоянно отвлекал их какими-то дурацкими вопросами, стараясь при этом изо всех сил продемонстрировать, что в мире телевидения он свой человек. Не знаю, по чьей задумке, но все должно было выглядеть, как беседа двух коллег по перу, с наводящими вопросами оператора-ведущего из-за камеры. Когда действо началось, мне даже стало как-то не по себе: все было и вправду как в кино. Не хватало только девочки с хлопушкой.

Для начала нас с Муховским представили. Меня – как «молодого перспективного литератора», а Костю – как «популярного автора-исполнителя, выступающего под сценическим именем Сенсей». Первый вопрос был обращен ко мне.

– Тяжело ли живется и работается писателю в эпоху перемен? – поинтересовался чувак с камерой.

Я высказался в том духе, что писателю в любую эпоху живется хреново. То ли дело зубной врач – у него всегда все стабильно (я чуть не сказал «туго»). Или сантехник – я покосился на Костю. Плюс эпохи перемен только в том, что нет дефицита тем. Но если уж тебя угораздило стать на эту неблагодарную стезю, то будь любезен, терпи, независимо от эпохи.

Костя оживился, закивал головой, и я чувствовал, что он хочет ввернуть про свой судьбоносный обух, но обошлось. Потом я обстоятельно прорекламировал свой первый сборник прозы, вышедший год назад, и проанонсировал второй, который активно готовил к печати.

Оператор-ведущий тут же профессионально зацепился за слова, которые показались ему впечатляющими:

– Вот вы говорите, что ваша первая книга написана в стиле мистического реализма. Можете поподробнее рассказать, что это?

– Мистический, или магический реализм – это, скорее, жанр. Еще точнее – это художественный метод, использующий внедрение в реалистичные обстоятельства событий, которые воспринимаются как мистические, сверхъестественные. Но при желании можно найти им и более-менее рациональное объяснение – все зависит от угла зрения и восприятия читателя. Действие всегда идет по тонкой грани между чертовщиной и физической аномалией, иллюстрируя дуализм бытия. В любом случае мистицизм является не самодостаточным, как например, у Эдгара По. Он служит как бы сюжетной оберткой, а основной смысл произведения лежит глубже. Еще Гоголь на этом стоял, хотя в те времена понятие «мистического реализма» критики еще не выдумали. Впрочем, я пишу и традиционную социальную прозу, и просто юмористические рассказы.

Ведущий уважительно закивал головой и даже показал мне большой палец: видимо, счел мои рассуждения благозвучными и способными благотворно повлиять на рейтинг передачи. Тут Костя откуда-то вытащил двухтомник «Мой путь» и как бы невзначай принялся вертеть им перед камерой. Ведущий тут же переключился на Муховского.

– А вот и вопрос к нашему второму участнику программы, уважаемому Сенсею, он же Константин. Скажите, Костя, как все началось?

«Вот сейчас точно про обух будет!» – я даже прикрыл глаза. Но Костя, видимо, подготовился, потому что вполне убедительно затараторил про то, что в нем, мол, давно бурлила творческая энергия, и в какой-то момент вскипела, и что как человек-поэт-гражданин он больше не может молчать, и далее как по нотам – эту пургу я слышал раз двести из разных уст, но ведущий, похоже принял все за чистую монету. А может, у него просто было профессиональное владение мимикой и четкий регламент.

Костя принялся горячо рекламировать «Мой путь». Я пытался глазами показывать ему, чтобы он не болтал лишнего, но он ляпнул-таки, что к этому благородному делу приложил руку и я. Я готов был сквозь землю провалиться.

Плановые полчаса съемки закончились как-то быстро, оператор даже ни разу не прервал запись – видимо, с его точки зрения все шло без сучка без задоринки. Муховский отчалил вместе с телевизионщиками, я с облегчением вздохнул и подумал: интересно, изменит ли этот «засвет» хоть что-то в моей жизни? Но получасовая телепередача никаких последствий для меня не имела – ни плохих, ни хороших. Хотя она и вышла в эфир в прайм-тайм, да еще в воскресенье, но по кабельному каналу. А те немногие, кто имел кабельное телевидение, в это время дружно смотрели программу «Куклы» по НТВ. Так что увидеть меня на экране смогли только несколько человек, которых я сам же предупредил. Уверен, что телевизионная аудитория Муховского была несоизмеримо шире.

