Читать книгу Прощай Дебора - Владимир Суханов - Страница 8

Скольких «выдающихся личностей», в первую очередь, из литературных и окололитературных кругов, встречал на своем веку Скундин? – Не мало. Правда, некоторые из «выдающихся» проявляли себя исключительно в ресторане «Центрального дома литераторов», рассказывая собутыльникам о своей почти законченной эпохальной вещи. Но большинство несло крест «врачевателей человеческих душ» с полным осознанием важности и ценности своего положения. Это была привилегированная среда, которой Скундин дорожил и всегда помнил, что оказался в ней только благодаря своей женитьбе… женитьбе, переломившей его жизнь на две разные части.

Кем он был до свадьбы? – Простым шофером, начавшим крутить баранку мальчишкой на тракторе в колхозе, крутившим ее на фронте и продолжавшим крутить после войны на «Москвиче 400–422», на котором развозил газеты из типографии «Известий» в отделения «Почты СССР». А кем стал Скундин через какое-то время после свадьбы? – Интеллигентным, уважаемым человеком, писателем-эссеистом и еще зятем Ивана Михайловича Бочкова – доктора исторических наук, видного литературоведа, пушкиниста, члена «Союза писателей», члена нескольких солидных редакционных коллегий…

Впрочем, первые шаги к новой жизни были сделаны Скундиным самостоятельно: в 1953 году он, в конце концов, окончил школу рабочей молодежи, и осенью того же года поступил на заочное отделение исторического факультета МГУ. Жил он тогда все в том же доме в Сокольниках, в той же комнате, правда, уже вдвоем с матерью: отец умер через 6 лет после войны, а сестра с мужем и племянницей все-таки сумели отвоевать себе комнату Лидии Владиславовны…

– …Итак, Вы утверждаете, что не все языческие боги, которым Владимир Красно Солнышко установил кумиры на Киевском капище, были славянскими богами. Иначе говоря, вы придерживаетесь гипотезы Аничкова? Не бойтесь, не бойтесь. Говорите смело, положительную оценку Вы уже заслужили. – Доверительный тон профессора И.М. Бочкова расслабил Николая, и он тут же, чуть ли не с гордостью, заявил, что с трудами Аничкова не знаком, и вообще ничего не слышал о таком историке, а о не славянском происхождении некоторых богов на Киевском капище дошел своим умом…

– «Ну, в ином случае много ума хуже, чем бы его совсем не было…», – прервал Скундина экзаменатор, – Вы уж извините меня, что я Гоголя вспомнил – сами напросились. Но Вы мне нравитесь. Что ж, “хорошо” Вы заслужили. М-да, м-да…. Я смотрю Вы у меня сегодня последний… А знаете что? Как Вы смотрите на то, чтобы продолжить нашу беседу у меня дома? за трапезой, так сказать… Кстати, в моей библиотеке имеется книга Аничкова «Язычество и Древняя Русь». Весьма, весьма любопытная вещь – даром, что написана будущим белоэмигрантом…

Вот так Скундин вошел в дом Ивана Михайловича Бочкова, и быстро стал своим человеком для его жены Генриетты Самойловны и их единственной дочери Натальи, которая была моложе Николая на 7 лет. В этом доме царил культ Ивана Михайловича. И не мудрено: и жена, и дочь искренне полагали, что благосостояние их семьи целиком зиждется на реноме папы, как выдающейся личности.

Скундин начал тайно ненавидеть папу примерно через пару месяцев после свадьбы. Тогда он еще был никем, розовое будущее, которое сулил ему, студенту 5-го курса, могущественный тесть, еще только маячило на горизонте, но он ненавидел папу и тогда, и когда оно, это будущее, действительно, наступило. Особенно отвратительно ему было самодовольство тестя, явственно вылезавшее во время домашних вечерних застолий с обязательным графинчиком водки. Застолий, приведших к тому, что к пятидесяти годам профессор И.М. Бочков уже был законченным алкоголиком, и только могучий русский организм и дорогой французский одеколон, до поры до времени, помогали ему скрывать пагубное пристрастие от чужих глаз. Николай у тестя не вызывал опасений, и, выплескивая на зятя застольные откровения, «выдающаяся личность» расслаблялась, снимала усталость от нескончаемого водоворота официальных обязанностей:

