Читать книгу Искушение - Владимир Уланов - Страница 11

Наступил июль. В Москве стояла ясная погода. Уже несколько недель не было дождя. Сегодня с утра поднялся ветер и погнал рыжую пыль по улицам Москвы. Он крутил и поднимал в воздух легкий мусор. Люди, идущие по своим делам, и извозчики на лошадях ругались, закрывая лицо руками.

В Престольной палате резко, со звоном хлопнула створка открытого окна. Царь встал со своего кресла и подошел узнать – не разбилось ли стекло. Но оно было на месте. Василий Иванович выглянул в окно, которое выходило в кремлевский дворик. Во дворе кружил вихрь, увлекая и поднимая в свою воронку уже опавшую от летнего зноя листву.

– Хоть бы дождичек прошел, а то от жары уже дышать нечем, – молвил вслух Шуйский, затем вернулся к столу, заваленному грамотами. Вот уже целый час он читал послания из многих городов России. Везде смута! Везде бунт! Везде воеводы жалуются на то, что вышли из повиновения черные и работные люди. Грамоты, грамоты… От них уже болела голова, слезились от напряжения подслеповатые глаза. Василий судорожно схватил грамоты, сбросил их на пол и с ненавистью стал топтать, ругаясь сквозь зубы:

– Пишут и пишут! Сволочи! Сами что ли не могут у себя навести порядок? Распустили своих людей так, что совладать с ними не могут! Царь во всем виноват, наведи им в воеводстве порядок и еще в макушечку поцелуй! Погодите у меня! Дай срок, разгребусь с делами! Я вас всех потом поцелую так, что вечно помнить будете!

Дверь в кабинет открылась, вошли брат царя Дмитрий Иванович и его жена Екатерина. Они с удивлением остановились у порога.

Василий Иванович обессиленно опустился в свое кресло и обхватил голову руками. Обильный пот стекал у него со лба.

– Что случилось, Василий Иванович? – с испугом спросил Дмитрий, подошел к столу, наклонился, стал подбирать измятые бумаги и аккуратно складывать их снова на стол.

Екатерина, считавшая себя непревзойденной московской красавицей, невозмутимо присела на креслице, стала поправлять свои наряды. Сегодня она хотела сообщить Василию, что вновь видела, как жена царя долго о чем-то разговаривала с Михаилом Скопиным.

Об этом ей не терпелось скорее сообщить царю. Она знала, как он ревнив, как будет злиться и переживать. От этого она получала наслаждение, потому что понимала, что престарелый муж будет обязательно скандалить со своей женой Марией. Ей всегда хотелось сделать больно этой гордой красавице, которая была привлекательнее и выше ее по положению. Она видела, как мужчины всегда провожают Марию долгим взглядом, любуясь красотой и статью царицы, завидовала и ненавидела ее.

Василий Шуйский, взяв одну из грамот, протянув ее Дмитрию, сказал:

– Почитай, что мне верные люди из Путивля сообщают. Будто где-то уже объявился снова царь Дмитрий. Его воевода, Болотников, пришедший из Венгрии с десятью тысячами казаков, набирает новое войско для похода на Москву. Шаховской взбунтовал город Путивль и всю юго-западную округу. Бунтовщики убили и сбросили в воду прежних воевод в Путивле, привели всех жителей города к крестному целованию царю Дмитрию. А вот тебе еще грамота из Царевграда. Там и вовсе объявился какой-то Илейка Муромец, называет себя царевичем Петром. Плывет вверх по Дону, направляется будто в Путивль на соединение с Болотниковым. Почитал? А теперь что скажешь?

Дмитрий Иванович сел в кресло и растерянно глядел на грамоты, не зная, что сказать. Он несколько минут молчал, потом с трудом проговорил:

– Вот, Господь нам надавал царейсамозванцев! Рать надобно готовить, а то получится, как с Гришкой Отрепьевым. Придут и возьмут Москву, а нас всех перевешают на стенах Кремля.

