Читать книгу Интересная жизнь… Интересные времена… Общественно-биографические, почти художественные, в меру правдивые записки - Владимир Соколов - Страница 5

Немного об институте. Тайны вечной любви, или Как прожить в одном браке более 60 лет. «Бывает же так!» – из жизни одного класса 135-й московской школы. Вхождение в систему «низшего уровня Высшего слоя».

Не помню, в силу каких демографических, социальных и прочих причин, но в 1954 году был особенно чудовищный конкурс в московские институты. По 6–8 человек на одно место в обычном вузе, по 10–12 – в престижном. Вступительные экзамены поэтому были лютые, да к тому же в то время и оценки в школьном аттестате имели значение. Поэтому так и осталось моей голубой мечтой поступить на филологический факультет МГУ (до тех пор, пока он сам ко мне «не пришел». Об этом – ниже). Располагался он в мои времена в самом центре Москвы в прекрасном здании В. Баженова. Здесь читали лекции многие великие ученые своего времени. С трепетом ходил я школьником по его историческим аудиториям. Я не просто побывал в этих аудиториях, я там писал свое сочинение на олимпиаде МГУ по литературе, куда пробился, пройдя конкурсы в районе, в городе, пройдя первые два тура олимпиады. В призеры я, к сожалению, так и не попал и мечту о МГУ похоронил. Забегая вперед, скажу, как же крепко сидят в человеке его сокровенные мечты. Прошли годы, и я убедил дочь поступать на факультет журналистики МГУ. И она поступила!

Итак, Московский городской педагогический институт. Толпа народу: родители, абитуриенты, их друзья. Таким, как я, поступить весьма и весьма проблематично. Во-первых, конкурс – 8 человек на место. Но даже не это главное. Дело в том, что в этот институт устремилась масса умненьких девушек с золотыми медалями, а их зачисляли без экзаменов, после простого собеседования! (Как оказалось впоследствии, в нашей институтской группе из 22 студентов было 14 медалисток!) Таким образом, для нас, безмедальных, оставались совсем крохи мест.

Неисповедима судьба твоя на экзаменах. Запомнилось, как один весьма бойкий абитуриент сразил всех нас тем, что заявил, что сочинение он будет писать стихами! Написал на двойку и к дальнейшим экзаменам допущен не был. Я получил за сочинение четверку. Всего же, как я уже писал об этом, надо было сдать шесть экзаменов (!): сочинение и устные – русский язык, литература, история, иностранный язык и зачем-то география (на филфак!). Дошел я, сдав на отлично русский язык, литературу и историю, до английского языка. Здесь-то и таилась моя погибель. Дело в том, что по сути своей я был абсолютным гуманитарием, но всю жизнь мне с большим трудом давались иностранные языки. Где-то я вычитал, что владение ими зависит от развитости музыкального слуха. О полном его отсутствии у меня я узнал уже в 4-м классе школы. На уроке пения (был и такой предмет в советской школе) старый, седой, совсем крохотного роста учитель вызывал по одному к доске учеников, брал свою скрипочку и играл мелодию украинской народной песни «Журавель». Надо было пропеть первый куплет. До сих пор помню его начало:

Вызвал меня. Я пропел. Обычно учитель делал какие-то замечания, что-то объяснял. В моем же случае он сказал: «Мальчик (фамилии учеников он не помнил), прежде чем запеть, ты подсчитай». Я подумал, что надо какие-то музыкальные такты считать, но он уточнил: «Если петь будут меньше тридцати человек, ты не пой – всех собьешь». Из чего я и сделал вывод, что что-то у меня не то с музыкальным слухом. К тому же, так уж получилось, почти весь 10-й класс у нас не было учителя английского языка, не могли найти, кто-то приходил, давал два-три урока и исчезал. В результате всего этого с английским у меня был полный швах. Я, конечно, перед поступлением в институт занимался им, мама даже молодую девушку-репетитора наняла, но для битвы на конкурсе этого было явно недостаточно.

И вот наступил страшный для меня экзамен. Дали английский текст, задание по грамматике, англо-русский словарь. Кое-как с грамматикой и чтением справился. А вот с переводом… Так как словарный запас у меня был мизерный и приходилось почти все искать в словаре, я понял, что успею перевести только малую часть текста. И тут «помогла» мне моя уникальная память прочитанных текстов. Может быть, это и слишком сильно сказано, но я действительно очень хорошо запоминаю многое из того, что приходилось читать. Кавычки же я поставил потому, что в данном случае помогла мне эта особенность памяти весьма своеобразно. Перевел я несколько строк текста и решил, что это отрывок из любимого моего романа Конан Дойля «Затерянный мир». Вспомнил это место в романе и стал излагать его экзаменатору – учтивой, интеллигентной и, как потом оказалось, очень душевной женщине. Она сначала поправляла меня, потом замолчала. Я лихо закончил перевод. Она вздохнула и сказала, что текст этот совсем из другого произведения, следовательно, моему «переводу» он не соответствует и поставить она мне может только три. Все, это была катастрофа. Мы уже знали, что проходной балл в институт 28 из 30 (и то не всех возьмут), а одна четверка за сочинение у меня уже была. И тут эта прекрасная женщина посмотрела на меня и спросила, а как я сдам последний экзамен по географии. «На пять», – твердо ответил я. Она вздохнула и поставила мне четыре, и я поступил в институт. До сих пор говорю ей спасибо!

Итак, 1 сентября 1954 года я вошел в актовый зал института. Тут-то все и началось…

Что же все-таки за феномен такой «любовь»? Даже задавать этот вопрос стыдно. Стыдно потому, что за тысячелетия рода человеческого написаны на эту тему бесчисленные пирамиды книг, Монбланы исследований, Эвересты поэтических и прозаических произведений, и, конечно, я не собираюсь дополнить их своими жалкими Записками. Я просто хочу рассказать, что произошло со мной. А что произошло?

