Читать книгу Искушение - Владимир Уланов - Страница 9

Над Москвой опустилась глубокая ночь. Кругом стояла тишина и непроглядная тьма, как будто на дома и подворья навесили тяжелое черное покрывало. Было душно. Не слышалось даже ни лая собак, ни шелеста листьев на деревьях под окнами спальни Василия Шуйского.

Царь выглянул в распахнутое оконце, но ничего не мог различить, даже березок, стоящих под окном. Он взглянул на небо. Оно все было усыпано яркими звездами. Но вот на востоке появилась яркая звезда, она мчалась по бездонному небу, оставляя длинный светящийся хвост.

Василий Иванович перекрестился, сел к своему столу, заваленному бумагами и свитками грамот. Уже было далеко за полночь, а государю не спалось. На душе у него было неспокойно. Раньше думалось: будь он царем, мигом и просто решил бы многие государственные вопросы, а в жизни выходило далеко не так. Оказывается, в решении даже простых дел необходимо было обдумать очень многое. А вот такой вопрос, как назначение князей да бояр на должности воевод, стал для него просто головной болью. Важно было не ошибиться. Необходимо было учитывать родственные связи, знать, кто друг, кто враг или просто человек, желающий власти, который ждет момента, чтобы согнать его с престола. Положение его весьма шаткое, ничуть не лучше, чем было у Гришки Отрепьева. Уже сейчас верные ему люди доносят, что называют его меж собой бояре, такие как Ляпунов, Голицын, Романов, самоназначенцем.

Он сделал большую ошибку: торопясь захватить престол, не стал дожидаться ни избирательного Земского собора, ни народных шествий для умоления на царство, ни наречения перед венчанием, а просто надел шапку Мономаха и взял в руки скипетр. Василий боялся потерять власть, уж очень много, как ему казалось, было претендентов на царский престол, поэтому спешил закрепить себя на троне.

Он давал в Успенском соборе присягу перед Богом в том, что без боярского приговора никто не будет осужден на смертную казнь, и, если так случится, то у невинных родственников и их семей имущества не отнимать, доносов тайных не слушать и обвинителям давать очную ставку с обвиняемым. А теперь вынужден свое обещание нарушить: необходимо было освободиться от неугодных и услать их подальше от Москвы.

Вот уж отправлен в Путивль воеводой Григорий Шаховской. Готовы к отправке на новые должности неугодные царю Василий Масальский – в Корелу, Михаил Салтыков – в Ивангород, Богдан Вельский – в Казань, Афанасий Васильев – в Уфу, Андрей Телятевский – в Чернигов, и таких дьяков, бояр и дворян, которые были преданы самозванцу, было много. Если бы Василий Иванович знал, чем для него обернется эта ошибка со ссылкой, он никогда бы этого не сделал, но сегодня он готов был убрать всех неугодных подальше от престола, чтобы не рисковать властью.

Дверь в опочивальню царя тихо открылась. С толстой восковой свечой в руке вошла молодая красавица Мария Буйносова – жена царя Василия. Тонкая ткань ночной рубашки облегала стройный стан женщины, ее густые светлорусые волосы спадали на высокую грудь. Искристые голубые глаза царицы лукаво смотрели на престарелого мужа.

Василий Иванович был маленький, некрасивый старичок с морщинистым лицом, подслеповатыми глазами. Шуйский недовольно нахмурил лоб, но ласково спросил:

– Что ж ты, Мариюшка, не спишь? Отдыхала бы у себя в опочивальне. А обо мне не беспокойся, у меня дел государственных много. Вон бумаг сколько, все их надобно просмотреть да ответ дать.

Мария присела рядом с Василием на креслице, тихо сказала:

– Что-то тревожно у меня на душе, государь, не спится. Может, зря ты взялся царствоватьто? Я вот смотрю на тебя – ты ведь сам не свой ходишь, в лице изменился, исхудал, а у меня-то в спальне уж и забыла, когда бывал, когда целовал и голубил меня. Я сейчас часто вспоминаю, как мы раньше спокойно жили, без всяких забот. А сейчас что? Сидишь сиднем за этими бумагами, то по целому дню с боярами заседаешь, даже на обед не приходишь, не порадуешь. А раньше после обеда всегда со мной в спаленке забавлялся. А сейчас что?

Царь нежно поцеловал жену в щеку, погладив по голове, ответил:

– Ничего, Мариюшка, даст Бог, управлюсь в ближайшее время с государственными делами, тогда и отдохнем. Закатим пир на весь честной мир!

– Василий Иванович, скажи мне, какие тебя заботы одолевают? – с сочувствием спросила царица.

– Ох, Мария, Мария, не знаю, что и делать. Надобно бы убрать подальше от Москвы сторонников самозванца, особенно тех, кто хотел бы занять мое место на престоле. Да вот еще забота: казна пуста. Гришка Отрепьев все опустошил, даже корону и скипетр с печатью куда-то дели, видно, украли проходимцы.

– Вроде бы и правильно, что ты удаляешь неугодных от престола, но вдруг они там смуту затеют? Вот Шаховского куда услал? – перебив царя, сказала Мария.