– Все понятно, надо готовить полки, чтобы отбиться от этих царей. Только вот кто полкито поведет? Нет ни на кого надежды. Кругом измена, кругом предательство. Наверно, тебе, Дмитрий Иванович, придется вести полки против врагов.

– Я-то что? Я поведу, мне не впервой. Только вот что я тебе скажу, Василий, напрасно ты ко многим с недоверием относишься. Нельзя так! Многие бояре и воеводы хотят служить тебе верой и правдой. Чем плох, например, твой племянник Михаил Скопин? Чем тебе не воин? Да он только и бредит о военных походах и битвах. А сколько книг он об этом перечитал? Ты хоть раз с ним по душам разговаривал?

– Да уж, разговаривал… – уклончиво ответил сквозь зубы Василий и добавил: – Кроме того, он успешно выполнил мое поручение по переговорам с Марией Нагой по поводу мощей царевича Дмитрия. И на удивление! Сумел с ней договориться.

– Вот видишь, Василий, оказывается, есть люди, которые готовы тебе служить, помогать в государственных делах.

Когда речь зашла о Михаиле Скопине, Екатерина оживилась. Ее так и подмывало сообщить царю новые фантазии о взаимоотношениях его жены и племянника. И вот, наконец, интриганке представилась возможность влезть в разговор братьев:

– А вчера я, Василий Иванович, видела, как Михаил Скопин с твоей Мариюшкой в Грановитой палате больше часа о чем-то разговаривали… – Потом, немного подумав, добавила: – Даже обнимались, вот истинный крест, сама видела.

От этих слов Василий Иванович побелел, руки его задрожали, он судорожно вцепился пальцами в подлокотники своего кресла. Даже капельки пота выступили на лбу.

Дмитрий Иванович, видя состояние брата, грозно посмотрел на свою жену и тоном, не терпящим возражения, сказал:

– Давай-ка, Екатерина, иди к Марии, там посплетничаете о последних новостях в Москве, свои новые наряды друг другу покажете, а нам с братом нужно о важных делах поговорить.

Екатерина, недовольная, что ее выпроваживают и что без нее будут говорить о чем-то тайном, резко встала, стремительно вышла из кабинета, хлопнув дверью.

– Вот дурища! И что ей надобно? Так и лезет со своими сплетнями! Не бери в голову, Василий Иванович, что она тут тебе наболтала. Я сам видел, как они разговаривали. Встретились, как знакомые, перекинулись обычными любезностями и разошлись. Просто моя Екатерина дурит, завидует твоей Марии, вот и плетет что попало. Видит, как ты от ее россказней аж в лице меняешься, и стравливает вас. Не обижайся на нее. У баб ум короткий, зато волос долгий, и думают они порой другим местом, – и, улыбнувшись, хихикнул.

– Я, Дмитрий, все понимаю, что она действительно несет чушь, но вот ничего с собой поделать не могу. Вся моя душа почему-то восстает против племянника. Вроде бы и плохого он мне ничего не сделал. Сам не знаю, что со мной происходит!

– Эх, Василий Иванович, все очень просто! Завидуешь ты ему в душе. Завидуешь его молодости, его красоте. А женушка-то молодая. Помнишь, Василий, я тебе говорил: не женись на молодой, а возьми в жены какую-нибудь знатную боярыню в возрасте. Теперь жил бы спокойно. Но ведь ты не послушал меня. А теперь что?.. Охраняй ее от молодых мужиков.

– Ладно тебе про этих баб! С ними мы какнибудь ночью разберемся в постельке. Я о другом с тобой хотел посоветоваться, поэтому и пригласил тебя. Видимо, в Путивле заваривается большая каша, и хлебать нам ее придется сполна. Предстоит большая драка. Но самое главное, мы не знаем, кто же на сей раз выдает себя за царя.