Окинул я донжуанским взглядом (я уже писал, что компания наша отличалась повышенным вниманием к девичьим прелестям) ряды сидящих в зале студенток, а они составляли приблизительно 80 % курса, и сразу же остановился на одной. Не просто остановился, а замер, точнее сказать, обмер.

Это была она

(совсем не социальное, абсолютно личное, почти интимное отвлечение в повествовании)

Непосильная и, я думаю, в принципе не решаемая задача найти признаки, качества, свойства, по которым мы, мужчины, выбираем себе женщин. Плохое слово «выбираем», точнее будет сказать – останавливаем мы на ком-то из них свой взгляд, хотим общения, хотим близости. А по другим женщинам взгляд скользит, не цепляя ни сердце, ни плоть. Эти другие могут быть и красивые, и умные, и зовущие, а взгляд – скользит. Сейчас модно говорить о «химии любви». Черт ее знает, заделана ли здесь какая-либо химия, физика, психология, да и вообще что-то разумное…

Правда, у меня лично уже с юности было одно полуосознанное предпочтение в выборе предмета моего внимания к женщинам: мне не нравились девушки слишком современные, стремящиеся быть «как все» в своих пристрастиях, суждениях, нарядах, прическах, манере поведения. Руководствовался принципом: она должна быть «на шаг позади моды». Почему это предпочтение «полуосознанное»? Да потому, что девушка «не слишком современная» – понятно, а вот какая она именно – неясно. Русская классика породила у меня размытые представления о скромных, застенчивых, прелестных своим естеством тургеневских женщинах. Такой ОНА мне и показалась. Такой ОНА и оказалась в жизни, хотя и далеко не во всех своих проявлениях.

Итак, увидел и обомлел. Стройная, красивая, в черном облегающем свитере с белыми оленями на груди (этот свитер станет впоследствии одним из наших семейных анекдотов). Несмотря на свой донжуанский взгляд, я был весьма робким по отношению к женщинам. Вроде бы сам был парнем нормальным (а если не скромничать, может, даже и выше нормы): рост 182 см, спортивен, профессионально водил машину (гонщиком в обществе «Торпедо» был!), увлекался фотографией, входил в студенческую сборную Москвы по плаванию, начитан и вообще не дурак, и все равно мне казалось: ну как я таким прекрасным девушкам понравиться могу! И я робел, не знал, как же к ним можно подступиться. И здесь не подступился.

Прошел месяц, и нас распределили по группам. Собралась наша группа, посмотрел я на девушек и ахнул – она среди них! Конечно, уже в другом наряде, но она! Кстати, о наряде. Значительно позднее выяснилось, что была у нее черная кофта и белый рисунок на ней был, но не с оленями, как мне показалось, а с абстрактным рисунком. Отсюда и анекдот – не на той женился!

Женился… До этого пять лет ухаживал. Да как ухаживал! На первых моих фотопортретах, которые я в газетах печатал, только она. В театр пошла без меня, я рядом с ней в ложе билеты скупил, благо в мое время это не так дорого стоило, и на спектакль пришел. Первые мои стихи (они же и последние) – о ней. Первый мой ресторан в жизни – с ней.

С этим рестораном интересно приключилось. Это был не абы какой, а лучший ресторан Москвы – «Метрополь»! Забрал я свою стипендию – 21 рубль, добавил еще четыре рубля, и пошли мы с ней отмечать мой день рождения. Заказали устриц! Конечно, до этого мы о них только у Бальзака и Мопассана читали. Бутылку сухого итальянского вина, что-то еще вкусное. Спросили у официанта, что это за блюдо такое в меню стоит – «Сюрприз»? Он не ответил, но загадочно улыбнулся. Заказали. Принес нам вытянутый длинный рулет, облил коньяком и поджег. Он горит голубым пламенем, официант разрезал его, а внутри мороженое! Необычно и очень вкусно. Заплатил я за все это пиршество меньше 16 рублей.

Прошло 25 лет после нашей свадьбы (было это, следовательно, в 1984 году), и решил я пойти с дочерью и зятем в этот же ресторан, за этот же столик. Пришли, посмотрели карту. Устриц нет, «Сюрприза» нет, сухого хорошего вина нет. Принесли болгарский коньяк, незрелые помидоры, жесткое мясо. И хотя взял я с собой достаточно много денег, не хватило – пришлось зятю доплачивать!

Прошло еще 25 лет, и опять я решил с женой за этим столиком посидеть. Не получилось, ибо ресторан в наше время вообще для простой публики, которая с улицы, закрыт! Его можно только снять целиком за бешеные деньги для какого-нибудь корпоратива или отдельного олигарха. Закрыт для народа ресторан со знаменитым историческим залом с фонтаном посредине, с витражными потолками, зал, в котором бывали чуть ли не все великие люди России – актеры, писатели, государственные деятели, закрыт «для подлого народа»! Так и хочется воскликнуть: «О времена, о нравы!»

