Читать книгу Быть Иосифом Бродским. Апофеоз одиночества - Владимир Соловьев - Страница 15

Книга первая
В сторону Иосифа. Постскриптумы к «Трем евреям»

Оглавление

Александр Кушнер & Иосиф Бродский

Посвящается Владимиру Соловьеву и Елене Клепиковой

Из многих стихотворений, не просто посвященных Владимиру Соловьеву и Елене Клепиковой, но тех, где они главные фигуранты, здесь напечатаны только три – и то исключительно в реставрационных целях: воспроизвести, пусть и в ироническом ключе, те отношения, которые нас тогда связывали, и атмосферу, в которой мы жили. Пояснения см. выше – в главе «Три поэта».

Александр Кушнер. К портрету В. И. С

Кто хуже всех? Позор природы?

Насмешка неба над землей?

Кто возмущает все народы

Своею правою рукой?[5]

Кто волк, а кажется: ягненок?

Кто любит финок, как ребенок?

Кто, не стесняясь ни хрена,

Содрал прическу с Бенуа?

Кто надоел жене Елене,

Внушает жалость сыну Жене,

Не ставит мать свою ни в грош?

Кто на Монтеня не похож?

Кого безумная столица своим пророком нарекла?

Кто Наровчатовым гордится?

Плюет на честь из-за угла?

Кто Вознесенского гонитель?

Кто демон? Кто душемутитель?

Кто о великом Евтушенке

Нам слово новое сказал?

С его стихов сухие пенки

Кто (неразборчивый) слизал?

Кому должно быть очень стыдно?

«Кто, кто так держит мир в узде?»

Кому лихую рифму видно

И в этой строчке, и везде?[6]

Кто носит сызмала в кармане

Один сомнительный предмет?

Кто забывает Кушнер Тане

(Моей жене) послать привет?

Кто перед всем крещеным миром,

Попав в писательский союз,

Публично назван дебоширом?

Кто демократку, как картуз,

Нахально носит на макушке?

Кто в диссертации своей

Нам доказать хотел, что Пушкин —

Шеллингианец? Кто злодей?

Кого ночами совесть мучит?

Кто, аки тать, во тьме ночной

По дому ходит и канючит

И просит Бога: боже мой!

Кто оскопил кота Вильяма?

(Чем не шекспировская драма!)

Кто написать про Аксельрода

Не соберется потому,

Что для российского народа

Еврейский гений ни к чему?

………………………………..[7]

Спроси у сирот и у вдов —


И вопль раздастся: Соловьев!

Иосиф Бродский. Лене Клепиковой и Вове Соловьеву

I.

Позвольте, Клепикова Лена,

Пред Вами преклонить колена.

Позвольте преклонить их снова

Пред Вами, Соловьев и Вова.

Моя хмельная голова

вам хочет ртом сказать слова.


II.

Февраль довольно скверный месяц.

Жестокость у него в лице.

Но тем приятнее заметить: вы родились в его конце.

За это на февраль мы, в общем,

глядим с приятностью, не ропщем.


III.

На свет явившись с интервалом в пять дней,

Венеру веселя, тот интервал под покрывалом

вы сократили до нуля.

Покуда дети о глаголе,

вы думали о браке в школе.


IV.

Куда те дни девались ныне

никто не ведает – тире —

у вас самих их нет в помине и у друзей в календаре.

Все, что для Лены и Володи

приятно – не вредит природе.


V.

Они, конечно, нас моложе

и даже, может быть, глупей.

А вообще они похожи

на двух смышленых голубей,

что Ястреба позвали в гости,

и Ястреб позабыл о злости.


VI.

К телам жестокое и душам,

но благосклонное к словам,

да будет Время главным кушем,

достанется который вам.

И пусть текут Господни лета

под наше «многая вам лета!!!»


Александр Кушнер. Послание в Лиепаю. Друзьям Володе и Лене от Саши и Тани

Зачем из всех земных пустынь

Район был выбран Лиепайский?

В названьи хутора Кун-динь

Мне звук мерещится китайский.


И очень грустно оттого,

Что к вам, поклонникам Эллады,

Приходят письма на п/о

Под жалкой вывеской «Бернаты».


Среди латвийского жилья

Лелея вредные привычки,

Мои бернатые друзья,

Друг к другу льнете вы, птички.


Из-под сознания глубин

Пока дрожит под лапкой ветка,

Одной из птичек снится финн,

Другой из птичек снится шведка.


А речь латышская вокруг

Звучит, меж тем как на свободе.

Теперь один наш общий друг

Живет и платит дань природе.


Он англичанке ручку жмет,

Он мексиканочку голубит,

Захочет – девочку возьмет,

Захочет – мальчика полюбит.


Но мне, проведшему в Крыму

Дней двадцать рядом с Евтушенкой,

Мне нынче бабы ни к чему:

Я им даю под зад коленкой.


Вниманьем гения согрет,

Его в натуре наблюдая,

Я понял: правды в мире нет!

Но есть покой и Лиепая,


Где Лена с Вовиком живут,

Едят капусту, как Гораций,

Не пашут, гордые, не жнут:

Какой соблазн для малых наций!


Ловите бабочек в тиши

И прячьте голову, как цапля,

Пока вас терпят латыши,

Пока молчат топор и грабля.


Но знайте: судный день грядет,

Латыш-хозяин глянет хмуро,

Без вас Аврора отомрет,

Без вас падет аспирантура[8].


Эх вы, учились бы у нас:

У Тани, у меня, у Жени!

