Читать книгу Упоение властью. Револьвер, спирт и кокаин. 1917 год - Владимир Шигин - Страница 2

Девятый вал «триумфального шествия Советской власти», покатившийся с ноября 1917 года из Петрограда по регионам России, одновременно явился и валом «триумфального шествия» революционно-миссионерской деятельности матросов.

С ноября 1917 по февраль 1918 года примерно из 40 губерний и городов страны поступили просьбы на присылку свыше 15 тысяч балтийских моряков. Из более 600 комиссаров, посланных Военно-революционным комитетом в провинцию, 167 были матросами. Почему так велик был у региональных ревкомов спрос именно на матросов? Ответить на это несложно. Именно матросы являлись на тот момент наиболее организованной, мотивированной и сплоченной вооруженной революционной силой. К тому же, именно матросы были уже овеяны славой (хорошей или плохой, в данном случае неважно) двух революций. Все это приводило к тому, что именно с прибытием в тот или иной город матросских отрядов, Советская власть там утверждалась весьма быстро. Таким образом, в первые недели после Октябрьской революции, именно матросы играли едва ли не главную регулирующую роль в политических отношениях населения России.

Историк военно-морского флота М.А. Елизаров пишет: «Матросские отряды, небольшие группы матросов, отдельные матросы-отпускники подчас обеспечивали «триумфальное шествие Советской власти» по городам и весям. Для этого иногда хватало, чуть ли не банки консервов в качестве «гранаты», поднятой матросской рукой на собрании «общественности» какого-нибудь провинциального городка. Матросы приезжали в такие городки или родные деревни, когда там имело место «брожение умов», сомнения в выборе властей в условиях неясности обстановки и отрывочной информации из столицы. У матросов таких сомнений не было. Они уже неоднократно убеждались в правильности советского пути. Они служили часто как бы решающей силовой «гирькой», которая перевешивала неустойчивое равновесие власти на местах в сторону созревшей там власти Советов, после чего в глазах обывателя эта «гирька» вырастала до огромных размеров. При этом матросским комиссарам трудно было осознать всю силу закономерностей следования провинции за столицей. Происходившие на поверхности местной политической жизни, но созревшие глубоко процессы передачи власти Советам, при их непосредственном участии воспринимались матросами только как результат их решительности и силы новых мировых коммунистических идей. Это способствовало дальнейшему усилению экстремистских настроений в матросской среде».

В те дни окружены матросами в качестве охраны, комендантов поездов и различных помощников были не только первые «красные полководцы» Н.И. Подвойский, В.А. Антонов-Овсеенко, М.А. Муравьев, Н.В. Крыленко, но и разного рода советские чиновники. На этапе «эшелонной» гражданской войны, которая началась едва ли не сразу после Октябрьского восстания, матросы так же были незаменимы. Только они имели возможность, как вооруженная сила, пробиться в нужном направлении по железным дорогам, забитым демобилизованными солдатами, беженцами, мешочниками и т. п.

Историк военно-морского флота М.А. Елизаров вполне обоснованно пишет: «Матросы действовали как самостоятельная политическая сила, независимая от своих союзников по Октябрьскому восстанию – большевиков».

В те дни окружены матросами в качестве охраны, комендантов поездов и различных помощников были не только первые «красные полководцы» Н.И. Подвойский, В.А. Антонов-Овсеенко, М.А. Муравьев, Н.В. Крыленко, но и разного рода советские чиновники. На этапе «эшелонной» гражданской войны, которая началась едва ли не сразу после Октябрьского восстания, матросы так же были незаменимы. Только они имели возможность, как вооруженная сила, пробиться в нужном направлении по железным дорогам, забитым демобилизованными солдатами, беженцами, мешочниками и т. п.

Историк военно-морского флота М.А. Елизаров вполне обоснованно пишет: «Матросы действовали как самостоятельная политическая сила, независимая от своих союзников по Октябрьскому восстанию – большевиков».

Причем в той обстановке, случалось, что и начальники порой фактически являлись заложниками собственной матросской охраны. Красочный рассказ о поездке отряда кронштадтцев в начале 1918 года для вывоза из Украины сахара, оставил прикомандированный к ним старшим главсахаровский чиновник Н.Ф. Иконников. У кронштадтцев был, собственно, один настоящий матрос, смотревший на команду свысока. За исключением его и комиссара, остальные представляли собою, по впечатлению Н.Ф. Иконникова, «гомогенную массу подонков портового города. У всех были винтовки, все щеголяли матросскими шапками, которые в то время одни устрашали больше оружия». Любимым их занятием было устройство власти на местах. Во время пути «мои кронштадтцы, – писал Н.Ф. Иконников, – не зная ничего и не желая знать о правилах железнодорожного движения, заботились лишь о скорейшем продвижении вперед, и, приставленный к виску машиниста револьвер склонял его к тому же мнению». В результате задача по вывозу сахара, немыслимая для выполнения кем-либо другим в той, целиком анархической обстановке, кронштадтцами была решена. Во время командировки они загрузили себе вагон продовольствия и спирта, а Н.Ф. Иконникова (работавшего уже тогда на белых) за понимание их методов «революционных действий» одарили всесильным в то время мандатом от Балтийского флота, в котором предписывалось «под угрозой революционной кары оказывать везде и во всем полное содействие» предъявителю.

Что ж, матросы в самом деле, делали только то, что считали нужным и делали это так, как считали нужным. Никто, при этом, не был им указ.

Историк М.А. Елизаров пишет: «Участие моряков в ликвидации центров старой власти, как в столице, так и на фронте накрепко привязало их к Октябрьской революции и вместе с ростом ее значения ещё более повышало роль матросов в общественном сознании. Этому много способствовала правая пресса. Продолжая называть революцию «переворотом», «путчем» большевиков и матросов, она пропагандировала их в глазах населения страны, нуждавшегося в персонификации революции. Причем, если большевиков, как политическую партию, можно было подозревать в политической корысти, то нападки на флот как общенациональный институт были малоэффективны, и пресса склонна была матросов оправдывать. Тем более что их «левый» радикализм в дооктябрьский период в значительной степени оправдывался фактом перехода власти к Советам. В сознании рабочих и других слоев населения надолго закреплялось мнение, что в Октябрьской революции матросы «поставили эту власть». Соответственно в советских газетах печатались многочисленные приветствия и разного рода комплименты в адрес «красы и гордости русской революции». При этом закреплялась уверенность матросов, что Октябрьская революция дело их рук и создавалась почва для матросской миссионерской деятельности. Например, в приветствии рабочих Сысертского завода в адрес Балтийского флота, опубликованном газетой «Уральский рабочий» 3 ноября 1917 г. говорилось следующее: «Шлем тебе, родимый, наш горячий привет… Да будет твоя победа – победа наша!» В результате отношение к матросам стало меняться на бытовом уровне даже со стороны представителей среднего класса. Так, после октябрьских событий в Петрограде, многие дамы «общества» пооткрывали кафе (работавшие недолго за неимением продуктов). Главными посетителями их стали матросы, имевшие тогда, отличие от всех других, реальные деньги. Причем от содержательниц кафе можно было услышать такие оценки: «…Матросы совсем не звери. Напротив, такие забавные. Что-то хотят разыграть, каких-то новых джентльменов…». Что касается самих матросов, то они очень хорошо чувствовали высоту, на которую их вознесла революция и пользовались этим от души.

Стремясь сохранить свое влияние на матросов, Совнарком предпринимал меры для дальнейшей большевизации матросской массы. Так 20 ноября 1917 года Совнарком, под председательством В.И. Ленина, обсудил вопрос об оплате большевистских лекторов, которые не очень охотно соглашались ехать к буйным матросам. В ответ на это матросы стали сами вызывать к себе интересных им лекторов, среди которых были и левые эсеры, и анархисты, одновременно отвергая навязываемых сверху. Если выступление нравилось, то выступающих щедро одаривали продуктами, а не понравившиеся могли и расстаться с жизнью. Отказываться от матросских «приглашений» было нельзя. Так в своих воспоминаниях В.В. Маяковский, не стесняясь, рассказывает, как он, вприпрыжку, мчался к потребовавшим его к себе матросам гвардейского экипажа. Уже в пролетке поэт лихорадочно дописывал свой знаменитый «Левый марш», который, по его мнению, должен был понравиться радикально настроенным матросам. Ожидания Маяковского оправдались, «Левый марш» матросам понравился, и поэта щедро одарили тушенкой и мукой. А вот его коллега Н.С. Гумилев, не поняв, куда он попал, начал читать матросам стихи о царе, за что едва не поплатился жизнью. Спасло Гумилева только редкое самообладание, которое понравилось матросам, и они снисходительно простили «смелого контрика». Едва успела избежать расстрела и выступавшая перед матросами «поэтесса-беспредметница» Нина Хабиас (Н. Оболенская). Войдя в раж, Хабиас призвала собравшихся матросов к… всеобщей революционной однополой любви. Те призыв не оценили и тут же решили извращенку расстрелять. Но пока голосовали, стрелять ли ее прямо на сцене, или вывести в подворотню, перепуганная Хабиас дала деру.