Вообще в любимой моей Москве с любимыми народом местами что-то неладное происходит. Практически в любом городе Европы, да и во многих российских, есть свои исторические традиции. Приедешь в такой город, тебе обязательно посоветуют сходить в историческое кафе – «там великий имярек любил поесть», в пивную, где другой имярек пива попить любил, посетить беседку, в которой принято в любви признаваться, и т. д. В Москве в советские времена хотя и мало, но были такие места. Старые и не особо старые москвичи помнят еще, как съезжались со всего города поесть заварной эклер в маленькую булочную в Столешниковом переулке. Их прямо из пекарни, открыв фанерную дверцу в стене, горячими подавали. Выпить бокал шампанского в магазине «Вино» на улице Горького. Поесть самое вкусное мороженое в ЦУМе. Где все это теперь? На месте булочной – ювелирный бутик, магазина «Вино» – бутик модной одежды, ЦУМ превратили в супердорогой торговый дворец, где продавать мороженое «по определению» невозможно… Не может жить город без своих традиций, без веками освещенных людских симпатий, привычек! Все, возвращаюсь к течению моей жизни.

Итак, в конце последнего, пятого курса института женился. И вот уже седьмой десяток лет вместе, неразлучно! Некоторые (особенно молодые) удивляются: как вообще можно столько лет с одним человеком жить? Сам не знаю как. Вот об этом и хочется порассуждать на примере нашей совместной жизни.

Говорят, что сходятся противоположности. Может быть, и сходятся, но жить при этом ох как сложно! Жена – полная противоположность мне. Я человек чувствительный, романтичный, нежный, бываю ну совсем как кисейная барышня. Жена ласки-обнимашки совсем не любит. Строгая, во многом чопорная английская леди. За все годы жизни у нас только одна совместная фотография, на которой она стоит, полуобняв меня за плечи. Я, как, впрочем, и многие другие мужчины, люблю, когда меня хвалят за труды мои. А женщинам мужчин лучше не просто хвалить, но восхищаться ими надо, чтобы елей по телу растекался. Прихожу я к жене со своей статьей, напечатанной в центральной газете (!), жду восторгов, а в ответ сухое поздравление и справедливые замечания по поводу недостатков написанного. Спорим в компании по каким-то вопросам, ищу я у жены поддержку своей точки зрения, она же чаще всего сомневается в моей правоте. Но я же муж, я всегда для жены должен быть прав! И так далее и тому подобное… Жуть, врагу такого не пожелаешь.

Так почему же шестьдесят с лишним лет вместе? Очень точно подходит к моим отношениям к жене вычитанная где-то фраза: «Я десятки раз хотел ее убить, но ни разу – развестись». Действительно, при всех моих возмущениях, обидах, ссорах – никогда даже мысль не промелькнула развестись. Не представлял и до сих пор не представляю себе жизнь без жены. Это невозможно! Настолько сильно это во мне сидит, что я, не веря ни в какое колдовство, иногда думаю: а может, это меня приворожили, какой-то порошок подсыпали? «Порошок» привязанности, конечно, есть. Прежде всего он в уме жены. Это не мифический «женский ум», а просто ум. Умным или не очень умным может быть человек любого пола. Вычитал я такой простенький анекдот:

– Во-первых, женщина должна быть умной.

– Нет, это во-вторых, а что во-первых?

Нет, это все-таки во-первых! Как же это важно для совместной жизни, когда вместе можно обсуждать самые разные вопросы, проблемы, говорить с женой о совместно прочитанных книгах, о выступлениях политиков, о событиях в различных жизненных сферах. Прийти к общему выводу, поспорить, поругаться, но на равных! Здесь важно сделать одно принципиальное замечание. Жить с умной женой может только мужчина, который не просто умный сам по себе, но и уважает ум других людей. Раз уж этот отрывок в книге сугубо личностной, почти интимный, то позволю себе сделать еще одно отступление.

У меня есть уйма недостатков. О некоторых из них я сам знаю, о других друзья и знакомые любезно мне напоминают. Но есть у меня и некоторые достоинства. Пожалуй, одним из главных считаю полное отсутствие чувства зависти. Я не просто не завидую людям, которых признаю умнее меня, образованнее, более успешными в жизни, но искренне восхищаюсь ими, любуюсь, горжусь дружбой с ними. Думаю, что причиной отсутствия зависти является то, что я сам (да простит меня читатель!) считаю себя достаточно умным и образованным человеком. Поэтому мой ход рассуждений простой: «Как умен этот человек, как он талантлив! Но я и сам не дурак, и в каких-то областях знаний и в чем-то особливом я, может быть, и выше его». Глубоко убежден, что завистливый человек – это человек, который, может, и неосознанно, но не считает себя достаточно умным, заведомо ставит себя в унизительное положение второсортного. Не люблю завистливых людей, ущербны они. Вернемся, однако, к проблемам жизни с умной женой.

Так вот, ум моей жены не унижает меня, напротив, с ней, хотя и трудно, но интересно жить. Здесь важно и еще одно обстоятельство, с этим связанное. Умная жена очень позитивно воспринимается в любом обществе – в компании друзей, коллегами по работе, соседями по обеденному столу в санатории и т. д. Бывает ведь, что всем хороша жена: и к мужу ласкова, и чтит его безмерно, облизывает, но дома. А в компании в лучшем случае – молчаливая серая мышка. А то и просто дурочкой выглядит. После такого и к мужу начинают подозрительно присматриваться: что же он себе такую выбрал?

Конечно, просто быть умной – не единственное условие длительной совместной жизни. Здесь важно еще, говоря по-научному, совпадение «основных линий» – нравственных, культурных, поведенческих и других. Это когда супруги близки по определению добра и зла, прекрасного и безобразного, гостеприимства и замкнутости и т. д. Образно говорят об этом как о совпадении «группы крови». Без этого совпадения никакой ум не поможет. У нас – совпала, так и живем вместе более 60 лет. И трудно, и прекрасно. И очень гордимся тем, что подарила дочка нам на золотую свадьбу медный знак, на котором выгравированы слова: «За отвагу и мужество, проявленные в 50-летней любви. За преданность и верность. Еще столько же и так же качественно». Так и продолжаем жить.

