Читать книгу Комментарии к «Государю» Макиавелли - Владимир Витальевич Разуваев - Страница 5

Устоявшаяся с некоторых пор точка зрения состоит в том, что посвящение было написано где-то между сентябрем 1515 и сентябрем 1516 гг.[77] Во всех рукописях данного периода есть посвящение Лоренцо II[78]. В сентябре 1515 г. тот стал капитан-генералом Флоренции, а 8 октября 1516 г. – герцогом Урбинским. Соответственно, в последнем случае Макиавелли стал бы обращаться к нему не только как к «Его светлости» (eccellenza), но как к герцогу (magnificus и Duke)[79].

Здесь есть дополнительное уточнение. Макиавелли, как он сам писал в письме к Веттори, первоначально собирался посвятить свой труд Джулиано Медичи[80]. Об этом было известно из того же письма, информация из которого могла быть известной во Флоренции. Джулиано умер в марте 1516 г. Едва ли опытный государственный чиновник стал бы искать нового адресата своего посвящения до смерти прежнего, тем более находящегося в родстве с Лоренцо. Соответственно, наиболее вероятно в этой ситуации, что новое посвящение появилось в промежутке между мартом и октябрем 1516 г[81].

Таким образом, между написанием основного текста книги и окончательным выбором посвящения прошло минимум чуть больше двух лет. Немалый срок, за который прошло немало событий. За это время изменилась политическая ситуация, изменился «кадровый состав» власть имущих в Риме и во Флоренции, да и сам Макиавелли тоже переменился, причем весьма существенно.

В уже цитировавшемся выше письме Веттори от 10 декабря 1513 г. Макиавелли пишет, что закончил книгу о государствах (принципатах) и собирается поднести ее брату папы Льва X Джулиано Медичи. Понтифик сделал того гонфалоньером, главнокомандующим католической церкви – пост, на котором некоторое время назад был знаменитый сын не менее знаменитого папы Александра VI – Чезаре Борджиа. Поговаривали, что Лев X может по примеру Александра VI создать для своего брата княжество в центре Италии на основе папского государства в Романье. Больше того, некоторые исследователи считали, что Макиавелли надеялся на объединение Италии под властью папы из династии Медичи, в соответствии с моделью взаимоотношений Александра VI и Чезаре Борджиа[82].

Если учесть верную службу Макиавелли республиканскому режиму Флоренции, то выбор адресата посвящения вроде бы выглядит странным. Кажется, что автор «Государя» не только с легкостью меняет политических покровителей, но и надеется, что новая власть забудет его политическое прошлое и прибегнет к его услугам. Однако Макиавелли с легкостью находит аргумент в пользу гарантии своей будущей лояльности клану Медичи. В письме послу Флоренции в Риме Франческо Веттори бывший секретарь Совета десяти утверждает, что Джулиано Медичи может не сомневаться в его верности. Доказательство этого утверждения выглядит парадоксальным в лучшем духе автора «Государя»: лояльность гарантирована тем, что автор прежде был всегда безоговорочно верен своим покровителям, противникам клана Медичи.[83]

К этим словам можно относиться по-разному. Марк Юсим замечает, что рассуждения флорентийца принадлежат потерявшему работу профессиональному политику, который забыл собственные рецепты политической мудрости и предлагает услуги бывшему врагу, на верность противнику которого он ссылается. Российский ученый увидел в этом либо крайнюю наивность, либо крайнюю беспринципность.[84]

На мой взгляд, Макиавелли проявил скорее политический цинизм, чем наивность или беспринципность. Данные Юсимом определения («крайняя наивность» и «крайняя беспринципность») справедливы только по меркам нашего времени. У Макиавелли, безусловно, были иллюзии в отношении режима Медичи[85]. Не надо забывать также об особенностях психологии минувших столетий. Макиавелли вел себя как типичный представитель своей страны и своей эпохи. Находясь в тюрьме, он даже пишет два сонета, посвященные «Великолепному Джулиано Медичи» и полные лести в отношении тогдашнего правителя Флоренции. И пусть даже ставка на «Государя» у него не удалась, работу он все же во Флоренции в конце концов получил, к тому же именно от семейства Медичи, пусть даже на условиях «временной занятости».

