Читать книгу Белое проклятие (сборник) - Владимир Санин - Страница 14

Хотя Семенов объявил подъем раньше, чем обещал, никто не жаловался и не бросал исподтишка взглядов на часы. По-настоящему заснуть ухитрился лишь один Бармин, и теперь он выглядел свежее других. Пока товарищи натягивали унты, Семенов поделился своими опасениями.

– Реальное дело, – согласился Гаранин. – Не усидит, попробует взлететь и сломает себе шею.

– Ногу, куда ни шло, – проворчал Дугин, поднимаясь во весь рост и с хрустом потягиваясь. А шейные позвонки наш док ремонтировать не умеет.

Семенов взглянул на товарищей. Их лица заросли щетиной, с пробивающейся сединой у Гаранина, рыжеватой у доктора. Филатов бодрился, хотя горная болезнь явно действовала на него сильнее, чем на других, а глаза сильно покраснели и слезились: выходя на улицу, он забывал надевать темные очки.

– Надо – значит, надо, – сказал он, и Дугин одобрительно кивнул. – Пошли, Женька, поищем лесу для треноги.

К ним присоединились остальные. Обшарили станцию, свалку и холодный склад, разыскали несколько рудстоек и сколотили из них треногу, установили над дизелем, оснастили ее блоком с капроновым шнуром и с превеликой осторожностью подвесили крышку цилиндров – два пуда чугуна. Теперь ее следовало опустить на шпильки блок-картера – предельно точно, чтобы не сбить резьбу. Эту ответственную операцию механики никому не доверили, опускали крышку вдвоем. Под ее тяжестью шнур натянулся струной, и Семенов с беспокойством подумал, что ни только треногу, но и капрон нужно было испытать на прочность. Тот самый штормтрап, который когда-то оборвался в шурфе, тоже был из капрона, и Семенов тогда пришел к выводу, что при сильных морозах много надежнее обыкновенная пеньковая веревка, не говоря уже о манильском тросе. А синтетика есть синтетика, искусственные волокна холода не любят, становятся хрупкими и ломкими.

– Перекос!

Дугин приник всем телом к крышке, выравнивая ее на шпильках, а Филатов вцепился в шнур и напрягся, чтобы чуть-чуть ее приподнять. Дугин кивнул – опускай, мол, все в порядке. Удовлетворенно вздохнул, выпрямился.

– Можно убирать механизацию, Николаич.

Семенов и Бармин уволокли треногу в сторону, а механики слегка, пока что вручную, стали наживлять гайки на торчащие сквозь отверстия крышки шпильки.

– Сервируйте стол, друзья!

Паяльной лампой Гаранин раскалил добела стальной лист и швырял на него отбивные бифштексы. Способ старинный, в Арктике и по сей день любители так готовят оленину. Может, гурману такая пища и не пришлась бы по вкусу, зато для ее приготовления ни печки, ни сковороды с жиром не надо, мясо испекается в одну минуту.

– Обедать – не работать. – Филатов с готовностью присел на скамью. – Знаешь, Женька, чем трудовой день красен?

– Ну?

– Перерывом на обед и перекурами. Это не я, это в Древнем Риме один башковитый мужик придумал, по имени Сократ. Верно, док?

– Никогда такой ерунды Сократ не говорил, – засмеялся Бармин, присаживаясь. – Кстати, он жил и мыслил в Древней Греции.

– Пустобрех, – неодобрительно произнес Дугин.

– Сократ, древний гений и мудрец, – пустобрех? – оскорбился Филатов. – Знал, что ты неуч, но не думал, что такой глухой. Отец-командир, предлагаю организовать на Востоке курсы по ликвидации безграмотности, для Дугина и Волосана.

– Звонарь с глухой колокольни, – буркнул Дугин и тут же внес ясность: – Ты, а не Сократ.

Посмеялись, повеселели. Все-таки дело ощутимо идет к концу. Без особого аппетита поели (какой там аппетит, когда чувствуешь себя, будто после тяжелого похмелья!), с наслаждением опустошили двухлитровый термос крепкого чая и принялись за второй.

– Начнем зимовать, – размечтался Дугин, – повар поставит в кают-компании на тумбочку бак с компотом, подходи и пей, сколько влезет. Или ваш любимый клюквенный морс, Андрей Иванович, которым Михеич баловал.