Сел я в актовом зале на первой лекции в институте за стол и увидел вырезанное на нем ножом «стихотворение»:

Пожалуй, витавший в воздухе дух поэзии и отличал филфак от других учебных заведений, а так – пять лет довольно обычной жизни в обычном советском институте. Учеба, зачеты и экзамены, поездка на картошку, работа пионервожатыми в лагерях… Впрочем, были и свои зацепки.

Во-первых, хотя я и не решился поступать в МГУ, он само частично ко мне «поступил». Речь идет о том, что, как я уже писал, в конце жизни Сталина в результате воскресшего антисемитизма многих преподавателей повыгоняли из МГУ. Они перешли кто в школы, кто в другие вузы. Многие попали и в наш институт. Вообще состав преподавателей у нас был поистине звездным. Для тех, кто профессионально занимается филологией и историей, многое скажут такие фамилии, как М. Панов, Е. Тагер, Н. Балашев, В. Водовозов. Достаточно хотя бы посмотреть в Википедии, что это за люди были – ученые, педагоги первой величины.

Во-вторых, студенческая группа у нас была замечательная. Не только потому, что почти все девочки были медалистками, а прежде всего потому, что у многих была одна «группа крови». Достаточно сказать, что наше увлечение литературой было настолько велико, что мы решили собираться по очереди по домам и там читать своих любимых поэтов. У меня, в частности, читали В. Маяковского, которого я люблю всю жизнь, и юношеское мое увлечение – поэзия Г. Гейне.

С этими вечерами, кстати, была одна характерная для нашего времени история. Вызвали меня вдруг в Первый отдел. Под этим номером почти в каждом учреждении, а в студенческих подавно, существовали отделы КГБ. Вызвали и спросили, что это за сборища по домам мы устраиваем. Ведь всё знали! Объяснил, что только стихи читаем, вроде успокоились.

И, наконец, в-третьих. Был я в школе троечником, а на всех многочисленных экзаменах в институте за все годы учебы получил только одну четверку, остальные сдавал на пять! Да потом и в академии, и в аспирантуре были только отличные оценки, ни одной четверки. Честное слово, не хвастаюсь я, а лишь подтверждаю этим одну банальную истину: как важно, чтобы человек не просто нашел свое призвание, но и стремился реализоваться в жизни.

И еще одно отступление. С первых курсов института я начал подрабатывать. Где мог и как мог. Обходил десятки газет, чтобы напроситься на репортажную заметку, продавал изредка журналам свои фотографии, позднее занимался подвозом на своем «лимузине» – «Москвиче-401». Где-то на втором курсе пришел к нам на поток (это когда все группы на одной лекции собираются) солидный дяденька:

– Кто из вас хочет подработать экскурсоводами по Москве?

Встали несколько человек, но пошел на трехмесячные курсы один я. Окончил, получил официальное удостоверение. До сих пор его храню: «Удостоверение № 20. Дано т. Соколову Владимиру Михайловичу в том, что он действительно работает в Московском городском экскурсионном бюро Управления культуры Исполкома Моссовета в должности экскурсовода». С тех пор почти все студенческие годы в туристские пики приглашали меня водить экскурсии по городу. Три рубля шестьдесят копеек за экскурсию для советских людей, пять сорок – за экскурсии для иностранцев. Хорошая прибавка к нашей стипендии в 21 рубль! На четвертом и пятом курсах я уже работал «за беременных»: в школе мне давали вести уроки по литературе за учительниц, которые ушли в декретный отпуск.

Поражают меня многие молодые люди. Здоровый парень выпрашивает у родителей деньги, чтобы свою девушку куда-нибудь повести. Девица просит на губную помаду. Жуть. Не принято у нас, к сожалению, чтобы уже в юном возрасте дети находили себе посильную работу. Помню, какое удивление было в советское время (просто шок!), когда просочилась информация о том, что дочь президента США Кеннеди, учась в Париже, подрабатывала (как она говорила, на чулки себе)… посудомойкой в кафе! Надо сказать, что я вообще всю жизнь, чтобы обеспечить достойное житье-бытье своей семье и себе, работал по возможности на двух, а порою и трех работах. По-моему, это естественно для нормального мужчины. Горд и рад был, когда узнал, что младшая моя внучка (дед – профессор, родители – люди достаточно обеспеченные), учась в университете в Праге (туда судьба мою дочь закинула), пошла работать официанткой в скромный пивной бар. И все годы учебы работала в нем и отстояла право самой платить за учебу. Старшая внучка работала экскурсоводом на речном пароходике.

Запомнился институт и вот еще чем. Дело в том, что, будучи гуманитарием «на клеточном уровне», я с раннего детства увлекся автомобилями. Я писал уже о том, что в пятнадцать лет в Клубе юных автомобилистов по окончании занятий получил юношеские права. В восемнадцать лет обменял их на взрослые. С тех пор автомобиль на всю жизнь стал моей страстью. И так случилось, что на втором курсе института у меня появился собственный «шикарный лимузин»! У единственного студента из всего института (да, наверное, и его преподавателей)! Благодарить за это надо Н.С. Хрущева.