С другой стороны, есть немало исследователей, которые полны сомнений в отношении подспудных причин данного посвящения. В конце концов, после возвращения Медичи к власти, Макиавелли увидел Флоренцию порабощенной, был заключен в тюрьму и подвергался пыткам, его карьера была разрушена. Разве в такой ситуации после освобождения из заключения люди тратят свои силы на то, чтобы научить своих врагов искусству управления государством? Добавим к тому, что Никколо был убежденным республиканцем. Отсюда версия, что данную работу автор писал как политическую сатиру[86]. Правда, эта точка зрения не является популярной и совершенно не подтверждается перепиской самого Макиавелли[87], хотя сам по себе подход, безусловно, является оригинальным и остроумным.

Предполагаемый патрон Никколо, которому должна была быть посвящена книга, скончался в 1516 г… Позднее посвящение поэтому было сделано Лоренцо, сыну Пьетро Злосчастного, герцогу Урбинскому, внучатому племяннику Лоренцо Великолепного, ставшему преемником Джованни в качестве главы Флоренции. Все тому же Медичи.

Ситуация на деле исключительно проста: Макиавелли, как он пишет в следующем же предложении, собирался «снискать милость правителя». По той причине, что ему нужна была работа, и он надеялся, что клан Медичи таковую ему предоставит. Это, наверное, главная причина выбора адресата посвящения. Им должен был стать видный представитель клана Медичи. Не один, так другой. Есть и другая причина данного выбора. Исследователи отмечали, что мистический новый государь у Макиавелли появится скорее в лице молодого Медичи, нежели потерпевшего политическое поражение Чезаре Борджиа[88].

Другое дело, что автор «Государя» писал не только для Медичи. Антонио Грамши высказал предположение, что автор «Государя» ориентировался на политическую подготовку «неосведомленного», народ, городскую демокра^тию[89]. Мне кажется, что здесь есть сознательное лукавство. История «Тюремных тетрадей» прекрасно известна, так что у Грамши были причины выдвинуть данную точку зрения. Не мне, во всяком случае, критически относиться к той интеллектуальной игре, которая прослеживается в его предположении. Но Макиавелли писал все же не для того, чтобы политически образовывать «необразованных». Скорее основной аудиторией должен был стать круг, близкий к флорентийскому политологу, круг, который мы сейчас называем «политическим сообществом» (здесь очень интересна переписка Макиавелли с друзьями, которая показывает, насколько сильна была в его окружении тяга к политике и политическим дискуссиям)[90].

Так что есть достаточная доля уверенности в том, что «ядро» аудитории, на которую ориентировался Макиавелли, должны были составить, пользуясь терминологией Грамши, именно «осведомленные»[91]. Причем у нас есть свидетельства того, что последние с восторгом читали и перечитывали творение великого флорентийца. Недаром Ришелье заказал своему библиотекарю Машону «Апологию» Макиавелли. (Вообще надо сказать, что сравнение «Государя» Макиавелли и «Политического завещания» Ришелье[92] не просто весьма интересно, но и способно, на мой взгляд, привести к некоторым неожиданным переоценкам тех или иных пассажей как итальянского мыслителя, так и французского государственного деятеля). Больше того, Ришелье оплатит за свой счет издание «Государя».

Резюмируя вышесказанное, мы получим следующие результаты в отношении аудитории, на которую ориентировался Макиавелли:

– клан Медичи;

– политическая элита Флоренции и, возможно, Италии;

– политическое сообщество Флоренции и, возможно, Италии;

– возможно, все, кого интересовала политика.

Ну, а теперь, перейдем собственно к комментированию текста.