– Михеич… – Бармин фыркнул. – А кто, рискуя своей безупречной репутацией, бочонок клюквы раздобыл, чтобы ваши хилые организмы витаминизировать?

– Ты, Саша, ты, – улыбнулся Гаранин. – Этот бочонок, кажется, всю зимовку искали в Мирном?

– У них было еще два, – оправдался Бармин. – А если от многого взять немножко…

– Житуха настанет, – продолжал мечтать Дугин. – Отстоишь вахту, купнешься в баньке – эх, без парной наша банька! – разденешься до трусов и в постельку, на полных восемь часов, да еще после обеда два часа для здоровья. Житуха!

– Нос у тебя побелел, фантазер, растирай! – прикрикнул Бармин. – Нужно же такое придумать – банька, постелька… Ты что, отмываться и спать без задних ног сюда приехал?

– Как в санаторий, – с негодованием поддержал Филатов.

– А ты? – возмутился Дугин.

– Лично я приехал сюда героическим трудом завоевывать Антарктиду.

– Тоже мне завоеватель… Краше в гроб кладут.

– Пусть тех, кто краше, и кладут, – возразил Филатов. – А мне торопиться некуда, молодой я очень, среднего комсомольского возраста. Я, может, еще «Москвича» купить желаю и махнуть на юг с одной забавной крошкой. Есть одна на примете, художественная гимнасточка.

Мороз пробивал каэшки, набрасывался на тело, и Семенов пожалел, что придется заканчивать этот пустой, но очень полезный для ребят разговор. В одной книге – какой, Семенов припомнить не мог – он вычитал такую сцену. Хирург произвел сложнейшую операцию, спас придворного, и тот, открыв глаза, первым делом спросил: «Как здоровье императора?» И тогда хирург обронил: «Царедворец ожил – оживет и человек». Этот афоризм очень понравился Семенову, который вообще ценил мысли, навевающие ассоциации. Юмор для него всегда был вернейшим барометром настроения. По своему опыту Семенов знал, что люди, перестающие шутить, погружаются в депрессию, последствия которой трудно предугадать. Так бывает с теми, кто впадает в полярную тоску, кем овладевают уныние и безнадежность. Тогда в коллективе, особенно в небольшом, могут появиться трещины, он перестанет быть монолитом и оказывается под угрозой распада. Семенов отдавал себе отчет в том, что такая опасность совсем недавно грозила его пятерке. А теперь успокоился: проснулся юмор – проснулся и коллектив.

Снег на Востоке летом и весной заготавливали впрок, чтобы хватило на суровые месяцы полярной ночи. Метрах в ста от жилого дома находился карьер, туда в погожий день выходили всем составом, пилили ручными пилами спрессованный снег, складывали пудовые монолиты на волокуши и отвозили к помещению. Работа тяжелая, труднее, пожалуй, на Востоке не было, и на ней часто срывались: к черту летела кровью добытая акклиматизация, снова начинались одышка, головные боли, тошнота и прочие прелести горной болезни.

Поэтому можно было лишь порадоваться оплошности товарищей из старой смены, которые, консервируя станцию, недостаточно плотно задраили в потолке люк. В том самом сугробе, что возвышался в кают-компании, снег был не очень крепко сбитый и его заготовка не требовала сверхчеловеческих усилий. Семенов, Гаранин и Бармин набили снегом два стиральных бака, натаяли в кастрюле воды для питья, заварили чай и пошли к механикам в дизельную.

– Опаздываете! – весело встретил Семенова Филатов. – Это начальству положено – затягивать гайки!

– Не беспокойся, затяну, – в тон ему пообещал Семенов. – Всю зимовку на своей шкуре ощущать будешь.

– Шкура у меня дубленая, выдержит!

Изо всех сил старается парень сгладить впечатление от своего «Выходит, загибаться будем?», – подумал Семенов. Это хорошо, пусть старается, пусть чувствует, что фразу ту никто не забыл. То, что легко прощается, – легко повторяется, прощать нужно с трудом, чтобы семь потов сошло с человека, прежде чем окончательно смоет с себя вину. Хватит самокритичности, осознает до самых потрохов – будет полярником, не хватит – пусть ищет свою долю на материке. А ведь фраза та, если подумать, не случайно вырвалась. Она – и от мальчишеской самоуверенности и, главное, от врожденной неприязни к начальству, которое, по убеждению людей такого склада, всякое дело клонит к личной выгоде и в ущерб подчиненным. Исходи то предложение от Гаранина или Бармина, Филатову и в голову бы не пришло артачиться, а раз от начальства – значит, ищи подвох и встречай в штыки.