Он решил, что совсем старые машины можно продать тем, кто ими пользовался по своему служебному положению. Мой отец ездил на «Москвиче-401», его-то он и купил за 600 рублей. Отец в это время получал в месяц где-то около 200 рублей, так что осилить эту покупку смог. «Москвич-401» был копией немецкой машины Opel Kadett K-38, т. е. 1938 года постройки. Лимузин был примитивен до невероятности. Багажника не было вообще, для вещей была узкая щель в салоне между диваном и кузовом. Дворники были не с электроприводом, а работали от мотора: чем быстрее едешь, тем сильнее они двигались. Поэтому когда дорогу плохо видно и ты едешь тихо, они еле-еле чистили стекло. Никакой электроники, конечно, не было и в помине, все регулировалось отверткой. К тому же автомобиль был старый, двигатель стучал, двери открывались с трудом, салон – протертый до дыр. Полгода я приводил его хоть в какой-то порядок, мама обшила салон байкой с цветочками (справка из Википедии: «Байка – мягкая, рыхлая, тяжелая хлопчатобумажная ткань с густым двусторонним начесанным ворсом»), и я стал ездить. Конечно, в институт я на нем не приезжал, стыдно было так выкаблучиваться, но по Москве и за городом катался вовсю. Как же комфортно было ездить в эти годы по городу! Даже на улице Горького (центр Москвы!) не то что не было пробок, но машину от машины отделяло огромное расстояние.

На третьем курсе института решился поехать на своем «лимузине» в «кругосветное» путешествие. Пригласил свою любимую и нашего с ней друга по институтской группе Мишу Коченова (царство ему небесное, редкой душевной красотой наделен он был). Загрузился как мог запасными частями, поменял карбюратор, поставил в связи с этим на время ограничитель скорости (он у автомобилистов назывался неприличным словом), и тронулись мы в путь. В Ленинград. Со средней скоростью 40 км в час. С такой скоростью мы к обеду доехали до Черной Грязи – поселка, который от тогдашних границ Москвы отстоял километров на сорок. Пообедали и поехали дальше. Приехали в Новгород, посмотрели город, переночевали и поехали дальше. Наконец доехали до Ленинграда. Пожили там два дня у знакомых и отправились «за границу». Именно так представлялись в то время советским людям прибалтийские республики. Поражало все: хотя и узкие, но отличные дороги, и красивые дома, и отсутствие в деревнях покосившихся заборов, да, собственно говоря, и деревнями это назвать было нельзя – просто маленькие опрятные городки.

В Эстонии мы убедились, как важно знать русскую литературу. Когда приехали в Таллин, то оказалось, что ни в одном отеле нет свободных мест. А уже вечер, надо где-нибудь переночевать. В одном месте нам подсказали: «Езжайте на аэродром, он недалеко от города, там в гостинице можно устроиться». Поехали. Подошли к дежурной в аэропорту, молодой симпатичной эстонке, и я решил пошутить и начал цитировать из «Золотого теленка» Ильфа и Петрова: «Мы передовая машина автомобильного пробега “Ударим по бездорожью и разгильдяйству”. Нам бы надо переночевать где-то». Девушка на плохом русском языке и при полном отсутствии знаний русской литературы растерянно сказала: «Я могу предложить вам место в комнате матери и ребенка. А автомобиль можно поставить на летном поле. Оно огорожено». Так мы все трое с комфортом и переночевали.

В Латвии, наученные горьким опытом поисков жилья, мы уже стали искать пристанище, километров десять-пятнадцать не доезжая до Риги. Маленький поселок. Красивый особняк. Решились спросить, где можно переночевать. Худенькая, ухоженная, интеллигентная женщина сказала: «Можно у меня». За ужином, которым она нас угостила, разговорились и услышали типичную житейскую историю, которой никого не удивишь сегодня, но поразившую нас в то время. Она вдова бывшего министра буржуазной Латвии. После присоединения ее к СССР, несмотря на то что никакой политической деятельностью он не занимался, его выслали в Сибирь, где он и умер. А ее не тронули, даже оставили домик под Ригой, где она и живет.

Последнее, что запомнилось из нашей «кругосветки», – возвращение в Москву. Возвращались мы вдвоем с Мишей, любимая моя вернулась домой самолетом, чтобы помочь сестре поступить в институт. На всю дорогу от Риги до Москвы у нас осталось один рубль шестьдесят копеек на двоих. Перед отъездом решили утром перекусить. Зашли в ресторанчик в гостинице у моря. Стали выбирать самые дешевые блюда. И тут в ресторан вошел Игорь Ильинский – великий наш актер – и сел за наш столик! Не знаю, как он там оказался, видимо, отдыхал в тихом месте. И вот Ильинский заказывает себе какой-то пышный омлет, кофе, пирожное. Мы сглотнули слюну и попросили принести нам по такому же омлету, конечно, без пирожных. В результате заплатили за завтрак все, что наскребли в карманах, и отправились в дорогу до Москвы без копейки денег. А это на нашем «лимузине» – день езды. Так и ехали. По дороге изредка кого-нибудь подвозили, нас за это подкармливали то яблоком, то пирожком. Умная машина экономно тратила бензин и не довезла нас до дома только метров двести. Мы вдвоем докатили ее на руках во двор. Сколько потом я ни путешествовал на машине по Европам, но эта поездка так и осталась в памяти как самая прекрасная. Если уж рассказал об автопробеге, то скажу и о том, как вообще относился я к спорту или, лучше, как он относился ко мне.

Связь моя со спортом была несколько странная. В школьные годы увлекся велосипедом. Гонял по Москве вдоль и поперек, десятки километров. Еду как-то по Садовому кольцу, обгоняет меня группа велосипедистов-спортсменов с тренером. Я пристроился за ними, кручу педали, еду. Выехали за город на Можайское шоссе. Там они стартовали на время на десять километров: пять в одну сторону и пять обратно. И я за ними. Все они, конечно, меня обогнали, я устал сильно, хотел раньше назад повернуть, но дотерпел и прошел всю дистанцию. Там мне тренер сказал, что я молодец, без подготовки все выдержал: «Мы юношеская команда “Спартака”, ты приходи завтра на нашу базу в Измайлово, тренироваться будешь, я тебя возьму». Я не пришел, так «любителем» долгие годы на велосипеде раскатывал.