Через неделю я по наущению Кости посмотрел по телевизору его видеоклип, его показали по тому же каналу. В основу клипа был положен беспроигрышный хит про плачущую у камина гитару. Но чудеса цифрового кино меня просто поразили. Во-первых, все происходило то ли в каком-то замке, то ли в музее – во всяком случае, каменная кладка стен и огромный старинный камин впечатляли. Я подозревал, что они нарисованы на компьютере, но наверняка это определить было невозможно. Во-вторых, сам Муховский был неузнаваем. Он был в наряде не латиноамериканского, а японского мафиози, причем не низкого пошиба. Его черное блестящее кимоно с золотыми иероглифами и самурайская катана за плечом совсем не вязались с гитарой в руках, и особенно с текстом исполняемой песни. Однако я уже достаточно давно понял, что к текстам в клипах в наше время никто особо и не прислушивается – лишь бы видеоряд и фонограмма были достойными.

Про видеоряд я не мог бы сказать ничего определенного: сенсей поначалу сидел на циновке у камина как бы в состоянии глубокой медитации, потом встал, взял гитару и стал расхаживать взад и вперед, периодически скрываясь в облаке дыма, который приходил откуда-то извне, чуть ли не прямо из стен. Сам камин при этом ничуть не дымил. После второго куплета, который был и последним, Костя отбросил гитару, выхватил из-за плеча меч и принялся со зверским лицом имитировать разнообразные удары по невидимому противнику. Под конец клипа в кадр выскочили пять или шесть фигуристых девиц в микроскопических стрингах, кожаных ошейниках и с нашлепками-пэстис на сосках. Вот они точно были не нарисованные, и присутствие их было, видимо, совершенно необходимым с точки зрения смотрибельности и запоминаемости клипа. Девки плотно облепили сенсея, и тому оставалось лишь бешено вертеть мечом над головой и строить жуткие рожи, пока всю компанию окончательно не скрыл дым и сгустившаяся тьма. Может быть, с точки зрения современного искусства это был шедевр, но я слишком мало разбирался в вопросах сценографии музыкальных видеоклипов, чтобы ставить оценку. Качество картинки, по крайней мере, было великолепным.

Фонограмма состояла сплошь из отлично смонтированных цитат, и за каждым полуминутным фрагментом можно было угадать песню из списка Billboard. Хотя наша страна и присоединилась недавно к всемирной конвенции об авторских правах, внутри России не существовало ни единого закона, признающего пиратство уголовно наказуемым деянием. А какие-то моральные соображения, видимо, казались клипмейкерам просто смешными: ведь речь шла о коммерческом проекте, какая тут еще может быть мораль? От оригинального Костиного звучания не осталось практически ничего, и даже сам его голос был изменен компьютером почти до неузнаваемости. Если бы я смотрел клип с закрытыми глазами, то вряд ли догадался бы, что исполнитель – Костя Муховский.

Костины вступительные размышления на циновке сопровождались протяжными вздохами синтезатора, шумом ветра, звуком восточной флейты. Это навевало мысли о ранних Yes или Pink Floyd. Потом искусно подмешались какие-то мотивы из Scorpions и наконец гитара в Костиных руках не просто заплакала, а зарыдала навзрыд крутейшими рифами, достойными Эрика Клептона. Возможно, это и был Клептон. А финальный эпизод с девицами, до тошноты повторявших сладкими голосами две строчки о том, как все туго, явно отсылал к хиту группы Opus «Live Is Life».

С технической стороны все было сделано весьма качественно, но скажу честно: наиболее сильное впечатление на меня все-таки произвели шикарные голые бабы, а не Муховский-Сенсей с его ужимками. Я позвонил Косте и выразил неподдельное удивление уровнем материала.

– Это уже вчерашний день, – небрежно сказал Муховский. – Но для раскрутки нормально. Я сейчас над вторым альбомом работаю, вот это будет бомба. И еще, в следующем месяце можешь увидеть меня во Дворце Спорта. Там будет концерт Леонтьева, а я на разогреве. Ну, и может одну вещь вместе споем.

– А имиджевый ход не планируешь повторить? – съязвил я. – Ведь проверенное средство.

Костя оставил мою подколку без ответа. Заявление о возможности дуэта с Валерием Леонтьевым я сначала счел вовсе уж дурацкой шуткой, но чуть поразмыслив, решил, что если оба будут петь под фанеру, то отчего бы и нет. Одним людям не кажется зазорным продавать фейк, а другим платить за фейк – таков феномен наших дней. И то, что в любой стране считается позором, у нас ничуть не претит не только рядовым, но и «заслуженным» и «народным» исполнителям.