– Воеводой – в Путивль, – в недоумении поглядев на царицу, ответил государь и осекся, даже побелел лицом.

– Вот то-то и оно, Василий Иванович, думать надо, что делаешь. Там же осиное гнездо смутьянов! Гришка оттуда начинал, а Шаховской ему был верным, как никто другой. Теперь жди, царь, бунта в Путивле, – прозорливо заметила молодая жена, – ты бы лучше к себе побольше преданных людей приближал, таких как Скопин-Шуйский. Он молод, красив, умен и родственник тебе. Вернее человека не найдешь.

От этих слов Василия как ножом по сердцу резануло. Он давно заметил, что молодая жена засматривается на его племянника Скопина, хотя поводов для ревности она царю не подавала. Михаил же с Марией и с ним был предупредительным и вежливым. Ревнивый старик стиснул зубы, сменился в лице, нахмурил брови, с раздражением в голосе сказал:

– Давай-ка, женушка, иди спать, нечего тебе соваться в мужские дела, а особенно в государственные!

Мария с обидой поджала губки, встала и направилась к выходу.

– Немедля пошли ко мне спальника Игнатия, – уже спокойно попросил царь.

– Хорошо, государь, – ответила молодая жена, в сердцах хлопнув дверью.

Вскоре в спальню к Шуйскому явился Игнатий, с заспанным и недовольным лицом, спросил:

– Что изволите, государь?

Василий протянул в руки Игнатию грамоту со словами:

– Немедленно шли гонца с этой грамотой к воеводе Шаховскому в Путивль, пусть князь срочно возвращается в Москву.

После ухода спальника Василий Иванович долго не мог успокоиться. Он совершенно потерял душевное равновесие, в голову даже не шли мысли о государственных делах. Ревнивый старик не мог выносить, когда его жена говорила о Михаиле Скопине-Шуйском, когда хвалила его и восхищалась его делами, богатырской красотой.

Царь часто размышлял о своем племяннике Михаиле. В пятнадцать лет тот находился уже на государевой службе в должности жильца при царе Борисе Годунове, отличался спокойным тихим нравом, не лез в придворные интриги. Его больше привлекало чтение книг о военных подвигах полководцев.

Придя к власти, Лжедмитрий сразу же заметил видного юношу с большими, светящимися умом глазами. Вскоре Михаил получил боярский чин и специальную для него должность великого мечника. На торжественных приемах Скопин должен был стоять у царского трона с обнаженным государевым мечом. А когда к власти пришел Василий Шуйский, стал служить верой и правдой новому государю.

Радоваться бы царю Василию, что у него на службе такой верный и умный сторонник, но алчная и завистливая душонка старика не могла вынести Скопина. Василия в нем раздражало все: и богатырская стать, и ум, и уважение к нему людей, которое тот уже снискал за свою добропорядочность. А когда Шуйский видел, что Мария, его красавица-жена, только находилась рядом или, не дай Бог, разговаривала с Михаилом, то он терял покой. Тогда его раздражало все, он не находил себе места.

Умом он понимал, что все притязания к племяннику беспочвенны, а вот душа его не принимала. Видимо, осознавая свою дряхлость, невозможность дать своей молодой жене то, что дал бы ей в любовных утехах молодой супруг, Василий завидовал здоровью и красоте Скопина. В нем он почему-то видел соперника во всем. Он хотел бы быть таким же здоровым, красивым, умным и спокойным, но, увы, был неказист, дряхл, и его удел – завидовать и ненавидеть. Была бы его воля, он сегодня же услал бы этого юнца воевать куда-нибудь подальше, в Сибирь. Но за какие провинности? Что люди скажут? Своего племянника даже не пожалел. А как же клятва, которую давал в Успенском соборе? Ведь его же никто за язык не тянул, а теперь своим обещанием перед Богом и честным народом он связал себя по рукам и ногам.

Настроение заниматься бумагами у царя пропало. Он заметался по спальне, хватая грамоты, пытаясь вникнуть в их содержание, но не мог сосредоточиться. Его подслеповатые глаза слезились, руки от волнения тряслись, в голову лезли всякие мысли: «И как я толком не подумал, что назначил воеводой в Путивль князя Шаховского, самого ближнего сторонника Гришки Отрепьева! Вот, сволочь, как втерся ко мне в доверие, острог по нему плачет, а я его воеводой назначил! Ох, подлец! Чует мое сердце, смуту там затевает! И как я не продумал? – корил себя Шуйский, – ну да ладно, может все обойдется. Вернется Шаховской, а там поглядим, что с ним делать».

Василий в сердцах резко смахнул со стола грамоты, которые шли царю со всех концов Российского государства. Их необходимо было читать и по каждой принимать меры или хотя бы отписать. Нужно было себя утверждать, показать свою власть, дать всем понять, что царь в государстве – Василий, а никто другой, и это должны были уяснить его друзья и враги в каждом уголке России, поэтому пока он не хотел доверить отвечать на грамоты никому. Он должен был разобраться во всем этом хаосе сам.