В 1936 году на экраны Советского Союза вышел фильм «Депутат Балтики», рассказывавший о единении революционных матросов с интеллигенцией Петрограда. Сюжет фильма был таков. Уже в первых кадрах матросы между делом расстреляли какого-то спекулянта, а затем ворвались в дом к всемирно знаменитому профессору Полежаеву, требуя от того припрятанной муки. При этом матросы ведут себя предельно нагло, ногами пинают двери, швыряют на пол рукописи. Главный матрос Куприянов (здоровенный бугай с двойным подбородком), кричит профессору о голоде. При этом матросы небрежно покуривают буржуйские сигары. Увы, у профессора, занимающегося общей физиологией растений, муки в доме нет. Расстроенные матросы уходят, но потом неожиданно решают послушать научную лекцию и требуют профессора к себе на минный заградитель «Амур». Разумеется, тот послушно приходит. На «Амуре» в это время жизнь бьет ключом – матросы рубятся в домино и пляшут веселый танец «Крокодила»: «По улице ходила большая крокодила! Она-она здоровая была…» Но тут появляется профессор и матросы, забыв о «крокодиле», затаив дыхание, начинают случать лекцию об общей физиологии растений. Лекция производит на матросов такое неизгладимое впечатление, что они щедро одаривают профессора здоровенным караваем хлеба и несколькими головками сахара. При этом, судя по размеру, каравай явно не казенный, а только что конфискованный у контры. Довольный профессор возвращается домой и вдвоем с женой играет на рояле. Что касается матросов, то они, проникшись любовью к общей физиологии растений, тут же решают избрать головастого профессора депутатом в Петросовет. Узнав об этом, профессор, ощущает себя счастливым человеком и дает гневную отповедь бывшим соратникам-ученым, которые его от этой затеи отговаривают. В финале картины недавний профессор, а ныне депутат Петросовета, с трибуны провожает матросов на фронт против «немецких белогвардейцев», выкрикивая революционные лозунги… Возможно, что именно так в идеале и виделось девятнадцать лет спустя единение революционных матросов с петроградской интеллигенцией, но реальность была, увы, несколько иной… Примечательно, что в 1917–1918 годах среди матросов распространилась мода на смену фамилий и имен, чтобы лучше соответствовать своему новому высокому положению. Так, матросы 2-го Балтийского экипажа в декабре 1917 года массово подали прошение на смену своих имен и фамилий: «Шинкарев» на «Орлов», «Козьма» на «Владимир» (возможно, как у В.И. Ленина), «Скалдетский» на «Гром» и т. п. Соответственно месту матросов в революции шел процесс их внедрения в новые властные структуры. В результате всего этого матросский радикализм получил новый мощный канал влияния на ход политических процессов в стране.

* * *

Сегодня среди политиков существует модное выражение, введенное некогда Питиримом Сорокиным – «социальный лифт». Под этим выражением подразумевается стремительное перемещение людей из низшего слоя общества в более высший. Во все времена самые быстрые социальные лифты действовали во время революций. Не являлась исключением и российская революция 1917 года. Именно революционные социальные лифты вознесли на головокружительную высоту и революционных матросов. А как же без них? О примере П.Е. Дыбенко мы уже много говорили выше, но председатель Центробалта не был исключением. Революционные лифты закидывали высоко вверх и других матросов, причем зачастую совершенно не соответствовавших своим новым должностям.

Матрос Дыбенко П.Е.

Вот как описал свой карьерный взлет совсем еще тогда молодой матрос С.Н. Баранов. Волею случая, Баранов попадает на 1-й Всероссийский съезд военных моряков, начавший работу 18 ноября 1917 года. Далее он описывает события так: «Наша делегация приехала в Петроград несколько раньше других, и председатель ВМРК Вахрамеев привлек меня к работе по подготовке помещения. Все поручения я выполнял аккуратно, со старанием. Но вот мне поручили регистрацию прибывающих делегатов. Эта, казалось бы, совсем несложная канцелярская работа меня подвела: я регистрировал всех делегатов подряд и каждого по-разному, без всякой системы.

Ко мне подошел Мясников (матрос-большевик с учебного судна «Океан» В.Ш.) и спросил:

– С каких морей сколько прибыло делегатов и сколько из них большевиков?

Ответить сразу я не смог. Мясников посмотрел мою писанину, рассмеялся и показал ее Ивану Ивановичу Вахрамееву. Это меня сконфузило. Видя, что в записях я не силен, Вахрамеев взял мою тетрадь, разлиновал один чистый лист на несколько граф, подписал их сверху, и мне оставалось только проставлять в каждую графу сведения из документа или словесного опроса.

Дело пошло хорошо и просто. Я проработал целую ночь, приводя свои бессистемные записи в должный порядок. Видимо, этот кропотливый труд был достойно оценен делегатами: на первом же собрании большевики меня единогласно избрали секретарем фракции. В разработку съездовских документов мне довелось вложить значительную долю своего труда. (Мною же, между прочим, был сочинен и наказ 1-й бригады крейсеров.) Ко дню открытия съезда зарегистрировалось сто девяносто делегатов. Наметили повестку дня, но никто не был уверен в том, что она удачна. Фракция большевиков решила согласовать ее с В. И. Лениным. Эта высокая честь выпала Р. Кронбергу и мне, как секретарю большевистской фракции. Мы получили удостоверение за подписью и печатью наркома по морским делам П.Е. Дыбенко. Будучи во всех отношениях средним матросом, я испытывал чувство большого волнения, которое испытывают, наверно, обычные люди, ожидая встречи с большим человеком». Увы, но пример неожиданной революционно-писарской карьеры Баранова далеко не единичен. Далее С.Н. Баранов встречается с В.И. Лениным. Надо отдать должное автору и в своих воспоминаниях он честно описывает свою вопиющую некомпетентность по всем морским вопросам (а что вообще мог знать матрос-недоучка из учебного отряда!) в разговоре с вождем большевиков. Баранов признается, что ни на один из заданных им Лениным элементарных вопросов (о калибрах орудий на кораблях и их водоизмещении, о задачах руководящих органов флота), он и его спутник-матрос Р. Кронберг так и не смогли ответить.

Флаг Центрального Комитета Балтийского флота

Уровень прибывших матросов был Ильичу, безусловно, понятен, но, тем не менее, сразу же после съезда С.Н. Баранов становится…членом ВЦИК и, как член Морской секции ВЦИК, входит в состав Законодательного совета морского ведомства, заменившего Адмиралтейств-Совет. Описывая свою деятельность в Законодательном совете, С.Н. Баранов ни слова не пишет о том, чем он там вообще занимался, зато подробно описывает адмиралтейского повара и его собаку, порядок рассаживания во время обедов и прочую ерунду. Что запомнил, то и написал…

Коллегой С.Н. Баранова по Законодательному совету морского ведомства оказался матрос Ф.С. Аверичкин – еще один типичный выдвиженец пенной революционной волны. Однако в отличие от подавляющегося числа матросов, которые не только на словах, но и на деле, были готовы отдать свои жизни за идеалы революции, матрос Аверичкин был откровенно труслив и циничен.

Из воспоминаний матроса С.Н. Баранова: «Помню, в один из критических дней во время наступления Юденича на Петроград, когда белые подходили уже к Пулкову, мы беседовали втроем: он (контр-адмирал М.В. Иванов – В.Ш.), комендант Адмиралтейства Ф.С. Аверичкин и я. Обсуждали меры по обороне Адмиралтейства от врага. Аверичкин, ходя из угла в угол, в шутку (!!!) сказал:

– Ну, а если Юденич прорвется и победит, я тотчас же уеду в свою Тверскую епархию, и опять буду заниматься своим ремеслом – черчением. Сеня знает, весь минный отряд учился по моим чертежам. А там у меня много своих, они меня приютят.

Матрос Аверичкин Ф.С.

Вдруг поднимается с кресла Модест Васильевич. Лицо его налилось кровью. Подошел к Аверичкину и в страшном волнении заговорил:

– Да как вы смеете думать так! А мне, куда прикажете бежать, мне, который, вопреки козням моих коллег-офицеров, порвал с их средой, перешел на сторону большевиков и работает с ними от чистого сердца?!

Я встал между ними, думая, что вот-вот он ударит Аверичкина, а от его удара можно было и не подняться.

Немного успокоившись, Иванов продолжал:

– А вот я никуда не побегу. Придут белые – буду биться до последней пули. Попаду им в руки – скажу: «Я перешел к большевикам добровольно, я за Советскую власть, а теперь делайте со мной, что хотите».

И кто здесь больший революционер, бывший царский адмирал Иванов или матрос-балтиец Аверичкин? Впрочем, дальнейшая карьера труса и потенциального предателя Аверичкина сложилась очень даже неплохо.

В 1919 году он комиссар Петроградского военно-морского порта, затем член Реввоенсовета Морских сил Балтийского моря. С июля 1920 года по июнь 1921 года – комиссар Морских сил Каспийского моря. Затем вновь член Реввоенсовета Морских сил Балтийского моря. После этого Ф.С. Аверичкин отметился на должностях командира Кронштадтского порта, командующего Каспийской военной флотилией. Последней должностью Аверичкина было кресло председателя Леноблсовета ОСОАВИАХИМа. При этом в истории Аверичкин так и остался истинным матросом-революционером, но, как мы теперь понимаем, если бы только политическая ситуация сложилась несколько иначе, только бы мы этого Аверичкина и видели – смылся бы куда подальше, где, затаившись, подрабатывал бы черчением.