В институте спорт хорошо развит был. Пошел я для начала в стрелковую секцию. Дали мне там мелкокалиберную винтовку, как сейчас помню, ТОЗ-12, – и велели стрелять «стандарт». Это когда стреляешь с трех позиций: лежа, с колена и стоя. Я выбил что-то за 80 очков – на второй разряд. Тренер обрадовался, в институтскую сборную зачислил, стал индивидуально со мною заниматься. Сколько ни занимался, я ни на одно очко больше так никогда и не выбил. Любопытно, что дочь моя в пионерском лагере тоже стрельбой из «мелкашки» занялась и на первое место вышла. Хранится в нашем семейном архиве фотография, где стоит она на пьедестале почета с винтовкой наперевес.

Из стрелковой секции я ушел и стал заниматься плаванием. Тут у меня уже вполне приличные результаты были – сказалось мое феодосийское детство. Вошел я не только в институтскую команду, но и в студенческую сборную Москвы. Коронный номер был у меня 200 метров брасом. Плавал все пять лет учебы в институте, участвовал даже во всесоюзных студенческих соревнованиях страны. Плавать брасом я научил и дочь, и всех своих внуков. В молодости с дочерью в море на пять-шесть километров заплывали. Больше всего и дольше всего я занимался автомобилем. И как профессионал, и как любитель. В юности включили меня в команду шоссейников в спортивное общество «Торпедо», там хотя я и не брал на соревнованиях призовых мест, но всегда входил в число мест зачетных – «надежным товарищем» был. Автоспорт дал мне навыки безаварийной езды: больше полувека за рулем – и ни одной аварии!

Институтская жизнь завершилась свадьбой. Пять лет ухаживал! И цветы дарил, и стихи писал, фотопортреты делал и в газетах их публиковал, поездки по стране организовывал, походы в театр – и вообще все пять лет от себя старался далеко не отпускать… По нынешним временам так ухаживать нереально, что-то из области фантастики, недаром я до сих пор считаю, что чувства мои или от Бога, или от дьявола. Да и по тамошним временам было это нетипично. Зато свадьба была совершенно типичной для советского времени. Расписались в скромной комнатушке загса на Басманной. Никаких ресторанов, все на дому. Тесть заказал в домоуправлении скамейки, составили столы и в двухкомнатной квартире, собрали человек сорок. Выпили, закусили, потанцевали, и мы отправились в свою первую в жизни квартиру. Вернее, комнату. Была эта комната в уникальном для Москвы доме. Сейчас невозможно поверить, что почти в центре столицы стоял ряд деревенских домов. С печным отоплением, с завалинками, с крохотным огородом, с собачьей будкой. Стояли они на улице Дурова, там, где сейчас спортивный комплекс «Олимпийский». Вот в таком доме, в комнате мужа моей сестры, мы и жили несколько месяцев, пока родители меняли наши две комнаты в коммунальной квартире. Готовились к выпускным экзаменам в институте, гуляли по огородам с чудесной собакой Найдой, принимали гостей. И радовались жизни.

Окончил я институт и получил по распределению должность учителя русского языка и литературы в 135-ю московскую школу. Глубоко убежден в справедливости и эффективности обязательного распределения на работу выпускников университетов, институтов (в современной России – бюджетников). Государство за народные деньги обучило тебя, дало профессию, так и отработай на государственные нужды хотя бы три года! Было бы еще правильнее, как в некоторых образовательных системах в мире, чтобы диплом вручали не сразу же после окончания вуза, а после нескольких лет работы по специальности. По данным достоверной статистики, от 45 до 77 % всех выпускников (в зависимости от сферы деятельности) работает не по профессии, полученной в вузе! Это происходит и в силу объективных причин – нет работы по специальности, но чаще всего причин сугубо субъективных. Родители протолкнули на перспективную, хотя и не твою по профессии работу, разочаровался в профессии, которая в дипломе стоит, сам устроился на непыльной, выгодной работе и т. д. Вот в данном случае и не стоит диплом выдавать. Необходимы другие знания – поступай заново в университет на платной основе и учись.

Сам я, каюсь, отработал в школе менее двух лет. Так мало не потому, что бежал из нее, а в силу как раз «государственной необходимости», о чем расскажу позднее. Работа же учителем мне нравилась, несмотря на первую мою зарплату в 75 рублей. Хороший коллектив, хорошие школьники. Я с ними быстро подружился. Молодой был, энергичный, опять же «почетное» звание имел – «Турист СССР». Водил свой класс в театры, музеи, а потом решился на большой поход из Москвы до Ясной Поляны, поскольку, как говорят специалисты, так и сам Лев Николаевич хаживал. И пошли. Маршрут был такой: доехали на электричке до Серпухова, вышли к Оке и пошли по берегу до городка Алексино в Тульской области, а там уж и до Ясной Поляны. Дня три шли. Ночевали в палатках, варили суп из утки, которую в деревне купили, пели песни у костра. Красота! Из Ясной Поляны дошли до Тулы и поселились на ночь в местной школе. В физкультурном зале легли на маты и только заснули, как нас разбудили. Нарядные, в торжественных одеждах, веселые ребята из школы праздновали там свой выпускной вечер, узнали, что в школе ночуют москвичи, и решили пригласить их на свой бал. Встали мои ребятки – прожженные кеды, грязные шаровары, всклокоченные немытые волосы. Но глаза горят, просят меня разрешить. Я разрешил, конечно, и пошли они на бал, и закрутились в танцах диковинные пары отутюженных хозяев и диких туристов. Вечер этот до сих пор вспоминается, а путешествие наше мы потом в школьный спектакль воплотили.

