Читать книгу Бунт. Книга I - Владимир Уланов - Страница 11

Разинцы плыли к Царицыну. Длинная вереница лодок, стругов, насадов, подгоняемая попутным ветром, быстро неслась вниз по Волге.

Казаки были довольны большой добычей и первой победой, весело гоготали, горланили разудалые песни, подшучивали друг над другом.

Есаулы угодливо заглядывали в глаза атаману, стараясь пред-угадать его желание. Но Разин был хмур. Уединился на носу струга, размышляя: «Теперь о разграблении каравана скоро узнают в Москве. Царь, конечно, не простит мне такую дерзость, самое лучшее, что меня ждет, – это плаха. Пускай еще возьмут! Сейчас голыми руками меня не сцапаешь, – успокоил себя атаман и обвел гордым взглядом множество лодок. – А пока на Волге нет никого. Гуляй, казак! Хилков и Унковский сидят в своих крепостях. Я их еще попытаю. Эх, поднять бы весь Дон, да так тряхнуть бояр и воевод, чтобы всем чертям стало тошно! Только сволочи эти, домовитые, норовят в сторону. Москве в рот смотрят. Корнило тут всему голова. Эх, Корнило, Корнило, люб ты был мне когда-то! Многому я у тебя научился.

Когда же все-таки наши пути разошлись? Наверно, с тех пор, как Яковлев был избран войсковым атаманом: когда стал кланяться в ножки Москве, думать не о войске, а о своей лишь выгоде. Гребет Корнило денежки и от Москвы, и от домовитых казаков – ничем не брезгует. И куда человеку столько денег? Жадность! – пришел к выводу Степан. – Скольких эта жадность сгубила, и бедных, и богатых?! А раздать все поровну, на всех бы хватило добра!»

Вспомнились слова Корнилы Яковлева, однажды сказанные ему: «Ты, Стенька, ежели был бы не дурак и не раскидывался добром, быть бы тебе самым богатым в войске Донском, и атаманство после меня взял бы – я ведь не вечен. А то добро, которое ты людям делаешь, им зло не изведешь».

«Нет, крестный отец! Из меня такой, как ты, не получится! Сорок лет уже прожил, а сволочью не стал, тянуть на себя не научился! Не обижу людишек голодных и обездоленных, – размышлял атаман. – Наверное, я рожден для того, чтобы победить зло!»

Кто-то положил Разину руку на плечо. Он медленно повернул голову и увидел Григория – бывшего монаха, а ныне казначея его войска.

– Зачем лезешь? – в досаде огрызнулся атаман. – Аль не знаешь страха? – глаза Разина зажглись гневными огоньками.

– Ты почему, Тимофеич, бормочешь тут один? Вон есаулы без тебя скучают.

– А… – только и вымолвил атаман, махнув рукой, потом крикнул: – Ефим, черт! Где ты запропастился?

– Здесь я, батько. – Ефим стоял в новом кафтане с саблей на боку, за поясом поблескивал пистоль.

– Ну и ну! – подивился Степан. – Вот это казак! Ребята, взгляните-ка на мужика! – обратился Разин к есаулам.

Все зашумели, стали хвалить наряд Ефима. Подходили, щупали кафтан, пробовали остроту сабли.

– Спой песню! – попросил Разин.

Ефим сел рядом, озорно взглянув на атамана, спросил:

– Хочешь песню про тебя спою, что недавно надумал?

– Пой, братец! Пой! Да так, чтобы душу всколыхнуло!

Все затихли. Тряхнув русыми кудрями, Ефим запел сильным голосом:

Степан молча слушал, чему-то улыбался.

Все слушали песню с пристальным вниманием. Кое-кто из есаулов пытался подпевать, но, не зная слов, замолкал.

Когда Ефим кончил петь, Разин привлек певца сильной рукой к себе и, расцеловав в губы, сказал:

– Спасибо тебе, казак, за песню! Люб ты мне! Еремка! Давай нам с Ефимом вина!

Еремка мигом поставил чарки перед певцом и атаманом.

– Батько! Пьем за победу! – воскликнул Иван Черноярец. Степан раскурил трубку и, пуская клубы сизого дыма, весело крикнул:

– Гей, музыканты, плясовую!

Заиграла музыка, застучали резвый бубен и накры.

На палубу чертом выскочил Еремка и повел плясовую. Замелькали в танце руки и ноги, вихрем носился молодой казак, выделывая замысловатые коленца.

На круг вышло еще несколько удалых есаулов, закружившись в быстрой, огневой пляске. Палуба трещала и стонала под ударами резвых ног.

У Степана в глазах заиграли веселые огоньки. Он закричал, подбадривая музыкантов:

– А ну, поддай! Чаще! Чаще!

Музыканты заиграли еще быстрее. Разин легко вскочил, пронесся вприсядку по палубе. Он неистово вертелся волчком, выделывая невообразимые кренделя, вкладывая в пляску всего себя, свою душу.

Вся горечь, вся внутренняя борьба его страстей, все наболевшее выплеснулось в этом бешеном танце.

Но вдруг атаман сел на место, залпом выпил приготовленную ему чарку вина. Глаза его потухли, лицо окаменело, брови лишились грозной хмури: казалось, он задремал.

– Братцы, – крикнул Еремка, – батько спать будет!

Есаулы, стараясь не шуметь, ушли, Еремка заботливо набросил на плечи атамана бобровую шубу.

* * *

Разинское войско подплыло к Царицыну в ночь на 25 мая.

Атаман приказал как можно тише и незаметнее подгрести к самому городу.