Не были чужды многие революционные матросы золотому тельцу, желанию красиво одеваться и весело проводить свободное время. Из воспоминаний капитана 1 ранга Г.К. Графа: «Даже самые умеренные матросы, когда заходила речь о деньгах, прямо теряли голову, и ничто их не могло убедить. Матросы высказывали удивление, и им очень не нравилось, что офицеры считают для себя недопустимым тоже требовать увеличения жалования. По их понятию, это было в порядке вещей и так естественно, что поведение офицеров им казалось подозрительным: вот, мол, ничего не хотят принимать от революции… Когда появились деньги, то матросы, прежде всего, начали франтить. Появились высокие лакированные сапоги или даже просто резиновые, с голенищами, что – зеркало; короткий бушлат в талию, с пуговицами «на кавалерийский манер»; фланелевая рубаха в обтяжку и навыпуск; фуражка набекрень, а летом – даже соломенная шляпа… Особое внимание уделялось волосам, стричь которые считалось положительно неприличным. Шик был в наибольшем «коке» и лихо закрученных усах. Получался самоуверенный, наглый и, в тоже время, жалкий вид. С деньгами появились и другие потребности: захотелось в рестораны, кафе, театры и кинематографы. Это требовало денег, которых все-таки не хватало. Лишить себя развлечений матросам было уже трудно; поэтому они не брезговали никаким источником, где можно было хоть что-нибудь достать. Нравственность быстро падала. Матросов все боялись. Революционная власть всячески заискивала перед ними и предоставляла им большие привилегии: они получали лучший паек, беспрепятственно ездили по железным дорогам, ходили даром в государственные театры и так далее. Все это, вместе взятое, кружило им головы. В результате, они окончательно развратились: научились бездельничать, грабить и убивать. Худший элемент, продолжая жить в командах, постепенно развращал и остальных. Так вырабатывался тип столь ненавистного всем революционного матроса».

Возможно, Г.К. Граф в своих воспоминаниях несколько и сгустил краски, но суть мечтаний определенной категории матросов, он, не всяких сомнений, передал правдиво.

* * *

В ноябре-декабре 1917 года по Петрограду прокатилась мощная волна страшных пьяных погромов, проходивших при самом активном участии матросов. Современники оценивают масштаб этих погромов равными февральским событиям 1917 года. Но если в феврале произошла революция, свергнувшая царское правительство, то в ноябре-декабре произошла своеобразная «революция» за свержение введенного с началом мировой войны «сухого» закона. Еще раз повторюсь, что если из далекого будущего нам сегодня погромы ноября 1917 года видятся, как незначительный эпизод отечественной истории, то у современников отношение к ним было совсем иным. Многие из современников ставили по значимости события ноября куда выше, чем октябрьский большевистский переворот. «Пьяная революция» началась осени 1917 года одновременно в различных районах страны в виде «пьяных бунтов» солдатской массы, дестабилизирующих обстановку на местах и способствующих свержению власти Временного правительства. Объективно пьяные погромщики выступали союзниками большевиков. Это был настоящий русский бунт без участия социалистов.

При этом сами большевики резко отделяли Октябрьское восстание (а с ним и Февральскую революцию) от пьяных погромов, считая их проявлениями, как «анархической стихии», так и «происками буржуазной контрреволюции». В свою очередь, контрреволюционеры обвиняли большевиков, что именно их «октябрьский путч» и породил волну погромов.

Любопытно, что А.М. Горький, рассуждавший в то время о причинах пьяных погромов больше других, также рассматривал их, именно, как продолжение Октября. При этом главный упор в причинах появления погромов «буревестник революции» делал на психологию народа. В газете «Новая жизнь» А.М. Горький писал: «В этом взрыве зоологических инстинктов я не вижу ярко выраженных элементов социальной революции. Это русский бунт без социалистов по духу, без участия социалистической психологии». Впоследствии, А.М. Горький от отрицания Октябрьской революции, достаточно быстро перешел к поддержке большевиков, и восхвалению Октябрьской революции. В силу этого он больше уже никогда не возвращался к теме связи этих двух событий: октябрьского переворота и ноябрьских погромов. Между тем, эта связь лишь подчёркивает народный характер Октября.

Проверка документов матросским патрулём

С другой стороны, право народа на алкоголь полностью соприкасается с демократическими требованиями. Позже это наглядно продемонстрировал опыт введения США «сухого закона» и опыт «антиалкогольной кампании» периода перестройки в СССР. Осенью же 1917 года большевистские руководители были в большом недоумении от погромов, которые никак не вписывались в их теоретические представления о последствиях социальной революции. Все их теоретические расчеты, весь классический марксизм летел к черту, соприкоснувшись с российской действительностью! Согласно целого ряда воспоминаний, в ноябре в руководстве РСДРП (б) царила растерянность, близкая к панике.

В одних регионах массовые пьяные погромы проходили под лозунгами большевиков, в других же, наоборот, сопровождались антисоветскими демонстрациями. К погромному движению оказались причастны представители всех политических партий, от анархистов до кадетов, а также представители ряда протестных социальных групп, в т. ч. и офицеры, которые из-за начавшихся переговоров о мире заняли антисоветские позиции. Что касается матросов, то они, как и большевики, считая себя по праву победителей, ответственными за власть в государстве, были куда больше большевиков связаны с алкогольными интересами масс. Именно поэтому матросы и оказались по обе стороны алкогольного фронта.

Заметим, что отечественная историография нередко упоминает о матросах, как о главной силе, прекратившей пьяные погромы. Однако на самом деле картина выглядела несколько иначе.

Для начала заметим, что матросы в конце 1917 и начале 1918 года представлялись представителям разных партий и обывателям достаточно однородной леворадикальной массой, но такое представление было обманчиво. На самом деле матросская масса была уже не столь однородна. Среди матросов, как это не покажется странным, имелись (и не так уж мало!) сторонники Временного правительства, т. н. «шкурники» – матросы, которые не хотели никаких революций, а просто желали спокойно дослужить и вернуться домой, хватало и откровенных уголовников. Много было и сторонников зажиточного крестьянства (кулаков), которые так же до конца не разделяли радикализма большевиков, левых эсеров и анархистов.

Из книги воспоминаний, уже упоминавшегося нами, матроса-большевика С.Н. Баранова «Ветер с Балтики»: «Ожесточенные споры прекратились. Былые защитники Временного правительства как-то растерялись, приуныли, и только беспринципные горлопаны еще будоражили команду, бог знает, чем. Вчера они требовали отпусков, сегодня – увеличения жалованья и улучшения обмундирования. Но со шкурниками мало считались. Серьезнее были противники, говорившие: «Авансом никого не будем награждать доверием, в том числе и большевистских вождей». Многие из них еще стояли за войну до победы, за укрепление союза России с Англией и Францией, говорили, что союзников подводить нельзя, забывая, однако, что это был союз империалистов, а не народов. Немало было и таких, которые деревенских кулаков считали крепкими и старательными крестьянами, бедняков – лентяями и пьяницами и делали выводы, что у нового правительства ставка в деревне должна быть на зажиточных крестьян. Хотя словесная борьба по всем этим вопросам и продолжалась, но теперь она не носила такого ожесточенного характера, как прежде…»

Уже утром следующего дня после захвата Зимнего дворца Военно-революционному комитету сообщили, что охранявшие Зимний дворец солдаты и матросы, перепилась вином из подвалов дворца. Представители Смольного выехали на место и убедились, что весь караул пьян, но поддерживает своеобразный порядок: в подвалы Зимнего допускаются только свои, штатских же не подпускают и близко. Причем разрешают пить на месте до бесчувствия, а на вынос вино не дают. Все же некоторым солдатам удавалось проносить вино на улицу. Там его покупали штатские, которые не могли попасть в Зимний. Пьяный караул заменили, но на следующий день пьянство продолжилось. Более того, выяснилось, что лейб-гвардии Павловский полк, ближе всех расквартированный к Зимнему, считает, что все вино в Зимнем принадлежит исключительно ему, и регулярно присылает своих каптенармусов за спиртным. Если же матросский караул не подпускал тех к вину, то павловцы высылали на помощь каптенармусам вооруженный отряд.

А вскоре состоялось фактическое второе взятие Зимнего дворца. На этот раз, на приступ пошли все – от солдат, до красногвардейцев, не говоря уже о городских люмпенах. При этом матросы не проявили никакого желания защищать завоеванную цитадель старого режима. Они уже были победителями и желали наслаждаться плодами своей победы, сами поглощая марочные вина и коньяки. Гуляли флотские так широко, что часто дело доходило до открытых бандитских нападений пьяных матросов на патрулирующих милиционеров. Поэтому матросов из дворца убрали, а в караул во дворец поставили солдат Преображенского полка. Но преображенцев хватило лишь на несколько дней, после чего их самих надо было спасать от белой горячки. Пришлось снова вызывать матросов. Но разве пчелы могут воевать с медом!

Что делать дальше, никто не знал. Пытаться отбить дворцовые запасы вина силой, было нельзя – это вызвало бы неминуемое кровопролитие. Было предложение переправить вино через Кронштадт в Швецию и там продать. Но от него сразу же отказались. Если бы вино попало в Кронштадт, то братва оттуда его уже бы не отдала.