Поехали мы поездом и на экскурсию в Ленинград. Там тоже в школе остановились, весь город обошли, в музеях побывали и обратно самолетом в Москву возвратились. И ребята, и я, их классный руководитель, впервые самолетом летели. Так и жила школа в начале шестидесятых годов. Общаясь с сегодняшними четырнадцатилетними сверстниками подростков того времени, убедился я, что не могут они понять, как это можно жить полноценной жизнью, весело, разнообразно, творчески без мобильников, смартфонов, планшетов, «Одноклассников» и прочих прелестей интернета. Я не только не противник интернета, но и яростный его поклонник. Единственное, что меня угнетает, – это убежденность современной молодежи в том, что без него нет жизни.

В чем же, как заявлено в названии главы, уникальность класса, где я был классным руководителем? В его учителях русского языка и литературы. В восьмом классе это был я. Конечно, совсем я не уникален. И все же уже в эти молодые годы хотя и нечасто, но печатался я в центральных газетах, готовил репортажи по телевидению, стал членом Союза журналистов (это была очень почетная организация) и прямо с учительской должности стал руководить комсомолом центрального района Москвы. Но истинная уникальность была в том, что мне на смену учителем в 9-м классе по моей рекомендации пришел настоящий поэт – Александр Аронов, тот самый, кто написал известные стихи «Остановиться, оглянуться», «Гетто, 1943 год», слова песни «Если у вас нету тети» и многие другие.

С Ароновым мы учились в одном институте. Он был на два курса старше меня, но нас подружила любовь к поэзии, публикации в институтской многотиражке, общительность характера и некая склонность к авантюрам. В студенческие годы вышел в печати (уже не помню, кто, когда и почему его издал) скромный сборничек под названием «Молодые о молодых». Интересна его идея: молодые критики пишут о молодых поэтах. Я опубликовал в нем статью о самых первых публикациях стихов А. Вознесенского, которые просто потрясли меня. Вот Аронов и предложил интересную идею: он выступает со своими стихами, а я как критик рассказываю о современной поэзии, отвечаю на вопросы. Где выступать? В наше время было множество районных, заводских, сельских и прочих Домов культуры, различных Народных университетов культуры. В них выходили Устные журналы, проводились поэтические вечера, встречи с интересными людьми и т. д. и т. п. Мы туда и втиснулись. С трудом, но давали нам иногда выступить. Деньги, конечно, небольшие, по 7–10 рублей на брата, но при наших стипендиях – подмога. Да и потом, это же так увлекательно – выступать в молодые годы перед благожелательной аудиторией! С тех пор, кстати, в мою память врезалась простая, но очень точная поэтическая строчка Аронова, которую до сих пор не могу найти в сборниках его стихов: «А все-таки дом, какой ни есть, // А все-таки дом, прийти и сесть».

Конечно, это хорошо, когда литературу в школе преподает поэт, но этого явно недостаточно для профессии учителя. И пришли ко мне уже в райком комсомола мои ученики и стали жаловаться, что хотя и здорово, что Александр Яковлевич на уроках стихи читает, о поэзии говорит, но им надо еще учиться и сочинения писать, и экзамены сдавать. Я не знаю, сам ли ушел Аронов из школы или его попросили, но уже в 10-м классе у них был новый учитель литературы. И это был Юлий Ким! Да, именно он – широко известный, талантливейший наш поэт, бард, композитор, драматург, сценарист. Но ко всему прочему он еще был и прекрасным педагогом, класс его полюбил, и он отлично подготовил ребят ко всем экзаменам. На выпускном вечере так и сидели мы – три литератора разного уровня – учителя одного класса. Ну разве не уникальна история класса?

В силу каких же обстоятельств я был вынужден оставить школу? Поскольку, как об этом уже писал, был я достаточно активным учителем, меня стали приглашать на различного рода педагогические районные совещания, конференции. На одном из них присутствовал один из секретарей райкома партии. Понравилось ему мое выступление, запомнил он меня. А в это время райком партии активно искал секретаря райкома комсомола и долго не мог найти, чему есть объяснение.

Дело в том, что район этот – Свердловский – был в Москве совершенно особый. Всего Москва в то время была поделена на 17 административных районов. Свердловский, находящийся в самом центре столицы, внутри Садового кольца, выделялся среди них тем, что, во-первых, в нем располагалась вся власть страны – ЦК КПСС, Кремль, Верховный Совет, ведущие министерства и т. д. Во-вторых, практически не было в нем промышленности, и в-третьих, в его границах сосредоточен был весь цвет московской (всесоюзной!) культуры – Большой театр, Малый театр, Театр оперы и балета имени Станиславского и Немировича-Данченко, Центральный детский, «Ленком», Госцирк и т. д. Десятки театров и ведущих учреждений культуры плюс крупнейшие издательства, газета «Известия» и, как мы шутили, «гигант промышленности» – завод авторучек (по-моему, меньше 100 рабочих). Конечно, трудно было найти руководство, в том числе и комсомольское, на этот район. Очень он уж специфический.

В 60-е годы первым секретарем Свердловского райкома партии был Иванов Георгий Александрович. Актер по профессии, работал в театрах имени Вахтангова, Сатиры. Актером был, видно, не особо выдающимся, а попросту говоря, просто слабым, но зато вскоре стал хорошим парторгом театра. Пошел далее по партийной линии и в результате возглавил специфический по наличию в нем творческих учреждений Свердловский район столицы. Впоследствии Г.А. Иванов был руководителем Центрального телевидения страны, затем директором Большого театра. Мне пришлось почти десять лет работать под непосредственным руководством Георгия Александровича. Думаю, будет интересным сказать несколько слов о нем, чтобы лучше понять, какими же были партийные руководители в советское время.