– Ладно, посмотрим еще, какая у тебя шкура, – усмехнулся Семенов. – Первую порцию снега уже заготовили, ребята, как скажете – начнем его таять.

– Рано. – Склонившийся над дизелем Дугин с трудом выпрямился, положил гаечный ключ на верстак и сунул руки под мышки. – Не успели еще, Николаич, Венька сдуру поморозил правую клешню.

– Ну-ка. – Бармин осторожно снял с руки Филатова рукавицу и присвистнул. – За железо хватался?

– А ты попробовал бы иначе. – Филатов болезненно поморщился. – У Женьки вон шерстяные перчатки в заначке, а рукавицей не всякий ключ возьмешь.

– Обморожение второй степени, – доложил Бармин. – Пошли в медпункт, детка.

– Отдохни, дай ключ, – предложил Дугину Гаранин.

– Нельзя, перепутаете.

– Что перепутаю?

– Порядок затяжки гаек, Андрей Иваныч. Их ведь нужно затягивать не лишь бы как, а от центра к краям крест-накрест, и за каждый прием на пол-оборота, не больше. Иначе такого можно натворить, горячими газами пробьет прокладку.

– А мне доверишь? – спросил Семенов.

Дугин поколебался.

– Лучше потом, Николаич, я сам попрошу.

– Хорошо, мы пока что баки со снегом принесем.

А неквалифицированная рабочая сила пригодилась тогда, когда пришло время затягивать гайки до упора. Казалось, позади самое трудное, а эта работа неожиданно потребовала от всех полной отдачи. Для удлинения плеча рычага в ключ вбили пустотелую стальную трубку и налегали на нее изо всех сил. Если гайка не проворачивалась больше ни у кого, за ключ брался Бармин. Обычно ему удавалось сделать еще пол-оборота, и на этом можно было ставить точку.

Закончили, молча уселись кто куда, выжатые. Бармин принес термос, налил каждому по чашке горячего чаю.

– Двужильный ты, док, – с невольным уважением сказал Филатов. – Тебе не клистирами командовать, а подъемным краном работать.

– Да, не пожелал бы я хлюпику вроде тебя встретиться со мной в темном переулке, – охотно согласился Бармин. – Витамины нужно кушать, детка, зубки на ночь чистить, проказник ты этакий! И старших слушаться. Тогда вырастешь большой, толстенький и румяный.

Прикрыв глаза и расслабившись, Семенов вспомнил о том, как приехал когда-то на побывку к родителям и на редкость удачно и своевременно заболел: не случись того приступа аппендицита, так бы и не познакомился с Барминым и вместо Саши был бы сейчас на Востоке кто-то другой. А нужен был именно Саша, и никакой замены ему Семенов не видел. Удачно…

Поймал себя на том, что засыпает, встряхнулся и зябко повел плечами. Правильно сказал Амундсен: единственное, к чему нельзя привыкнуть, – это холод. Ничего, скоро согреемся.

Пока механики монтировали на крышке цилиндров стойки коромысел, форсунки и другие детали, Бармин прочистил авиационную подогревальную лампу. С ее помощью натаяли воды в баках и перелили в емкость, потом проветрили помещение, подтащили оба аккумулятора для стартерного запуска, и Дугин подключил их к клеммам стартера.

– Все проверил? – спросил Семенов.

– Кажись, все, Николаич, можно запускать.

– Ничего не забыли?

Дугин развел руками.

Ощущая сильное волнение, Семенов покосился на товарищей, столпившихся у дизеля. Все замерли, неотрывно глядя на кнопку стартера.

– Давай, что ли, – хрипло сказал Филатов.

Дугин посмотрел на Семенова и вдавил большой палец в кнопку.

– Да запускай же! – прикрикнул Семенов.

Дугин отпустил и снова нажал на кнопку, потом еще и еще.

Стартер не работал.