По воспоминаниям писателя Ивана Бунина, балтийские матросы вообще всем другим алкогольным напиткам предпочитали в те дни французский коньяк марки «Martell». Что тут сказать? Только то, что дотоле не видевшие ничего кроме казенной водки и самогона, братишки быстро сумели оценить прекрасное…

Возможно, именно тогда родился этот старый-престарый анекдот:

– Смольный?! Пиво или водка есть?

– Нет.

– А где есть?

– В Зимнем.

– На штурм! Ура-а-а-!!!

Выход из непростого положения нашел бывший член Центробалта унтер-офицер Г.П. Галкин, предложивший объявить, что вино из царских подвалов в ознаменование победы революции передается матросам и солдатам и будет ежедневно отпускаться представителям частей из расчета две бутылки на человека в день. Но если с вином из погребов Зимнего дворца, хоть таким образом, но удалось навести относительный порядок, то с множество других винных складов в столице проблема осталась.

Что касается матросов, то, после взятия Зимнего дворца, наводя «свой» порядок в центре города, они много внимания уделяли пьяным. Однако число пьяных при этом не только не уменьшалось, а, наоборот, увеличивалось. При этом пьяницы вовсе не избегали матросов, а, наоборот, начали сбегаться со всего города к стоящим на Неве кораблям. Вскоре у каждого из кораблей шли массовые попойки. Причиной этого был теплый прием нередко оказываемый матросами братскому питерскому люмпену. Кроме этого матросы не брезговали и торговать излишками.

При этом, свергнув Временное правительство, революционные матросы совсем не торопились возвращаться в Кронштадт и Гельсингфорс. Еще бы, ведь в Петрограде перед ними раскрывались такие перспективы, от возможности прильнуть к нескончаемым винным запасам до вседозволенности в экспроприации ценностей у буржуев!

В те дни в столице распевали частушки:

Из воспоминаний анархиста Ф.П. Другова: «…Вспомнили, что помимо царского вина есть еще вино в других подвалах города. На помощь солдатам пришли доброхоты из народа, которые разведывали, где находятся частные погреба и наводили солдат на мысль о разгроме этих погребов. Для ВРК (Военно-революционный комитет – В.Ш.) наступил самый критический период за все время переворота. По улицам бродили пьяные банды, терроризируя население стрельбой. Разгорелась вражда между солдатами и большевиками, иногда противодействовавшим погромам. В силах революции намечался раскол. В ВРК царило смятение. Телефоны заливались пронзительным треском: «Громят, громят!» Дежурный член комитета снимал трубку и автоматически уже спрашивал только: «Где?», записывал адрес и тут же вешал рубку. Вопли и подробности его уже не волновали… Все свободные от караула солдаты латышских полков, состоявшие почти сплошь из большевиков с анархическим уклоном, были высланы на грузовиках для ликвидации погромов. Но это было непросто, солдаты громили винные погреба при полном вооружении, а иногда даже под прикрытием пулеметов. На улицы, где кутили солдаты, нельзя было высунуть носа, кругом носились пули, это солдаты отпугивали штатских от вина. Случайно подвернувшихся солдат из других частей силой затаскивали в погреб и накачивали вином. При такой обстановке, естественно, всякое появление большевиков вызывало форменное сражение, рабочие стали отказываться от участия в ликвидации погромов. Матросы тоже отказывались выступать против солдат. Погромная волна продолжалась несколько месяцев и кончилась только после того, как все винные склады были уничтожены».

Разумеется, что винные погромы стали, прежде всего, результатом послереволюционной анархии и вседозволенности. При этом следует принять во внимание и тот фактор, что народ просто изголодался по выпивке (тем более по дармовой), т. к. в России с начала войны действовал сухой закон. Поэтому определенная часть матросов видела в пьяных погромах именно проявление демократического протеста против «сухого закона», как пережитка старой власти. Послеоктябрьскую погромно-запойную вакханалию в столице поэт А. Блок увековечил в четверостишье:

Кроме повального пьянства, в матросской среде именно в первые послереволюционные дни началось и массовое употребление наркотиков. Это, прежде всего, был морфий, который доставался в основном на медицинских складах, которые были взяты под опеку матросами. Кроме этого в ходу был кокаин, контрабанда которого во время мировой войны шла из Германии, как через прифронтовую полосу, так и, в виду слабой охраны границ, через Финляндию и Кронштадт. Как отмечает академик А.И. Фурсов, революционные матросы нередко ходили обкокаиненными. Матросы вообще составляли львиную долю потребителей кокаина. Достаточно часто, находясь под кайфом, они и осуществляли свои «революционные мероприятия», что вызывало вполне понятный ужас у обывателей. На одном из кораблей был раскрыт даже массовый «клуб морфинистов», членами которого состояли вполне, казалось бы, идейно надежные матросы. Торговля марафетом… и иными «средствами самозабвения» почти целиком находилась в руках кронштадтских проституток. В 1917 году их вывезли на «большую землю», но «жрицы любви», почти сразу же вернулись обратно.

Вообще кокаин в то время был весьма распространен по всей России. Однако и здесь матросская братва отличилась. Считается, что матросы, стали, если не изобретателями, то уж наиболее страстными поклонниками т. н. «балтийского чая» – адской смеси спирта и кокаина. Спирт матросы именовали кипяточком, а кокаин – сахаром. Отсюда и название. После употребления «балтийского чая» человек мог сутками не спать, при этом полностью терял не только чувство боли и страха, но и чувство жалости. Употребивший «балтийский чай» становился, по существу, настоящим зверем. Разумеется, употребление такого наркотика не могло долго выдержать никакое сердце, но это никого не останавливало. В то время действовал простой закон: пусть я умру завтра, но ты умрешь сегодня!

Вскоре наиболее сознательные и серьезные матросы осознали опасность пропить революцию. Они считали, что положение матросов, как авангарда революции, обязывает проявлять революционную сознательность. Именно поэтому лучшая часть матросов начала решительную борьбу с погромами. Свою положительную роль сыграл и проходивший в это время 2-й общефлотский съезд, а также печальный опыт – поражение из-за массового пьянства участников матросского восстания в Кронштадте в 1905 году. Разумеется, что матросская борьба с пьянством сопровождалась левым экстремизмом. Отряды матросов, во главе с будущим мятежником М.А. Муравьевым, осуществляли налеты на пьяные толпы, уничтожая при этом без всякой жалости не только винные запасы, но и самих перепившихся. Отметим, что навыки матросов в разгоне пьяниц, в определенной мере, способствовали их моральной подготовке к будущему разгону демонстрантов в защиту Учредительного собрания…

Демонстрация в Санкт-Петербурге 1917 год

В целом же, пьяные погромы оставили глубокий след в революционном сознании, как большевиков, так и матросов. Они повлияли на стремление большевистских руководителей полагаться отныне не на своевольных матросов, а на применение собственного насилия сверху. Что же касается матросов, то именно в это время среди них началось постепенное размежевание на сторонников и противников большевиков.

Именно тогда многие матросы почувствовали расхождение позиции новой власти с интересами населения, а, почувствовав это, начали осознавать, что им тоже, может быть, не по пути с большевиками. Многие матросы стали переходить к анархистам.

Непосредственным результатом пьяных погромов, имеющих большие отрицательные последствия, стало их влияние на проходившую в то время кампанию по созыву Учредительного собрания. С одной стороны, большевики серьезно опасались, что пьяная братва отобьется от рук, начнет выступать под лозунгом Учредительного собрания, и, в конце концов, пытаться перехватить власть. С другой стороны, сторонники демонстраций в защиту Учредительного собрания опасались тех же пьяных матросов. Как писал А.М. Горький, «во время винных погромов людей пристреливают как бешеных волков, постепенно приучая к спокойному истреблению ближнего». В целом можно констатировать, что погромы повлияли на сознание наиболее политически грамотных матросов, в пользу предпочтения твердой власти перед парламентской.

Были и другие отрицательные последствия винных погромов для матросов. Так в Петрограде насчитывалось около 570 различных винных складов. С целью их обнаружения и уничтожения в этот период резко возросло число печально знаменитых матросских обысков, во время которых нередкими были грабежи, насилия и убийства. При этом на необходимости продолжения обысков у буржуев сходились, как матросы – сторонники твёрдого порядка, так и матросы-анархисты. Все участники обысков так же считали, что надо проводить их до полной ликвидации винных складов. Обыски складов и частных квартир, сопровождаемые поиском, как провокаторов-контрреволюционеров, так и просто буржуев, приносили хороший доход его участникам. При этом изымался не только алкоголь… Разумеется, начались неизбежные в таких случаях разборки между конкурирующими отрядами матросов, с солдатами и красногвардейцами по вопросам контроля за территориями, «крышеванию» винных складов и т. п. В обысках-грабежах начали участвовать и явные уголовники, переодетые в матросскую форму. К концу 1917 года признанными лидерами питерского бандитизма стали команда линкора «Республика» и 2-й Балтийский флотский экипаж, матросы которых почти каждую ночь устраивали самочинные расстрелы, «до 43 человек на брата», причем, творя весь произвол «от имени Советской власти».