Мы любим Русь, мы любим квас,

Мы поваляться любим в сене.


В какое лето мы живем!

Каким событиям внимаем!

Фиделю Кастру руку жмем,

В гостях сирийцев принимаем!


И сами ездим в Люксембург!

Коммюнике – какое слово!

……………………… хирург

………………………. корова.[9]


Как хорошо в краю родном,

Где вьется речка луговая

У нас почти что под окном,

Пахабной рифмы избегая.


Забыты Рим и Монпарнас

И пирожковая на Невском.

И Соловьев нам не указ,

Мы правду чуем в Палиевском.


14. VII.72.

Анна, Иосиф & сэр Исайя
Гипотетическое исследование

Не сотвори себе кумира

Не помню точно, когда именно, да это и не важно в контексте этой истории, я впервые увидел Ахматову. Думаю, где-то в начале августа 1961 года. Случилось это на ее литфондовской даче в Комарово, куда меня затащила моя сокурсница по теоретическому факультету Академии художеств. Мне было 19, Ахматовой – за 70. Моя сокурсница была тезкой Ахматовой и внешне немного похожа на нее в молодости, особенно челкой, хотя и не была ей кровной родней: внучка Николая Николаевича Пунина, последнего мужа Ахматовой. Жили они вместе, и Аня даже сопровождала Ахматову в Оксфорд, где та получила почетную степень – как она считала, с отмашки сэра Исайи, то ли ее друга, то ли любовника, скорее всего друга-любовника, а по словам Анны Андреевны, «гостя из будущего». Дома мою институтскую подружку звали Младшая Акума, чтобы не путать с «Акумой» Ахматовой.

Помню, как на лекции по истории КПСС Аня ударилась в слезы и выбежала из аудитории, когда речь зашла о ждановском постановлении ЦК против Зощенко и Ахматовой, которую ленинградский партийный босс обозвал «полумонашенкой-полублудницей», перевранный образ критика-формалиста Эйхенбаума. Слегка помешкав, я вышел вслед за Аней – не из идейной солидарности, а скорее, чтоб утешить Аню, пусть мой уход сочли демонстративным, типа демарша, и сделали дисциплинарный втык. Хотя, конечно, и из любви к Серебряному веку, к которому какое-то хронологически далекое отношение имела Младшая Акума, пусть не родная внучка Ахматовой, но выросла в присутствии Ахматовой, в тесном с ней общежитии, в ежедневном общении – вот откуда утонченность и манерность моей однокашницы. Ахматова даже посвятила ей стихотворение.

Так я попал в «будку» Ахматовой в Комарово, где старая поэтесса царственно восседала за письменным столом, сдирая марки с иностранных конвертов – кажется, для малолетней дочки то ли внучки какой-то своей приятельницы. Атмосфера в доме мне не понравилась – и барский, капризный, жеманный тон хозяйки, и униженная, как мне показалось, старательность Ани, хоть та и была со своей неродной бабкой на «ты». Даром что ли близкие – от родного сына до неродной внучки, вплоть до ее верного «босуэлла» Лидии Чуковской, да и многие из «ахматовки», как смешно прозвал Пастернак ее камарилью, воспринимали Ахматову «монстром» и «чудовищем»? А Лева Гумилев, задолго до разрыва с ней, в детстве говорил: «Мама, не королевствуй!» Я был удостоен разговора с Ахматовой, который больше походил на перформанс, а я в качестве единственного зрителя, а потому, преодолевая робость, стал слегка подхамливать.

Уточню здесь, что я никогда не был да так и не стал фанатом ее поэзии, хотя какие-то стихи мне нравятся. Моими кумирами были Мандельштам, Пастернак, Цветаева (к последней с годами поостыл, а из двух мужей предпочитаю теперь первого).

Хоть Аня меня и предупредила, что Ахматова плохо слышит, а слуховой аппарат носить не хочет, почему и предпочитает говорить, а не слушать, меня все равно немного раздражало это ее вынужденное пренебрежение собеседником. Спросил, почему она живет не в Царском Селе, а в Комарово, с которым ее ничто не связывает. «Именно поэтому», – отрезала Ахматова, когда до нее дошел, наконец, мой вопрос после троекратного повтора, и заговорила об анютиных глазках – по ассоциации со своим именем? – и о мавританском газончике у нее под окном. Что такое «мавританский газончик», я, натурально, не знал, а потому раздражался еще больше. Короче, вел себя самым подонистым образом – Ахматова в конце концов отвернулась к окну, дав понять, что аудиенция закончена.

Другое объяснение моему юношескому хунвейбинству: меня, как себя помню, раздражала идолизация все равно кого, и я всегда и по сю пору (в том числе в этой книге) стремился раскумирить, демифологизировать, спустить, а то и стащить с пьедестала на землю кумиров и идолов.

Идолопоклонником не был никогда. По мне, культ личности художника ничуть не лучше культа личности политика. Все священные коровы если не одинаковы, то одной породы. Поэт и царь – это не только противостояние и антитеза. Художник-выживаго научается от тирана тиранству – приложимо к Ахматовой один в один. И не только к ней.


Конец ознакомительного фрагмента. Купить книгу

5

Намек на художественное творчество В. И. С.

6

Похабщина.

7

Сборно-раздвижная конструкция позволяет продолжить перечисление фактов по мере накопления.

8

Вариант: литература.

9

Эти пропуски – какая пища для ума будущего исследователя!

Быть Иосифом Бродским. Апофеоз одиночества

Подняться наверх