– Что ты думаешь, Василий Иванович, надобно сделать?

– Я вот что предлагаю. Надобно бы к Болотникову соглядатаев послать.

– Так они их сразу же на первой березе повешают!

– Не повешают, я пошлю людей, которые не только будут совершать догляд в войске Болотникова и выполнять нашу волю, но верно и преданно служить ему. Вернее, создавать вид. И такие люди должны быть у него не только среди простых воинов, но и среди его ближайшего окружения. На это я не буду жалеть средств и сил. Сейчас придет подьячий Иван Никитович Алексеев со своим помощником Сергеем Борисовичем Протасовым, и мы с ними обсудим все наши дела, о которых я сейчас говорил.

И действительно, через некоторое время дверь в кабинет приоткрылась, в нее осторожно заглянул стольник Волынский.

– Заходи, Федор Васильевич, – попросил царь.

– Я, Василий Иванович, как ты просил, привел к тебе Ивана Никитовича Алексеева и Сергея Борисовича Протасова.

– Пусть заходят, – велел Василий Иванович. Стольник поклонился в пояс и пропустил вперед себя приглашенных. В кабинет вошли двое ладных мужчин. Оба широкоплечие, среднего роста, крепкого телосложения. Иван Никитович был темноволос, с коротко стриженой бородой, с живыми карими глазами.

Протасов же был полной противоположностью ему. Лицом был светел, с волнистыми светло-русыми волосами, с красивой вьющейся бородой. Пришедшие в нерешительности остановились у двери, но царь ласково пригласил их присесть на обитую голубым бархатом широкую лавку.

– Иван Никитович, ты уже знаешь, о чем будет идти речь. Нам нужны люди, которые бы служили у Болотникова и сообщали нам необходимые сведения: что происходит в войске, о чем думает так называемый главный воевода. В ближайшую седмицу я прошу подобрать изветчиков и отправить их для исполнения государева дела. Склоняйте на свою сторону не только простых воинов, но и людей, приближенных Болотникову. На подкуп не жалейте обещаний, денег, но, самое главное, ведите себя осторожно, чтобы никто не догадался о ваших делах. Ведите дело так, чтобы соглядатаи как можно чаще сообщали все, что происходит у Болотникова. А через вас и я буду все знать. Ну, а теперь ступайте и беритесь за дело. Служить вы у меня будете в Приказе тайных дел и жалование получать там же.

Алексеев и Протасов встали, молча поклонились в пояс и ушли.

Василий Иванович походил по кабинету, поглядел несколько раз в окно, размышляя о чемто, но вскоре спохватился:

– Сегодня я пригласил думных бояр на совет, скоро уже собираться будут. Ты, Дмитрий Иванович, не уходи. Сегодня, братец, я чувствую, разговор с боярами будет нелегкий.

После полудня в Грановитой палате собрались думные бояре. Они чинно расселись по лавкам, разделившись на два лагеря, сторонников и противников Шуйского. Противные стороны буравили друг друга обжигающими взглядами. Федор Иванович Мстиславский шептал на ухо Дмитрию Ивановичу Шуйскому, показывая глазами на Василия Васильевича Голицына и Захария Федоровича Ляпунова:

– Совсем бояре совесть потеряли, твердят одно везде против царя: самовыдвиженец да самовыдвиженец. Я уж им говорил: отступитесь, бояре. Сами ведь на площади крикнули Василия Ивановича.

Дмитрий Шуйский молча слушал, почесывая бороду, затем, усмехнувшись, молвил:

– Ничего. Дай срок! Придет время, они у нас в Приказе тайных дел по-другому заговорят.

Василий Голицын, пихнув под бок Ляпунова, тихо сказал:

– Вон уже Федор Иванович на нас с тобой брату царя жалуется. Говорил я тебе, Захарий, перестань языком трепать. Неровен час, выгонят наши с тобой семейки из подворья и сошлют в Сибирь. Вот там я и посмотрю, какие ты будешь песни петь про самовыдвиженца.