Впрочем, в деле грабежей недалеко от уголовников отставали и комиссары во флотских форменках. Из воспоминаний капитана 2 ранга Ф.Ф. Рейнгарда: «Меня как-то на улице встретил один из матросов «Александра II» (до 1915 г. Ф.Ф. Рейнгард служил на линкоре «Александра II» старшим офицером – В.Ш.) и попросил зайти к нему. Он жил с двумя матросами в одной из комнат на Николаевском вокзале. Все они были комиссарами на Виндаво-Рыбинской железной дороге. Ночью участвовали в разграблении какого-то винного погреба, и матросу захотелось угостить меня. Они имели много всевозможной провизии и с моим приходом устроили большой пир. Узнав, что я нигде не служу, начали уговаривать, чтобы я стал комиссаром всей Виндаво-Рыбинской железной дороги, и собрались уже телефонировать Ленину.

Насилу удалось уговорить, не делать этого. Когда я уходил домой, они позвали извозчика, положили ящик французского коньяку «Бисквит» в 48 бутылок, консервов, муки, ветчины, сахару, масла и подарили мне, сказав: чтобы не было голодно».

Данная цитата весьма показательна. Во-первых, как оказывается, матросы, не только убивали офицеров, но порой в трудную минуту выручали некоторых из них. Во-вторых, поражает уровень изобилия на матросском столе во время фактического голода в Петрограде. При этом Ф.Ф. Рейнгард открыто пишет, что матросы праздновали удачный грабеж, о чем и рассказали своему бывшему командиру. И, наконец, то, с какой легкостью матросы-комиссары тут же за столом решали серьезнейшие кадровые вопросы, причем, не размениваясь по мелочам, телеграфируя напрямую Ленину, требуя от него утверждения предложенной ими совершенно посторонней и случайной кандидатуры.

Преодолеть вакханалию пьяных погромов удалось далеко не сразу, а постепенно, по мере истребления, как запасов спиртного, так и самих участников погромов. Уже после всех, казалось бы, принятых мер, только в ночь на 4 декабря 1917 года в Петрограде число массовых винных погромов перевалило за шестьдесят.

В то же время матросов активно использовали и для обеспечения Петрограда продовольствием. Так уже 13 ноября, в связи с саботажем чиновников министерства продовольствия, Военно-Морской революционный комитет принял 13 ноября следующее весьма характерное постановление: «Морской революционный комитет обещает Совету народных комиссаров полную поддержку, предоставив в его распоряжение нужную физическую и техническую силу. Физическая сила – это весь флот, в качестве же технической силы могут быть предоставлены батальоны и писаря Балтийского флата». Уж не знаю, как от «технической силы», но от «физической» чиновникам действительно могло не поздоровиться.

* * *

Не прошло и недели после подавления мятежа Керенского-Краснова, как председатель Центробалта П.Е. Дыбенко становится народным комиссаром по морским делам, т. е., по существу, морским министром России. Бумагу о его назначении подписал лично В.И. Ленин.

Официально считается, что назначен на пост наркома по морским делам П.Е. Дыбенко был 9 ноября 1917 года прямо на 2-м Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов.

На самом деле Дыбенко был включен в состав Совнаркома чуть позднее. Официально, якобы из-за того, что был в тот момент занят борьбой с Красновым, а на самом деле, думается, из-за раздумий В.И. Ленина относительно его кандидатуры.

Зададимся вопросом, почему и Ленин, и вообще ЦК РСДРП (б) пошло на такой, на первый взгляд, неразумный шаг. Неужели они не понимали, что П.Е. Дыбенко не готов к столь серьезной стратегической должности, да еще в период мировой войны, что у него для этого нет абсолютно ничего: ни образования, ни опыта, ни прохождения соответствующих ступеней службы, нет даже элементарной грамотности. Конечно же, и Ленин, и остальные члены ЦК прекрасно понимали уровень Дыбенко, и тот очевидный факт, что для должности наркома по морским делам он не подходит. Не мог забыть Ленин и о только что нанесенном ему Дыбенко личном оскорблении.

Генерал П.Н. Краснов

Причин назначения Дыбенко было несколько. Во-первых, своей победой в событиях ноября 1917 года в Петрограде большевики были обязаны именно балтийским матросам. А потому понимали, что матросы, желают видеть в высших органах новой власти своих людей. Только тогда они успокоятся и на какое-то время останутся союзниками. В качестве именно представителя братвы и был заявлен в наркомы Дыбенко. Помимо этого, именно Дыбенко, несмотря на всю свою военно-морскую серость, в тот период имел реальные рычаги влияния на разношерстную и взрывную матросскую массу, которая не признавала над собой никаких авторитетов извне. Назначение Павла Ефимовича в таких условиях на пост наркома позволяло усилить его влияние на решение матросских дел, а так как в тот момент Дыбенко находился на позициях большевизма, это автоматически усиливало влияние партии на матросов. Помимо этого, назначение Дыбенко вне всяких сомнений, стало результатом серьезной интриги А. Коллонтай, которая, пользуясь огромным влиянием на ЦК и лично на Ленина, протащила кандидатуру своего любовника в наркомы. При этом стоит оценить умение Коллонтай, которая, сделав наркомом Дыбенко, сумела и сама занять рядом с ним соседнее наркомовское кресло комиссара по социальному обеспечению. Отныне на заседаниях совнаркома Коллонтай имела за собой уже два гарантированных голоса, что позволяло ей быть весьма независимой в суждениях и оценках. Любовный союз двух наркомов, по общему признанию, олицетворял тогда романтику революции.

А.М. Коллонтай и П.Е. Дыбенко

Помимо всего прочего, назначение Дыбенко имело и откровенно пропагандистскую составляющую. Простой матрос, ставший в один день морским министром – стал лучшей рекламой большевикам, наглядной иллюстрацией к тексту «Интернационала»: «Кто был ничем, тот станет всем…»

И здесь большевики не ошиблись. Пропагандистский эффект от назначения Дыбенко был потрясающим. Назначение вызвало много шума. Если раньше его знали разве, что на Балтике, то теперь о Дыбенко заговорила вся Россия. У матросов Дыбенко вызывал искреннее восхищение: «Он был такой, как и все мы! А теперь раз-два и из простых матросов стал министром! Вот она какая, наша матросская власть!» У обывателей назначение Дыбенко, наоборот, вызвало панику, так как в этом назначении угадывалось начало крушения всех государственных устоев. Любопытно, что имя Дыбенко стало очень популярным, как среди матросов Англии, так и среди матросов воюющей с Англией Германии. И те и другие видели в Дыбенко символ матросской победы в борьбе за свои права. Особенно были потрясены в Англии – простой матрос стал первым лордом адмиралтейства!

Разумеется, что ничего не понимая в деле управления таким сложнейшим организмом, как военно-морской флот, Дыбенко был вынужден сразу же обратиться к специалистам. Такие специалисты нашлись. В их числе был начальник бригады крейсеров Балтфлота капитан 1 ранга М.В. Иванов. Уже 29 октября В.И. Ленин, с подачи П.Е. Дыбенко, направил ему телеграмму с просьбой прибыть из Гельсингфорса в Петроград, а 1 ноября принял его в Смольном. Через несколько дней Лениным было подписано постановление о назначении Иванова товарищем (заместителем) морского министра. К работе в новом аппарата были так же привлечены капитан 1 ранга Е.А. Беренс и контр-адмирал В.М. Альтфатер, а так же ряд других старших офицеров, согласившихся служить новой власти.

Став наркомом, П.Е. Дыбенко не только покидал Центробалт, но и автоматически становился его оппонентом, т. к. именно Центробалт узурпировал к тому времени значительную долю командных функций и бывшего морского министра и командующего Балтийским флотом. Таким образом, введя Дыбенко в состав Совнаркома, Ленин сталкивал лбами Дыбенко с его ближайшими вчерашними товарищами. Эта интрига обещала неминуемый раскол в рядах матросской братвы, снижение авторитета Центробалта и, как следствие этого, его дальнейшее упразднение. Помимо всего прочего, назначение Дыбенко позволяло надеяться на его управляемость хотя бы некоторое время. Да и тот факт, что буйный и своенравный вожак матросской вольницы отныне будет под присмотром «на коротком поводке», так же было далеко не лишним. Что и говорить, назначив П.Е. Дыбенко наркомом по морским делам, В.И. Ленин сделал сильный политический ход. Теперь оставалось только подождать, когда новоявленный нарком сломает себе голову и тогда уже припомнить ему все.

Что касается самого Павла Ефимовича, то именно непродолжительное время его наркомства стало высшей точкой карьеры Дыбенко. В дальнейшем при всех своих стараниях он уже никогда и близко не подберется к этой головокружительной властной вершине. Воспоминания о днях былого величия, как и мечты о возвращении на политический олимп не покинут Павла Ефимовича до его смертного часа…

В 1927 году в «Анкете участника Октябрьского переворота» для Истпарта ЦК РКП (б) П.Е. Дыбенко написал: «6 ноября я снова вернулся из Гатчины в Петроград, сдав отряд тов. Сиверсу, и вступив в исполнение обязанностей народного комиссара по морским делам… Примерно одна треть всего прежнего состава морского министерства отказались работать, саботажники были арестованы и вместо них назначены преданные революции моряки. С первых же дней своей работы в Морском комиссариате пришлось организовывать отряд моряков под командованием матроса Мясникова… Назначением этого отряда явилась борьба с контрреволюцией и саботажем».