Не вызывает никакого сомнения то, что в те годы именно они были главными в подвластных им регионах, от них зависели вся местная жизнь, все кадры, судьбы многих людей. Я, в частности, был сильно удивлен, когда на заседании бюро райкома партии решался вопрос «Об утверждении председателя исполкома народных депутатов Свердловского района». Никак не мог понять, почему председателя райисполкома, избираемого народными депутатами (!), должен утверждать райком партии. «А если не утвердит, – наивно спрашивал я, – значит, надо избирать новых депутатов?» На меня посмотрели с подозрением и ничего не ответили.

Георгий Александрович был человек образованный, умеющий ладить с представителями культуры, с развитым чувствам юмора и, что естественно, полностью подчиненный форме и содержанию партийной дисциплины. На заседаниях бюро райкома партии, на которых мне часто приходилось бывать, он иногда огорошивал нас своей эрудицией. До сих пор помню, как, говоря о благоустройстве района, он предложил украшать брандмауэры. Посмотрев на присутствующих и убедившись, что они не поняли, о чем идет речь, пояснил, что так называется глухая, без окон, чаще всего торцовая стена дома. С тех пор и я запомнил это слово. Вспоминается и другой эпизод, но уже говорящий о том, как же «своеобразно» были связаны с жизнью партийные руководители.

Побывал Георгий Александрович в командировке в Англии и рассказывает на бюро райкома о своих впечатлениях. Хорошо рассказывает, интересно. Но вот он с удивлением и долей восторга заговорил о том, что в Лондоне в автобусах нет кондукторов, а стоят специальные ящички, куда пассажиры бросают деньги за проезд. Переглянулись мы, но промолчали и не сказали ему, что в Москве на транспорте народ уже более года таким способом оплачивает свой проезд. В своих записках я еще расскажу и о Георгии Александровиче, и о некоторых других партийных вождях, а сейчас вернемся к моему переходу на комсомольскую работу.

Так вот, если в славном Свердловском районе Москвы с партийной властью было все в порядке, то с комсомольской были проблемы. Несколько лет подряд менялась в нем череда секретарей райкома комсомола. Искали человека, который бы сумел найти общий язык с творческой молодежью, не вызывал бы у нее аллергию. И вот решили, что я вроде смогу это сделать. О делах моих комсомольских в «особом районе» Москвы – в следующей главе записок. Сейчас же еще одно маленькое отступление.

За все время моей, говоря официальным языком, трудовой деятельности побывал я в разных коллективах, и надо сказать, у меня никогда не было никаких серьезных конфликтов в них. И это несмотря на мой взрывной, импульсивный характер. Конечно, и трения бывали, и кого-то из коллег я больше уважал, кого-то меньше, с кем-то дружил, с кем-то нет. Точно так же и ко мне кто-то хорошо относился, кто-то не очень, кто-то даже «очень не очень». Но вот что интересно.

Может быть, и нескромно рассказать об одной, по моему мнению, весьма положительной особенности своей жизни в коллективе, но рискну: никогда и никого на работе я не считал своим врагом. Для меня их не было у меня. Специально выделил эту незамысловатую грамматическую эквилибристику для того, чтобы подчеркнуть понятие «для меня», ибо для кого-то я, может быть, и представлялся врагом. Объяснить подобное бесконфликтное поведение можно, вероятно, тем, о чем я уже писал: уважая себя, никогда никому не завидовал и, напротив, любил и люблю гордиться своими коллегами, знакомыми, часто и преувеличивая их достоинства. Есть и еще одно, прямо скажем, весьма таинственное свойство моей персоны. Рассказ о нем – вещь весьма интимная, в смысле очень личностная, но я решился на это, поскольку все записки мои тоже подразумевают определенную интимность да и, думаю, достаточно интересны с точки зрения анализа человеческого характера.

Не знаю, откуда это, как это объяснить и в чем конкретно это проявляется, но во всех коллективах, в которых мне пришлось работать, да часто и в застольных компаниях «по случаю» не всегда отчетливо, но чувствовал я себя белой вороной. Это практически не проявляемая в конкретных отношениях, но ощущаемая мною оценка меня как человека «белой кости», «голубой крови». Конечно, не все в коллективе так меня оценивали, но значительная часть. Это очень странно. Никакого дворянского происхождения, которым так гордятся ныне многие (слишком многие), у меня нет. Я уж писал: мать из крестьянской семьи на Рязанщине, отец вообще неясного происхождения из бедняков Одессы. Да и манеры мои весьма далеки от благородной изысканности. А белой вороной себя ощущал. Кстати, по жизни встречались мне подобные личности, и тоже никаким образом не связанные с благородством происхождения. Помню, как сторожа в нашем гаражном кооперативе за особенности его поведения многие считали потомком каких-то громких дворянских фамилий, хотя доподлинно известно, что он «рабоче-крестьянских» кровей.

Я не раз задумывался, откуда появляется подобная необычная оценка человека. Можно предположить, что складывается она так по отношению к людям не агрессивным, не завистливым, в меру толерантным и тактичным, в меру открытым и коммуникабельным, в чем-то эгоистичным, ибо любят жизнь комфортную, отношения бесконфликтные. Не все подобные характеристики ко мне подходят, но могу предположить, что именно некоторая особливость моего характера, наряду с главным – гуманитарной направленностью всей моей натуры – помогла мне найти общий язык с творческой молодежью Свердловского района. И стал я сначала вторым, а вскоре и первым секретарем райкома комсомола. Так началось мое вхождение в «нижний (первый) слой Верхнего круга».