Обыкновенно, желая снискать милость правителя, люди посылают ему в дар то, что имеют самого дорогого или чем надеются доставить ему наибольшее удовольствие, а именно: коней, оружие, парчу, драгоценные камни и прочие украшения, достойные величия государей. Я же, вознамерившись засвидетельствовать мою преданность Вашей светлости, не нашел среди того, чем владею, ничего более дорогого и более ценного, нежели познания мои в том, что касается деяний великих людей, приобретенные мною многолетним опытом в делах настоящих и непрестанным изучением дел минувших.

Если называть вещи своими именами, то у Макиавелли, конечно, не было того, что он с внешним удовольствием перечисляет: коней, оружия, парчи, драгоценных камней и прочего. Здесь, однако, важно обратить внимание на уверенность в себе Никколо, который искусно приравнял свои знания политики к наиболее ценным для того времени подаркам. Обратим также внимание, что в самом начале своей работы автор «Государя» отмечает, что в своей книге будет сочетать практическое знание современной политики с книжным знанием.

Есть точка зрения, согласно которой доминантное Я в «Государе» идентифицируется с Макиавелли как автором текста. Оно обращено к двойной аудитории, распознаваемой как Ты и Вы. Первое обращение – к идеальному государю, объекту коммуникации. Вы обращено к конкретному адресату, Лоренцо Медичи, действующему лицу, который может реализовать идеологию автора книги[93].

Положив много времени и усердия на обдумывание того, что я успел узнать, я заключил свои размышления в небольшом труде, который посылаю в дар Вашей светлости.

Возможно, что наиболее интересно здесь, почему Макиавелли написал именно «небольшой труд» (uno piccolo volume), ведь в глазах Медичи более объемистое сочинение вроде бы могло показаться приемлемее для тех целей, которые ставил перед собой автор. Одно объяснение на поверхности и уже упоминалось выше – флорентиец спешил как можно быстрее зарекомендовать себя в глазах победившего клана и получить у него работу. Второе объяснение вытекает из прагматизма Макиавелли: мне кажется, что небольшой объем книги во многом связан с тем, что он надеялся: занятые множеством дел Медичи и другие власть имущие скорее прочтут компактное, нежели объемное произведение. Он сам в одном из писем к Веттори сомневался в том, что у Джулиано Медичи найдется время для «Государя». Власть имущие вообще не любят читать большие труды. И раньше, и теперь.

Ирония судьбы заключалась в том, что когда Макиавелли преподнес Лоренцо Медичи свой piccolo volume, тот был так занят разглядыванием подаренной ему своры собак, что не обратил внимания на подарок. Что ж, Никколо любил подобные эпизоды. Правда, не тогда, когда они касались его лично.

И хотя я полагаю, что сочинение это недостойно предстать перед вами, однако же верю, что по своей снисходительности вы удостоите принять его, зная, что не в моих силах преподнести вам дар больший, нежели средство в кратчайшее время постигнуть то, что сам я узнавал ценой многих опасностей и тревог.

Здесь Макиавелли наверняка не случайно делает упор на личный практический опыт, на котором, по его словам, основано его произведение. Сам он писал в этой связи Веттори: «… По прочтении этой вещи будет видно, что я не проспал и не проиграл в бирюльки те пятнадцать лет, которые были посвящены изучению государственного искусства, и всякий захочет использовать богатый опыт человека, готового им поделиться»[94]. Для него в той ситуации было жизненно важно подчеркнуть свои практические знания[95].

Я не заботился здесь ни о красоте слога, ни о пышности и звучности слов, ни о каких внешних украшениях и затеях, которыми многие любят расцвечивать и уснащать свои сочинения, ибо желал, чтобы мой труд либо остался в безвестности, либо получил признание единственно за необычность и важность предмета.