Мы уже знаем, что особенностью Дыбенко была его поразительная наглость и хамское отношение к окружающим. Став же наркомом, Павел Ефимович мог позволить себе и куда большее.

Н.К. Крупская в «Воспоминаниях о Ленине» писала, что сразу же после назначения Дыбенко наркомом, между ним и Лениным началась еще более сильная конфронтация, причем по самым разным поводам. Фактически Дыбенко откровенно задирал Ильича, показывая ему, кто в доме хозяин. Из воспоминаний Н.К. Крупской: «…Мы сидели за чаем, разговаривали с приходящими товарищами. Я помню, что среди них были Коллонтай и Дыбенко. Началось все в 4 часа вечера. По пути в залу Ильич вспомнил, что оставил револьвер в кармане пальто. Он вернулся, но револьвера не было, хотя никто чужой в квартиру не входил. Очевидно, его взял один из охранников. Ильич сделал выговор Дыбенко за отсутствие дисциплины среди них. Дыбенко был крайне огорчен. Когда Ильич вернулся из прихожей, Дыбенко протянул ему револьвер, возвращенный охранником».

"Моряки-делегаты II съезда Балтфлота. Гельсингфорс". В.А. Серов

В чем суть скандала? А в том, что Ленин после Октябрьской революции фактически оказался под присмотром матросов. При этом матросы вели себя не как телохранители, а как конвоиры. Разумеется, что умный и проницательный Ильич не мог не понимать, что, взяв власть в России, он сам неожиданно оказался заложником у матросской вольницы, а, следовательно, и заложником у Дыбенко. Последний же, чувствуя за спиной поддержку братвы, вел себя с Лениным на равных, позволяя себе не только откровенно фрондировать, но и столь же откровенно хамить. Вряд ли это Ленину нравилось, однако на первых порах изменить ситуацию он не мог, приходилось терпеть.

При этом все, что требовалось от Дыбенко, тот уже исполнил. Должный пропагандистский эффект его сенсационное назначение уже произвело. Матросам так же была кинута кость в виде «матросского наркома» и они ее ухватили. Центробалт доживал свои последние дни, а у самого Павла Ефимовича обострились отношения со многими матросскими авторитетами, которые не желали видеть его возвышения над собой.

В январе 1918 года в Петроград прибыла для переговоров о сепаратном мире германская делегация. После представления Дыбенко, как военно-морского министра, граф Кайзерлинг, как говорят, воскликнул: «Возможно ли, что этот человек – военно-морской министр? Он не может связать двух слов. Возможно, он храбрый человек, но видеть его в качестве министра – невероятно. Это же мощь плебея. Такого просто не может быть!» Что касается А.М. Коллонтай, то после Октябрьской революции, в правительстве одновременно оказались два ее любовника – бывший Шляпников и нынешний – Дыбенко. В этот период Коллонтай много трудилась и на ниве интимных взаимоотношений мужчины и женщины в эпоху социальных революций, обосновывая свою знаменитую теорию «стакана воды», призванную навсегда уничтожить семью сделать проблему сексуальных отношений столь же простой, как питье стакана воды. Коллонтай восторженно писала: «Брак революционизирован! Семья перестала быть необходимой. Она не нужна государству, ибо постоянно отвлекает женщин от полезного обществу труда, не нужна и членам семьи, поскольку воспитание детей постепенно берет на себя государство». Теоретические изыски Коллонтай возмутили даже В.И. Ленина, и он велел Коллонтай унять ее крылатый эрос. Обиженная А.М. Коллонтай посчитала необходимым заняться созданием домов для инвалидов войны. Решение замечательное, однако она не нашла ничего лучше, чем отнять под инвалидный дом знаменитый монастырь – Александро-Невскую лавру. Монахи закрылись в монастыре, зазвонили в колокола. К стенам монастыря стал стекаться народ. Коллонтай вызвала на помощь красногвардейцев. Толпы людей, возмущенных действиями женщины-наркома, росли. Люди кричали: «Коллонтай – антихрист! Не дадим лавру!» Красногвардейцы, не решившись на конфронтацию, ушли. Тогда взбешенная Коллонтай вызвала на помощь дыбенковских матросов, которые штыками и прикладами разогнали верующих, после чего принялись и за упрямых монахов.

Став «наркомшей», А.М. Коллонтай быстро вошла и во вкус хорошей жизни. Теперь, если она, куда и выезжала, то только на собственном лимузине, или в спецвагоне, с личным поваром и запасам лучших продуктов. Коллонтай без зазрения совести, например, реквизировала вещи знаменитой балерины Кшесинской. В конфискованном у балерины горностаевом манто она (по ее же собственному признанию) писала отказы на просьбах о помиловании. А вечерами откровенничала в своем дневнике: «Стреляют всех, походя, и правых, и виноватых. Конца жертвам революции пока не видно». 23 января 1918 года все газеты Советской России опубликовали декрет “Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви”, 16 февраля 1918 года был издан декрет об отделении армии от Церкви и расформировании института военного духовенства. Военные храмы оказались вне закона и закрылись. В результате иноверческих храмов в Кронштадте стало больше чем православных, так как они, под эти декреты не подпадали.

После этого с кораблей сразу исчезли все священники. Исчезли незаметно, без всяких эксцессов. Следует отметить, что в целом матросы относились к корабельным батюшкам, если и без особого пиетета, то в целом, вполне терпимо. Здесь сказывалось все же православное воспитание. Поэтому кровавые эксцессы в феврале 1917 года священнослужителей на Балтийском флоте не коснулись. При этом следует оговориться, что корабельные батюшки и сами вели себя тихо, чтобы не вызывать матросского недовольства. С приходом же к власти безбожников-большевиков, священникам просто намекнули, что они на флоте уже не к месту. Те намек поняли и исчезли. Впрочем, никто по ним особо не тосковал. Матросов волновали уже не проблемы спасения души, а проблемы всемирной пролетарской революции, причем с непременным матросским акцентом.

Забегая вперед, скажем, что 15 июня 1918 года Кронштадт посетил патриарх Тихон. Встречали его со всеми подобающими почестями. Патриарха встречали толпы народа, среди которых было много и рабочих, и матросов. В газете «Петроградский церковно-епархиальный вестник» справедливо отмечалось: «День посещения Патриархом Кронштадта был большим праздником для православных жителей этого города. И праздник этот чувствовался везде и всюду». Патриарх посетил кронштадтские храмы и отдал долга памяти отцу Иоанну Кронштадтскому. Его проповедь была адресована революционным матросам. Патриах, в частности, сказал: «Кронштадт известен не только нашему Русскому государству, но известен и всему миру. Есть два главных основания его широкой известности. Первое основание – это то, что Кронштадт есть грозная крепость военная, защита столицы нашей. Второе основание, вторая причина его известности, более знакомая и более близкая всем нам, это то, что Кронштадт представлял из себя великую твердыню духа в лице молитвенника незабвенного о. Иоанна, который более 50-ти лет трудился и молился в этом городе. Теперь нет ни той, ни другой твердыни.

Иоанн Кронштадтский

Уже не стоит грозным станом град для внешних врагов. Пала его твердыня, пала потому, что все мы потеряли крепость духа. Слово Божие говорит: «семя свято – стояние миру», т. е. земля наша держится праведниками. Священная история многими повествованиями указывает, что Господь терпит грехи людей, если есть праведники на земле. Не будем оплакивать падение внешней твердыни, ибо все это поправимо. Будем заботиться, чтобы нам развить твердыню духа Христова, чтобы каждый из нас являл собою крепость духовную. Тогда, при этой крепости духовной, разовьется и мощь физическая. По тому одушевлению, с каким встречали меня в столице, по вашему многолюдству, можно видеть, что начинается возврат к прежнему благочестию… Объединяйтесь около пастырей своих, будьте крепким оплотом веры православной. Господь да укрепит вас, да ниспошлет благословение вашему граду и всем вам».

Фактически Тихон призывал к прекращению революции, но никто, даже самые радикально настроенные матросы не посмели прервать его речь. Декларируя самые безбожные лозунги, подавляющее большинство из них все еще оставались в душе православными людьми. …А убийства офицеров не прекращались. Но на это уже никто не обращал внимания. Только в ноябре-декабре 1917 года анархиствующими и бандитствующими матросами в Петрограде, Кронштадте, Гельсингфорсе и Ревеле было убито около трехсот морских офицеров, столько же армейских и просто «буржуев». Войдя во вкус, многие братишки перешли вскоре к откровенным грабежам и убийствам простых обывателей, терроризируя Петроград так, что на его улицы стало опасно выходить даже днем. При этом правительство оставалось ко всему происходящему совершенно безучастно, терпя эти преступления, так как конфликтовать с матросами было пока весьма опасно.