Царицынские крепостные стены черной громадой возникли перед казаками, пугая своей неприступностью. В это время город должен был спать, но по всему было видно, что разинцев здесь ждут: на валу и на крепостных стенах маячили стрельцы, у пушек горели наготове зажженные фитили.

Раздался резкий свист атамана – условный знак к приступу города, и казаки ринулись на вал.

Сам атаман с саблей в руке бежал первым. В темноте было плохо видно, и казаки, спотыкаясь о камни и коряги, злобно ругались. Наступающие лавиной неслись к крепостному валу, откуда уже ударили пушки. Запахло порохом, едкий дым застилал глаза. В первых рядах казаков появились убитые и тяжело раненые. Разинцы остановились, некоторые попятились, кое-кто в страхе упал наземь, боясь пушек.

По приказу атамана есаулы быстро перестроились, подтянули фальконеты и обстреляли вал и крепостные стены.

Царицынские стрельцы в ответ беспрерывно палили из пушек и пищалей, нанося ощутимый урон разинскому войску.

Степан собрал есаулов на совет, чтобы решить, что делать дальше.

– Что, братцы, понюхали царицынского пороха? Ишь, какими калачами воевода Унковский нас встречает! – с усмешкой обратился атаман к есаулам.

– Уж куда лучше! – ответил Фрол Минаев. – У меня уже десять матерых казаков убили; еще раз-два сходим на вал – и всех перебьют.

– Бояться смерти, так и победителем не быть! – ответил Фролу Якушка Гаврилов, с глубокой царапиной на щеке, из которой сочилась кровь. – Ты что же, хочешь брать город, и чтобы ни один человек не пал?

– Что толку, если мы здесь сложим свои головы! Разве лучше будет? – сердито заговорил Черноярец.

Степан на минуту задумался, затем сказал:

– Чую, что Царицын нам не одолеть, а так уйти – жалко. Давайте начнем с ними переговоры.

– А что – неплохо бы и поговорить! Можно попытаться, – поддержал атамана Иван Черноярец. – Сам я и начну.

– Может, жребий бросите? – посоветовал Разин, жалея друга.

– Нет, нет, нет, – запротестовал есаул. – Я пойду и скажу, что надо. А пока я с ними балясы точу, вы продвигайтесь ближе к валу, а то стрельцы бьют беспрестанно из пушек, встать не дают.

– Тогда начнем! – сказал Степан и отошел с Черноярцем в сторону, где они быстро обсудили, что есаул будет говорить.

Стрельба с обеих сторон на некоторое время прекратилась. Царицынцы настороженно ждали, вглядываясь в ночную темь. Вдруг раздался необыкновенно зычный голос атамана.

– Эй, на валу! Эй, на стенах, не стреляйте! К воеводе для переговоров идет войсковой есаул Иван Черноярец.

Стрельцы зажгли множество факелов, стараясь осветить как можно лучше подступы перед валом.

Из тьмы, со стороны разинцев, обозначилась высокая фигура есаула в сопровождении двух человек, которые встали чуть поодаль от него.

Иван Черноярец с достоинством, не торопясь, начал плести хитроумную речь, дабы отвлечь внимание царицынцев. Но вот чуткое ухо Ивана уловило легкий свист – условный сигнал.

«Пора уходить. Ребята уже, наверное, подобрались под вал», – подумал Черноярец и растворился во тьме, хотя воевода еще что-то кричал, грозился.

Разинцы, подошедшие почти вплотную к валу, дружно ударили из фальконетов и пищалей, с криком бросились на приступ.

Дико орущая толпа казаков, махая саблями, бердышами, пиками, топорами или просто заостренными кольями, мчалась на вал. Кое-кто из стрельцов от неожиданности растерялся и стремглав помчался под защиту стен крепости. В некоторых местах казаки уже заскочили на вал, дрались врукопашную со стрельцами.

Ефим, с огромной дубиной в руках, старался быть невдалеке от атамана. Ловко владея необычным оружием, он сбивал за один взмах по несколько человек. Ничто не могло устоять против могучего воина: ломались сабли, в щепки разлетались древки пик и бердышей. Вот зоркий взгляд казака уловил, что один из стрельцов норовит сзади срубить Разина.

– Поберегись, батько! – заорал во всю глотку Ефим. Страшный удар дубины вогнал голову стрельца в плечи, тот без звука осел на землю.

* * *

Унковский вместе с головой Кручининым забегали по рядам стрельцов. Воевода ругался, кричал, материл служилых на чем свет стоит, угрожал страшными карами за трусость.

Наконец, царицынцы оправились от страха, вступили в схватку с казаками, стали спихивать их с вала, беспрестанно палить вниз из пищалей и пушек.

Воевода заставил пушкарей развернуть орудия и стрелять прямо по валу, где в схватке смешались стрельцы и казаки. Постепенно разинцы были сбиты с вала. Они вынужденно отступили и откатились во тьму.

Воевода и голова перевели дух, еще не совсем веря в успех. Трясущимися руками Унковский вытер вспотевшее лицо.

– Чуть было не прорвались, – испуганно озираясь, сказал голова. Из тьмы, со стороны разинцев, хлопнуло несколько выстрелов. Кручинин как-то странно подпрыгнул, схватившись за голову руками, и навзничь упал на землю. Унковский в страхе уставился на безжизненное тело головы. Казацкая пуля угодила Кручинину прямо в глаз, пробив затылок.

Воевода перекрестился:

– Господи! Господи, за что на нас такие напасти! – потом приказал унести погибшего в крепость.

После случившегося Унковский заперся в крепости и больше на вал не появлялся.

До рассвета казаки ходили на приступ еще несколько раз, но царицынцы сильным огнем из орудий отбивали натиск разинцев.