Кое-где в его царстве еще считали, что по-прежнему у власти Лжедмитрий. В других же местах его власть не признавали, боялись возврата времен Бориса Годунова. Везде смута, везде неповиновение. Особенно после того, как прошел слух, будто царь Дмитрий жив и спасся от Шуйского. Другие считали его полуцарем, а некоторые и вовсе называли самоизбранцем.

Василию не на кого было опереться в своих делах, кроме родственников. Других бояр он подозревал в том, что они претендуют на престол. Отступить, отказаться от власти он не мог, слишком уж долго он к этому шел. Сколько интриг пришлось плести завистливому старику, жаждущему власти, чтобы стать царем. И вот теперь, как в наказание, как в расплату за содеянное, на него свалились все несчастья. И этого следовало ожидать, ибо до него все царствующие особы только пользовались властью для собственной наживы и утверждения, не давая взамен ничего ни государству, ни народу, которым они неумело и расточительно правили. Теперь настало время жестокого искупления.

Люди устали от таких правителей и хотели установить другую власть, другого государя, готовы были идти за любым хорошим царем, который дал бы им землю, волю, возможность спокойно и мирно трудиться. Но властолюбцы никогда и никому не давали покоя, им необходимо было самоутверждаться любым путем, они затевали дворцовые перевороты, интриги, репрессии или посылали народ на бойню, чтобы доказать миру свою силу, умудряясь ничего не давать взамен людям, за счет которых они жили. Одним из таких правителей был самовыдвиженец, новоявленный царь Василий Иванович Шуйский, правдами и неправдами добившийся российского престола.

Немного успокоившись, Василий Иванович решил посетить опочивальню Марии, надеясь на ласки жены и ее добрые успокоительные слова. Взяв золотой подсвечник с толстой восковой свечой, он двинулся к молодой жене.

В спальне царицы стоял аромат благовоний, которые ей привезли заморские купцы по заказу. В высоких серебряных подсвечниках горело несколько свечей, их мерцающий свет создавал в помещении полумрак. Царица возлежала на высоких пуховых подушках, чуть прикрыв свое стройное нагое тело одеялом из лебяжьего пуха. Молодая женщина не спала и, когда увидела низенькую сгорбленную фигуру престарелого мужа, подумала: «Может, сегодня от него будет какой-то толк? Уж и забыла с его государственными делами, когда он меня ласкал. Хоть и вправду к Скопину Михаилу обращайся, чтобы помог своему дядюшке справиться с женой».

Василий присел к Марии на кровать, погладив ее по мягким волосам, молвил:

– Не обижайся на меня, любушка, что сегодня с тобой был неласков. Больно одолели меня государственные заботы. После самозванца трудно выправить государственные дела.

Мария обхватила горячими руками голову царя, привлекла к себе и, поцеловав его в щеку, прошептала:

– Да ну их, эти государственные дела! Завтра ими займешься со своими думными боярами. Разве о государственных делах надобно, батюшка, говорить с молодой женой в спаленке!.. – И, лукаво улыбнувшись, потянула Василия на себя: – А то я уж и забыла, есть ли у меня муж.

Василия Ивановича как будто окатили горячей водой, лицо его все запылало, кровь ударила в виски. Полетели в сторону быстро снятые царские одеяния. Престарелый муж оказался в горячих объятиях жены. Он прильнул к красивой груди Марии, стал целовать ее в губы, в шею, осыпать поцелуями прекрасное тело молодой красавицы.

Мария трепетала, прижималась к мужу, страстно постанывая, шептала ему на ухо ласковые слова.

Разгоряченный похотью, старик пустил слюну на шею супруги, попытался выполнить супружеские обязанности, но ничего у него не получалось. Царица еще больше зажигалась страстью, жалась к Василию, но все было бесполезно. Старик, весь в поту, медленно отвалился от жены. Мария повернулась спиной к супругу и зашлась в рыданиях.

– Что ты, что ты, Мариюшка! Зачем так убиваться по пустякам. Сегодня не получилось, в другой раз получится, – успокаивал супругу царь.

– А если это навсегда, и ты впрямь не сможешь со мной совладать, что ж тогда я буду делать? Это, наверно, игуменья Марфа тебя чем-нибудь опоила. Недаром последнее время ты с ней часто беседы с глазу на глаз проводишь.

– Дурища ты, Мария! Беседа у меня с Марфой Нагой одна, чтобы она при всем честном народе раскаялась за то, что в Гришке Отрепьеве признала своего сына. Племянник мой, Скопин Михаил, ее уговаривает по моему поручению, чтобы она на мощах Дмитрия, которые отыскались и будут выставлены в Архангельском соборе, принародно заявила, что эти мощи Дмитрия, и Гришка Отрепьев не ее сын.

– А поверят ли люди в это? – с сомнением спросила Мария. – Ведь Марфа уже принародно не раз клялась об истинном ее сыне, и все был обман.

– Поверят! – с уверенностью ответил Василий. – Я сделаю так, чтобы поверили. Давайка, любушка, лучше спать будем, а то у меня завтра хлопотный день, опять боярскую Думу собираю.

Супруг повернулся на бок и вскоре захрапел с присвистом, оставив молодую жену с невеселыми мыслями о несостоявшейся любовной ночи.