Захарий испуганно завращал глазами, начал озираться по сторонам.

– Вот-вот, трепать языком поменьше будешь, – язвил, усмехаясь, Василий Васильевич.

Шуйский наклонился над столом, внимательно рассматривая кучу грамот, которые только что принес гонец. Царь, казалось бы, не обращал внимания на то, что происходит в палате, но его чуткое ухо ловило каждый звук, каждое слово, которое произносили бояре.

И вдруг, по неосторожности, среди противников Шуйского громко прозвучало слово «самовыдвиженец». В кабинете царя наступила гнетущая тишина. Василий Шуйский поднял голову, лицо его побледнело. Он внимательно вглядывался подслеповатыми глазами в бояр, пытаясь понять, кто же это так дерзко произнес ненавистное ему слово. Бояре опустили головы, некоторые даже втянули их в плечи, стараясь не встречаться с взглядом государя. Всех страшил гнев царя.

Наконец, Василий Шуйский с трудом произнес, превозмогая комок обиды, который встал у него в горле:

– Что ж вы, бояре! Когда было туго, когда поляки вместе с самозванцем привели государство в упадок, вы были рады отдать мне трон! А теперь считаете уже меня чуть ли не самозванцем. Кто вас неволил на Соборной площади кричать мое имя? Могли бы выкрикнуть Голицына или Романова! Зачем просили меня сесть на трон? А теперь треплете языками: «самовыдвиженец да самовыдвиженец»! Вы что думаете, государством править – это шуточки? Вы мне обещали помогать! А кроме разговоров, я пока помощи от вас никакой не вижу. Наступил час наших испытаний! По всей России чернь, работные люди, крестьяне поднимаются против нас и хотят идти на Москву, чтобы опять поставить какого-то самозванца. Пока мы еще не знаем, кто это, но вся смута идет вновь из Путивля. Там уже целая армия приверженцев Дмитрия. Они готовятся идти на Москву. Вы что думаете: вся эта чернь придет в Москву и будет вас в макушечку целовать? Нет! Они нас всех перевешают на Спасских воротах. Поэтому не враждовать нам сейчас надо, а найти способ, как отбиться от наших врагов. Надо готовить полки для отражения нового самозванца и уже сегодня решить, кто их поведет на супостатов.

Тут вставил слово Дмитрий Иванович Шуйский:

– У нас немало достойных воевод. Взять Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, племянника твоего – он хоть и молод, но умен и знатно ратное дело разумеет. Или Михаил Алексеевич Нагой – князь, боярин. Много у нас, Василий Иванович, достойных воевод, чтобы победить смутьянов.

Царь стукнул посохом об пол, требуя тишины, отдал грамоту стольнику – князю Юрию Дмитриевичу Хворостинину. Тот медленно стал зачитывать указ, в котором говорилось: боярину Федору Ивановичу Мстиславскому с его Большим полком, что в Серпухове, да боярину князю Михаилу Федоровичу Кашину, а также с Передовым полком боярину князю Василию Васильевичу Голицыну, боярину Михаилу Алексеевичу Нагому, боярину Ивану Ивановичу Голицыну и многим другим полкам, возглавляемым знатными боярами, выступить в поход в ближайшее время против Болотникова.

Когда указ был зачитан, в палате наступила тишина, но вот раздался голос Юрия Никитовича Трубецкого:

– Это же война!

– Да, война! – жестко ответил Шуйский и продолжил: – Мало того, война со своим народом, которого, как овец, ведут самозванцы, обещая им золотые горы. Конечно, здесь не обошлось и без участия поляков. Их притязания на русский престол продолжаются. Сейчас нам, бояре, не распри меж собой начинать надо, а объединяться и всем вместе дать достойный отпор бунтовщикам, чтобы прекратить смуту в нашем государстве.