Мало кто знает, но в январе 1918 года петроградские анархисты решили «крепко разобраться с США», взорвав бомбой американского посла Д. Френсиса. При этом своих намерений они нисколько не скрывали. Американскому послу было напрямую объявлено, что его непременно разорвут в клочья, если в США не освободят арестованных за организацию теракта американских анархистов Т. Муни и А. Беркмана. Разумеется, что исполнителями убийства были определены матросы. Почему именно они? Да потому, что все знали – изничтожь матросы хоть дюжину послов, им все сойдет с рук. Однако послу повезло. Из США вскоре пришла новость, что смертная казнь американским анархистам заменена на длительное тюремное заключение. И матросы посла Д. Френсиса помиловали…

* * *

С момента победы Октябрьской революции в Петрограде матросы полностью контролировали штаб большевиков в Смольном. Именно они осуществляли его охрану и решали большинство внутренних административных вопросов. Даже в своем собственном штабе большевики попали в зависимость от матросов. Из воспоминаний генерал-лейтенанта М.Д. Бонч-Бруевича. Прибывшего в Смольный по приглашению своего брата известного большевика В.Д. Бонч-Бруевича: «Пропуска для нас были уже готовы; вслед за каким-то лихим матросом, вышедшим к нам навстречу, мы торопливо прошли по забитой вооруженной толпой широкой лестнице Смольного… Наш проводник бесцеремонно работал локтями и подкреплял свои и без того красноречивые жесты соленым матросским словцом. В расстегнутом бушлате, с ленточками бескозырки, падавшими на оголенную, несмотря на зимние морозы, широкую грудь, с ручными гранатами, небрежно засунутыми за форменный поясной ремень, он как бы олицетворял ту бесстрашную балтийскую вольницу, которая так много успела уже сделать для революции в течение лета и осени 1917 года.

– Пришли, товарищи генералы, – сказал он, останавливаясь около ничем не примечательной двери, и облегченно вздохнул.

И тут только я понял, сколько неуемной энергии и настойчивости проявил этот здоровяк, чтобы так быстро протащить нас сквозь людской водоворот, клокочущий в Смольном. Едва успев приметить на предупредительно распахнутой матросом двери номер комнаты – семьдесят пятый, я переступил порог и увидел радостно поднявшегося брата…» Отметим, что матрос-проводник не только сумел провести генералов сквозь толпы недружественных им людей, но и без всякого стука запросто распахнул перед ними дверь в кабинет одного из лидеров партии большевиков. Последняя деталь мелкая, но характерная.

Важную роль в распространении информации о победе Октябрьской революции и о первых советских декретах по России и по всему миру принадлежала, 25-киловаттной искровой радиостанции Главного Морского штаба «Новая Голландия». Радиостанция была оборудована на петроградском острове Новая Голландия и являлась самой мощной на тот момент в России. Обслуживали ее, разумеется, матросы. Важную роль «Новой Голландии» понимало и Временное правительство, и большевики. Во время Октябрьского переворота «Новая Голландия» одной из первых была занята революционными матросами, которые быстро нашли общий язык с матросами-телеграфистами. Буквально через несколько часов после захвата Зимнего дворца именно «Новая Голландия» передала сенсационное сообщение о падении Временного правительства и приходе к власти большевиков. При этом именно матросы решали, что передавать в эфир, а что нет. А так как в первые послереволюционные дни между матросами и большевиками отношения были вполне доверительными, то матросская цензура на телеграммы была достаточно условной. В последующие дни «Новая Голландия» стала, по существу, радиостанцией уже не только революционного флота, но и Советского правительства. Но матросы-телеграфисты требовали к себе особого уважения и власть этого игнорировать не могла. Именно поэтому, в ночь на 9 ноября 1917 года в «Новую Голландию» лично приехал В.И. Ленин. Вождь большевиков благодарил телеграфистов за поддержку и попросил их распространить написанное им воззвание «Радио всем» с призывом к армейским и другим комитетам, солдатам и матросам взять в свои руки дело заключения мира с Германией, а так же ряд декретов Советской власти.

Кроме выполнения личных поручений Ленина «Новая Голландия» держала постоянную связь с Московским Советом. В целом радиостанция стала серьезным козырем в руках большевиков. Именно через «Новую Голландию» они информировали российскую общественность о своих победах и поражениях врага, делая это, разумеется, в самым выгодном для себя свете. По существу, военно-морская радиостанция стала главным инструментом в пиар-компании большевиков в первые месяцы Советской власти. Но и в этом случае большевики находились, опять же, в полной зависимости от матросов!

К моменту Октябрьской революции практически все крупнейшие деятели РКП(б) уже обзавелись лично преданными им матросами-активистами, через которых пытались воздействовать на матросские массы. Менее всех в данном случае преуспел, как ни странно, В.И. Ленину. По совету А.М. Коллонтай, он, в свое время сделал ставку на П.Е. Дыбенко и жестоко в нем просчитался. Больше попыток приблизить к себе кого-то из матросов Ленин уже не предпринимал. Следует отметить, что в отличие от других руководителей партии, к матросам Ленин вообще всегда относился достаточно прохладно и осторожно, видимо, имея для этого какие-то свои основания. Впрочем, некоторое время обязанности секретаря у В.И. Ленина в Смольном все же исполнял матрос Я. Иванов.

Очень серьезной фигурой среди революционных балтийцев являлся Н.Г. Маркин, игравший роль некого матросского «серого кардинала». По воспоминаниям, Н.Г. Маркин внешне был замкнут, лишен дыбенковского популизма, но влияние его на матросскую массу было не меньшее. Если через П.Е. Дыбенко первое время находили общий язык с матросами В.И. Ленин и А.М. Коллонтай, то через Н.Г. Маркина на матросов оказывал свое влияние Л.Д. Троцкий. Кстати, Маркин оказывал Троцкому определенные услуги еще до Октября. Н.Г. Маркин, зная «секрет прямого действия», вспоминал впоследствии Л.Д. Троцкий, после избрания его председателем Петроградского совета «в один поистине прекрасный день» заменил квартирную блокаду в доме, в котором жила семья Л.Д. Троцкого, на «диктатуру пролетариата». Он наладил выпуск газеты Совета «Рабочий и солдат» и затем «расширял свой опыт, – устанавливал диктатуру пролетариата в Петрограде».

Председатель исполкома Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов Лев Давидович Троцкий

В первые дни после Октября, когда на Л.Д. Троцкого легло министерство иностранных дел и «невозможно было, казалось, подступиться к делу» из-за того, что «все участвовали в саботаже. Шкафы были заперты. Ключей не было», он вновь обратился за помощью к Н.Г. Маркину. У Н.Г. Маркина 2–3 дипломата «посидели сутки взаперти «и на другой день Н.Г. Маркин принес ключи и пригласил меня в министерство». Далее, как известно, Н.Г. Маркин вместе с И.А. Залкиндом, также направленным в МИД Л.Д. Троцким, и сотрудником МИДа Е.Д. Поливановым, которого Н.Г. Маркин рекомендовал Л.Д. Троцкому, с помощью матросов-шифровальщиков, выполнили задачу публикации тайных царских международных договоров и выполнили, как общепризнанно, весьма успешно. Н.Г. Маркин был и редактором, и выпускающим, и корректором, и автором вступительной статьи первого выпуска сборника документов (всего их было 7). В этот период, как пишет Л.Д. Троцкий, Н.Г. Маркин стал фактически негласным министром иностранных дел, т. к. сам Л.Д. Троцкий был занят в Смольном общими вопросами революции.

Как представляется, здесь Л.Д. Троцкий несколько слукавил. Историк М.А. Елизаров пишет: «Задача публикации тайных международных договоров была чрезвычайно важной, но ее выполнение имело «геростратовский привкус». Он мог усилиться, если бы ее выполнял еврей Л.Д. Троцкий, несмотря на его революционный авторитет. Н.Г. Маркин же при выполнении этой задачи своим народным матросским «имиджем» делал менее рискованной работу по опубликованию документов. Задача опубликования тайных царских международных договоров, или, говоря словами Л.Д. Троцкого, «прикрытия этой лавочки» носила, безусловно, леворадикальный характер. По сути, она подменяла законы дипломатии ставкой на мировую революцию. Но в целом успех здесь деятельности Н.Г. Маркина еще более усилил общероссийский авторитет матросов. Примечательно, что в это время от Н.Г. Маркина зависел и такой «щекотливый» вопрос, как выделение денег. Именно к нему, как к члену Наркомфина, обратился В.Д. Бонч-Бруевич 30 октября с просьбой выдать 200 рублей на создание аппарата Совнаркома».

В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий

Примерно тем, кем являлся Н.Г. Маркин для Л.Д. Троцкого, для Я.М. Свердлова стал матрос П.Д. Мальков, назначенный 29 октября комендантом Смольного («на ходу, несколькими членами ВРК – как пишет П.Д. Мальков; а, скорее всего, «назначился» по собственной инициативе). Должность П.Д. Малькова способствовала тому, что он во многом взял на себя бытовую сторону деятельности Председателя ВЦИК, как своего непосредственного начальника, был дружен с его семьей, активно занимался воспитанием сына и т. д. Через П.Д. Малькова в значительной степени контактировали с матросами и такие видные большевистские лидеры, как В.Д. Бонч-Бруевич и Ф.Э. Дзержинский. Пришедшие с П.Д. Мальковым из Гельсингфорса матросы с группой кронштадтцев составили основной костяк первой комендатуры Смольного. П.Д. Мальков с матросами решали вопросы, как налаживания внутренней работы Смольного и его охраны, так и (до упразднения ВРК и образования в декабре 1917 года ВЧК) борьбы с «контрреволюцией», наведения «революционного порядка» в столице. В этих важных вопросах матросы целиком доминировали, т. к. красногвардейцы не обладали достаточными военными знаниями, а солдатская масса была в основном политически аморфной.