Нам всем очень повезло, что автор вроде бы не заботился о красоте слога и звучности слов в понимании своего века. Он мог бы это сделать – и получилось бы, возможно, подобие его стихотворений, о которых почти никто сейчас ничего не знает[96]. За формой – почти наверняка неудачной, во всяком случае для нынешнего времени – пропал бы смысл великой книги.

Действительно, главное сочинение Макиавелли написано исключительно простым и вроде бы понятным языком; действительно в нем отсутствуют внешние словесные украшательства. Между тем, флорентийец был прекрасным писателем, снискавшим успех у аудитории не в последнюю очередь из-за взыскательного стиля. Тем не менее, он сознательно пошел по пути, который казался ему упрощением языка. Очередная загадка Макиавелли?

Впрочем, в отношении стиля далеко не все так просто, как могло бы показаться. Упрощение упрощением, однако Никколо был среди тех, кто самым активным образом принял участие в создании современного итальянского языка[97], хотя, когда речь идет о лексике Макиавелли, я полностью согласен с замечанием, что тут «мы находимся на флорентийской территории»[98]. Иными словами, огромнейшее значение имеют тогдашние особенности данного диалекта. Встречающиеся в текстах автора «Государя» идиомы образовались из двух источников: канцелярской лексики флорентийской коммуны XIII века и следствия частичной реформы языка государственных актов Колюччио Салютатти* во второй половине XIV века. Макиавелли объединяет эти два подхода и создает на их основе нечто своеобразное. Безусловно, в конкретных случаях выбор Макиавелли тех или иных лексических и синтаксических конструкций происходил в рамках авторского лингвистического сознания и характеризовал его личность[99]. Следует подчеркнуть, что язык Макиавелли был одинаков и в его дипломатической корреспонденции, и в научных трудах.

Одновременно следует иметь в виду и то обстоятельство, что великий итальянец, как писалось уже давно и много раз, проявлял определенное пренебрежение к точности своей терминологии. В результате – бесконечные споры среди поколений исследователей по поводу того или иного понятия и огромная литература с анализом таких ключевых слов у Макиавелли как, например, stato, virtù, fortuna и др. Причем значительное число авторов не без успеха отстаивают правоту своих интерпретаций.

Этому возможны несколько объяснений. Первое и главное состоит в том, что Макиавелли был сыном своего времени. Судить его слог и разбирать терминологию можно только с учетом того факта, что требования нынешней науки в его эпоху еще не существовали. Отсюда и бросающаяся в глаза небрежность понятийного аппарата и вытекающие отсюда различного рода трактовки того или иного термина. По этому поводу есть немало скептических замечаний в исследованиях[100]. Один из исследователей позволил себе даже уничижительное замечание относительно «примечательной ограниченности его политического словаря»[101].

Второе объяснение заключается в цели, которую перед собой поставил флорентиец: написать что-то вроде учебника или даже скорее пособия для государей в отношении управления государствами. Все остальное казалось ему, якобы, побочным. Отсюда вполне естественное отношение к языку и понятийному аппарату.

Третье объяснение состоит в том, что работу желательно было написать быстро. Затем она почти не переделывалась или не переделывалась вообще. Это обстоятельство объясняет многое.

В-четвертых, следует иметь в виду дополнительно и то, что Никколо периодически был небрежен, что сказывалось и на его работе, и на взаимоотношениях с людьми.

В скобках попробуем представить, как хохотал бы Макиавелли (а он любил это делать), узнав о многочисленных трактовках используемой им терминологии.

Наконец, пятое возможное объяснение заключается в признаваемом немалым числом исследователей факте: сравнительно небольшое произведение Никколо написано в разных жанрах и разных стилях. Впрочем, здесь есть и другие мнения.

Я желал бы также, чтобы не сочли дерзостью то, что человек низкого и ничтожного звания берется обсуждать и направлять действия государей.