– …Когда выяснилось, что Генриетта не сможет больше родить, я всерьёз подумывал о разводе: так мне хотелось иметь сына. Но ведь, во-первых, меня бы тогда турнули отовсюду «по аморалке», а, главное, никакой гарантии, что другая родила бы мне именно сына… Тебя я выбирал долго, было слишком много критериев: и биография, и чтобы отца не было, и чтобы «русак»…

* * *

– Смотрел твою «курсовую». Неплохо, неплохо… Чужие мысли своими словами – вот так и надо. Высший класс – это когда кое-какие свои мысли, естественно, в рамках дозволенного, излагаешь чужими словами… Ну, да ничего, научишься, у тебя всё впереди…

* * *

– Николай, а как у тебя в школе обстояло дело с сочинением «по Пушкину»?

– Нормально, на выпускном экзамене получил «пятерку» за «Реализм и народность «Евгения Онегина».

– Замечательно. А может, из тебя пушкиниста сделать? Какое замечательное изобретение – пушкинистика… Ха-ха, наука!

Обсасывай высказывания «великих» о Пушкине – вот тебе и вся пушкинистика. Ну, так как?

– Да, вообще-то, Иван Михайлович, я Пушкина не очень люблю, – соврал зачем-то Скундин и уж совсем, ни к селу, ни к городу, добавил: «Я Лермонтова люблю», что тоже было неправдой: практически, все стихотворения Лермонтова, особенно, их заключительные строфы, ему казались творениями ученика-подражателя.

– А кто говорит, что пушкинист должен любить Пушкина? Да, тебе и читать-то его будет совсем не обязательно. Главное, повторяю, – это, грубо говоря, опираться на краеугольные камни, заложенные, кхе-кхе, основоположниками… Нет, не хочешь?

Ну, ладно, придумаем чего-нибудь еще…

* * *

– Илья сегодня хорошо принял… экзамен, экзамен. Ха-ха. А ты что подумал? Нет-нет, он вообще не пьет. Да. Так вот, на сегодняшней переэкзаменовке ему какой-то шаромыжник, отвечая билет «Лирика Пушкина», начал нести околесицу насчет того, что «Пророк» – это, мол, вовсе не представление Пушкина об идеальном поэте, а совсем наоборот. Илья, понятно, снисходить до дискуссии непонятно с кем посчитал ниже своего достоинства и попросил привести пример «гиперпэонической клаузулы» в лирике Пушкина. Тот сразу и заткнулся. Пришлось Илье выгнать его к чертовой матери…

– Но, Иван Михайлович, парень же, наверное, имел какие-то свои резоны?..

– Резоны? Какие на экзамене могут быть резоны? Жалкое бормотание о каком-то, шутливом стихотворении Карамзина, якобы что-то там доказывающем… Нет, дорогой мой. Пока ты ученик, изволь придерживаться канонов науки, в данном случае, пушкинистики. А вот когда освоишь азы, найди себе научного руководителя и излагай ему свои резоны. Только тогда! Согласен?

– Да, Иван Михайлович, – как можно убедительнее ответил Скундин.

Очень скоро ложь сделалась неотъемлемой частью общения Скундина с тестем. Понимал ли это Иван Михайлович? Конечно. Он видел зятя насквозь, видел он и кое-как скрываемую неприязнь к себе, но это лишь раззадоривало Ивана Михайловича и заставляло с большей энергией создавать из него своего побочного отпрыска…

И.М. Бочков, действительно, был выдающейся личностью. На его похоронах некоторые, правда, называли его еще и выдающимся деятелем советской науки. Это неверно: ни одно научное открытие не носит его имени. И, тем не менее, он заслуженно достиг статуса выдающегося человека: его умение разбираться в людях и подчинять их себе были поистине уникальны.