Члены ЦИКа. 1917 год

Но вскоре большевики нашли себе более дисциплинированных и более лояльных латышских стрелков. С зимы 1917–1918 года латыши постепенно начали оттеснять матросов в охране Смольного, так как оказались более управляемы, чем матросы и не имели никаких политических амбиций. И хотя латыши также склонны были выполнять только те распоряжения, которые признавал их комитет, но П.Д. Малькова они уважали и ему подчинялись. Сам же П.Д. Мальков закрепился на своем посту настолько крепко, что после переезда правительства в Москву автоматически стал комендантом Кремля.

К «матросским генералам» следует отнести и «старого большевика» мичмана Ф.Ф. Раскольникова, который, правда, значительно потерял свой авторитет у матросов после неудачи июльской демонстрации и своего неучастия в Октябрьском восстании из-за сомнительной «инфлуэнции».

Ф.Ф. Раскольников являлся членом ВЦИК, замом П.Е. Дыбенко по Морскому наркомату, занимал другие важные посты, в частности, одно время рассматривался даже как альтернатива Н.В. Крыленко на посту Главнокомандующего. Он, разумеется, был ближе к руководству большевистской партии, чем непредсказуемый и независимый П.Е. Дыбенко. При этом если в начале революции Ф.Ф. Раскольников ориентировался на В.И. Ленина, то в 1918 году полностью «лег» под Л.Д. Троцкого, став его любимцем.

Большим авторитетом пользовался в руководстве большевиков и матрос-большевик Т.И. Ульянцев, имевший свой личный кабинет в Смольном (№ 74, рядом со знаменитой комнатой № 75, предшественницей ЧК). Т.И. Ульянцев ведал вопросами продовольственного снабжения Петрограда. При этом личные кабинеты в Смольном могли порой иметь и довольно случайные матросы, каковым был, например, некий матрос Воронцов. В его кабинете, по воспоминаниям Л.Д. Троцкого, часто отдыхал, лежа на диване, И.В. Сталин.

«Кронштадт и Питер в 1917 году» Ф.Ф. Раскольников

* * *

Следует отметить, что после вхождением в декабре 1917 года левых эсеров в Советское правительство, матросское влияние там еще больше усилилось. Дело в том, что бывшие на «вторых ролях» левые эсеры, увидели в матросах своих союзников в борьбе против верховенства большевиков. Сами искавшие в это время себе союзников для противодействия большевистскому гегемонизму, матросы, с радостью, откликнулись на этот союз. Теперь левые эсеры и матросы часто выступали против большевистских решений уже единым фронтом.

Несколько слов следует сказать и о главных «союзниках» революционных матросов – отрядах Красной Гвардии. По своему боевому опыту, сплоченности, организованности и вооружению эти отряды очень сильно уступали матросам. Набранные из рабочих-добровольцев, которые не имели между собой такой спайки, как матросы, в боевых столкновениях красногвардейцы были неустойчивы и малоэффективны. Кроме этого, в силу того, что запись в красногвардейцы проводилась наспех, в их рядах было немало не только откровенных люмпенов, но и настоящих уголовников. Все это уже вскоре после революции привело к тому, что Красная гвардия будет повсеместно распущена. Во время октябрьских событий 1917 года в Петрограде отряды Красной гвардии годились лишь для выполнения вспомогательных функций: нахождения в пикетах, охране второстепенных объектов, поддержания порядка на улицах. Если отряды Красной гвардии и использовали в боевых действиях против казаков или юнкеров, то лишь совместно с матросами. Отметим, что отношения между красногвардейцами и матросами с самого начала были достаточно напряженными, если не враждебными. Матросы откровенно презирали красногвардейцев за неумение воевать, за отсутствие той массовой храбрости, которую демонстрировали сами. Думаю, что имела место и ревность. Дело в том, что ЦК РСДРП (б) объявило слабо вооруженные, необученные и разрозненные отряды рабочих своей гвардией, тем самым декларировав их особый статус, в то время, как матросы, так и остались просто матросами. При этом всем было очевидно, что в боевом отношении гвардия большевиков не идет ни в какое сравнение с балтийцами. Из протоколов заседаний Центробалта, видно, что тема взаимоотношений между матросами и Красной гвардией несколько раз затрагивалась на его заседаниях. Члены Центробалта высказывали свои обиды на то, что красногвардейцы получали от партии большевиков весьма высокое денежное содержание, которое не шло, ни в какое сравнение с матросским, притом, что сами красногвардейцы в реальных боях разбегались во все стороны, а в остальное время предпочитали заниматься пьянством и грабежами. Что касается пьянства и грабежей, то здесь и сами матросы были не промах, но в остальном их недовольство было достаточно справедливым. Как не крути, но не показушные отряды Красной гвардии, а именно революционно настроенные матросы были главной ударной силой Октябрьского переворота в Петрограде. В том, что большевики демонстративно преувеличивают значение Красной гвардии, матросы видели сознательное принижение своих заслуг перед революцией.

В мае 1918 года А.М. Горький в своей газете «Новая жизнь» приводил свидетельства, как вышедшие из подчинения большевикам банды красногвардейцев численностью до нескольких сотен человек грабят села в Петербургской губернии, убивают, пытают, обкладывают крестьян контрибуцией. К этому времени отряды Красной гвардии переродились в откровенно бандитские. В том же мае отряд Красной гвардии под командованием бывшего штабс-капитана Наумова захватил и начал грабить Царское Село. После этого части «особого назначения» ВЧК были вынуждены просто перебить «наумовцев» как собак. В течение лета полки «особого назначения» уже вовсю уничтожали красногвардейцев в Луге, Гатчине, Новой Ладоге, Тихвине. Официально эти бои преподносились, как подавление кулацких восстаний, но какие могли быть «кулацкие восстания» в городах? К сентябрю 1918 года Красная гвардия была официально расформирована, а частично и истреблена.

Конец 1917 и начало 1918 года стали апогеем матросской власти и их влияния на происходящие в стране политические события. При этом если в начале, матросы удовлетворялись властью и вседозволенностью только в Петрограде, то затем им этого стало уже мало. И тогда революционные матросы двинулись в российскую провинцию. Если до этого Россия о них только слышала, то теперь она их увидела.

Уже в ноябре 1917 года, в связи с тревожным положением на юге, Петроградский Военно-Революционный комитет потребовал от Балтийского флота группу матросов-агитаторов для посылки на Черное море и Украину. 2 ноября в Гельсингфорс был командирован представитель Военно-морского революционного комитета матрос Л. Любицкий. Донося о выполнении этого задания, Центробалт сообщал: «…заседание выбрало из себя 20 человек, которые посланы к Вам для отправки их на юг в качестве агитаторов, которым прошу приготовить вооружение их револьверами и обеспечить вплоть до денежного довольствия…» Агитаторы-балтийцы были приняты М.С Урицким, у которого получили инструкции, после чего отбыли по месту назначений. А спустя две недели Петроградский ВРК уже слушал доклад о результатах их работы в Киеве, Харькове и на Черноморском флоте.

Началась и отправка первых матросских отрядов: «Нами послано к Вам (в Киев – В.Ш.) 750 человек матросов, которые нами были собраны в 3 часа дня в Центробалте, где весь отряд был построен поротно и сдвоенными рядами. Были встречены горячей речью и тремя хорами духовой музыки и с этими тремя хорами музыки были направлены на вокзал. Публики было собрано около 30 тысяч человек военных и вольных, и все провожали до самого вокзала. Все улицы были заняты народом, негде было пройти. В 5 часов 40 минут были отправлены с вокзала».

6 ноября Петроградский ВРК решил «познакомиться с отрядом балтийцев для организации летучих отрядов по всей России». Только из кронштадтцев в ноябре 1917 года было создано 10 отрядов по 50 человек каждый «для урегулирования продовольственного дела и препровождения продовольственных грузов на места и для прекращения расхищения хлеба и продовольственных грузов».

Всего по всей стране оперировали десятки и сотни летучих морских отрядов, уничтожая контрреволюционеров и устанавливая Советскую власть в провинции.

Из воспоминаний матроса Северного летучего отряда: «Отряд этот состоял из моряков Балтийского флота, находившихся в Петрограде, и 17-го сибирского стрелкового полка, вызванного после Октябрьской революции Петроградским Военно-революционным комитетом из 12-й армии. В конце ноября по директиве Военно-революционного комитета нас направили на образовавшийся Дутовский фронт. Отряд двигался по линии Череповец Вологда – Пермь – Свердловск, везде укрепляя Советскую власть. В Вятке была оставлена часть отряда из сибирских стрелков и балтийских моряков. В Свердловске разоружили казаков-уссурийцев, боролись с бандой Ваньки Каина, которая терроризировала рабочих Исетского завода. Ванька Каин был уничтожен отрядом. Дальнейший маршрут: ст. Полетаево – Челябинск Троицк – Оренбург. После взятия Оренбурга северный отряд был направлен на южный фронт».

Матросские отрядами являлись посланцами новой власти, причем посланцами, посланными не для переговоров и уговоров, а для решительных действий. И они начали действовать…