Здесь Макиавелли в своем очередном самоуничижении с точки зрения нашей современности прямо противоречит духу собственных заявлений о значимости своих трудов по исследованию основ власти и управления обществом, а также данного произведения (в котором он видит «средство в кратчайшее время постигнуть то, что сам я узнавал ценой многих опасностей и тревог»), однако в принципе это совпадает с нашими представлениями об особенностях той эпохи. Такое поведение в известных случаях была нормой, и это надо просто принять как естественную черту того времени.

И все же бросается в глаза гордыня автора (в действительности ему присущая, по свидетельствам его друзей), который не только обсуждает действия государей, но и берется направлять власть имущих в том, что касалось их действий в отношении государств. Эта гордыня особенно заметна на фоне искусственного принижения собственного образа («человек низкого и ничтожного звания»). Необходимый эмоциональный баланс воздействия на аудиторию, будь то один человек или множество, был, таким образом, достигнут. Один из приемов флорентийца. С другими нам предстоит познакомиться позднее.

Как художнику, когда он рисует пейзаж, надо спуститься в долину, чтобы охватить взглядом холмы и горы, и подняться на гору, чтобы охватить взглядом долину, так и здесь: чтобы постигнуть сущность народа, надо быть государем, а чтобы постигнуть природу государей, надо принадлежать к народу.

Внешне наблюдение это не совсем удачно с точки зрения истины. Едва ли сам Макиавелли отказывал себе в возможности постигнуть «сущность народа». Больше того, в своих книгах он нередко пытался, причем с успехом, выполнить эту задачу. Другое дело, что данная фраза, видимо, была продиктована желанием осторожно объяснить, почему «человек низкого и ничтожного звания» рискнул взяться поучать государей.

Можно, конечно, предположить и большее. Сам Макиавелли принадлежал к народу, Лоренцо II (до него – Джулиано) – к государям. Соответственно, данный пассаж можно интерпретировать при желании и как честолюбивое намерение стать вровень с тем, кому адресовано это посвящение. Втайне, конечно. В том числе втайне от Лоренцо II. Правда, мне временами все-таки кажется, что это слишком сложное объяснение слишком сложного замысла.

Наконец, есть предположение, что речь идет о сатирическом пассаже. Основанием этой точки зрения является, в частности, далеко не лестные высказывания о человеческих слабостях народа и государей, которые рассыпаны по этой книге.

Как бы то ни было, с точки зрения Макиавелли существует некая техника правления, правители и подданные могут иметь разную точку зрения на происходящее, и все зависит от перспективы, с которой наблюдаешь за событиями[102].

Пусть же Ваша светлость примет сей скромный дар с тем же чувством, какое движет мною; если вы соизволите внимательно прочитать и обдумать мой труд, вы ощутите, сколь безгранично я желаю Вашей светлости достичь того величия, которое сулят вам судьба и ваши достоинства.

В данном случае книга предстает прежде всего как своеобразное пособие для государей[103]. Причем пожелание Макиавелли государю «достичь того величия, которое сулят ваша судьба и ваши достоинства» не пассивно, оно выглядит здесь деятельным: он, в конце концов, указывает на путь к выработке возможной стратегии государя. Сунь-цзы в свое время был более категоричен: «Если полководец станет применять мои расчеты, усвоив их, он непременно одержит победу; я остаюсь у него. Если полководец станет применять мои расчеты, не усвоив их, он непременно потерпит поражение; я ухожу от него. Если он усвоит их с учетом выгоды, они составят мощь, которая поможет и за пределами их»[104].

И если с той вершины, куда вознесена Ваша светлость, взор ваш когда-либо обратится на ту низменность, где я обретаюсь, вы увидите, сколь незаслуженно терплю я великие и постоянные удары судьбы.

Прямое обращение Макиавелли за помощью к правящей флорентийской элите. Необходимо еще раз отметить, что в то время такое поведение зазорным не считалось. Больше того, иметь влиятельного покровителя, пусть даже и с помощью раболепия, выглядело вполне нормально и даже вызывало зависть.