Читать книгу Нуар в таёжных тонах. Дознание капитана Сташевича - Владимир Владимирович Гораль - Страница 7

Миновала жестокая таёжная зима. Окончились смертельные морозы, когда столбик термометра падал ниже сорока. Унялась вьюга, выматывающая душу и воющая неприкаянным ночным волком. Потеплел дневной ветер, который раньше обжигал ледяным огнём.

Всё, что возможно узнать о прежних жильцах своего дома, капитан Сташевич разузнал. Собственно, иначе и быть не могло. Какой же он начальник оперчасти в противном случае?

В добротном староверском жилище до капитана обитала маленькая семья, состоящая из молодой женщины двадцати шести лет от роду, и её пятилетней дочери Маши. Звали ту женщину Елена Поплавская. Она служила фельдшером при лагере и числилась юной вдовой фронтовика.

Между прочим, по девичьей фамилии Елена была Смирновой – Поплавской она стала по мужу. Разбираясь в этой истории, Сташевич вспомнил о старинной фотографии, увиденной им в бывшем доме пропавшей фельдшерицы. Той самой, где вислоусый пожилой поляк Поплавский из польского городка Червены был изображён со всем своим небольшим семейством.

Получалось, что карточка та Поплавского, мужа Елены. Это нехитрое умозаключение повело Андрея дальше. Судя по всему, молодая вдова своего погибшего мужа любила и уважала. В противном случае не стала бы она сберегать и вешать на заметное место его семейную реликвию. Со временем, видимо, Смирнова-Поплавская собиралась передать карточку своей дочери. Тем самым Елена сохранила бы для подросшей Марии родовую память о погибшем отце.

Однако мама Лена забыла учесть одно важное обстоятельство: девочку пришлось бы посвятить не только в хроники рода, но ещё и в небезопасную историю о явно непролетарских польских корнях. Странное, не совсем типичное поведение для заботливой матери. Юной советской женщине, верной сталинистке и комсомолке, следовало бы вести себя более осмотрительно.

На фотокарточке в личном деле сама Елена выглядела почти ребёнком, симпатичной светленькой девочкой. Она показалась Андрею чем-то очень похожей на Дашу, нынешнюю фельдшерицу. Правда, у Даши Громовой выражение глаз было не таким наивным. Более взрослым, что ли? Дарью и прислали на замену Поплавской. Причём сделало это начальство управления лагерей Тайшетского района относительно оперативно, буквально через неделю после несчастного случая, произошедшего с фельдшером «Бирюслага» и её дочерью.

Личное дело пропавшей без вести фельдшерицы деталями не изобиловало, информация была скупа: Елену Смирнову-Поплавскую война застала в гостях у польской родни мужа, в городке Червены, что на юго-западе Украины. Эти области только в сороковом году отошли Советскому Союзу. Ранее они находились в составе Польши. Поплавская каким-то чудом успела эвакуироваться в самый последний момент, вместе с отступающими красноармейцами.

А вот о самом несчастном случае в документе ничего не упоминалось. В архиве лагеря должно было храниться бумаги об оперативном дознании – в связи с этим странным исчезновением. Таковые, однако, отсутствовали. Обращаться к начальнику лагеря за подробностями Андрею не слишком хотелось. Он хорошо помнил, как Бабр откровенно замял эту тему, уйдя от разговора о прежних жильцах дома.

Заместитель Сташевича, младший лейтенант Алексей Иванович Рогозин, на вопросы о произошедшем с Поплавскими тоже отвечать не рвался. Этот стареющий офицер производил впечатление туповатого, не слишком инициативного служаки, к тому же пьющего. Хотя дело, в какой-то мере, он всё же прояснил.

– Так это, – наморщил и без того мятую физиономию Рогозин. – Хозяин их забрал… Ну, Поплавскую с дочкой. В смысле, медведь их осенью в тайгу утащил. Лето плохое вышло, неурожайное – ни грибов тебе, ни ягод. А мишке чем-то жир добирать на зиму надо. Ну, он их и того… схарчил, видать! Говорили люди Поплавской этой: не суйся в тайгу в одиночку. Так нет, она сунулась, да ещё и с ребёнком. Видать, по ягоды пошла. Вот и сходила.

Нелогичность рассказа удивила. Андрей поднял взгляд на своего заместителя:

– Постойте. Какие, к чертям, грибы-ягоды, если лето неурожайное?

– А я почём знаю? Говорю же, незнайки городские! Чего с них взять? – пожал узкими плечами младший лейтенант.

Его потёртые погоны на засаленном, видавшем виды кителе встопорщились, встали домиком, словно крылья сердитого воробья.

– Дознание хоть провели? – не унимался Сташевич.

– Ну, провели. Как без этого, – вздохнул Рогозин.

– И где материалы? Папка с дознанием где? – капитан начал раздражаться на этого увальня.

– Так у начальника лагеря! У Ивана Петровича Бабра. Товарищ майор лично дознавался, у него и папка, – сорвался, перейдя на визг, младший лейтенант с лицом пьющего старика.

– Что с вами, Алексей Иванович? – истерику починенного следовало прекратить, и Сташевич это сделал ледяным, нарочито спокойным тоном. – Вы так странно реагируете, будто вину за собой чувствуете.

– Простите, товарищ капитан. Нервы, – буркнул Рогозин.

Пряча глаза, он трясущимися пальцами стал перекладывать на столе тонкие папки с личными делами военнопленных.

– Ага, нервы. Разумеется, – не без сочувствия к этому незадачливому пьянице вздохнул про себя Сташевич. От Рогозина с утра разило, как от винной бочки.

Младшему лейтенанту сострадал Андрей неспроста. Из личного дела и, главное, из рассказов майора Бабра вытекало, что Алексей Иванович Рогозин – свой брат, фронтовик. Как и Сташевич, прошёл мужик всю войну разведчиком. С самого начала, от рядового солдата до офицерского звания дослужился. Четырежды был ранен, тяжело контужен. Домой вернулся к семье. А там! Как в жалостливой народной песне, которую безногие инвалиды войны по вокзалам стонут:

Сорвался тогда Алексей Иванович Рогозин, кавалер двух орденов Славы. В приступе гнева жену-изменницу помял и полюбовника едва не убил. Дело как-то замяли. Но Рогозин всё не унимался – пил, дебоширил. Друзья его с трудом урезонили, отправили на должность малую, сюда, в «Бирюслаг». Подальше от начальственных глаз, как говорится. На новом месте младший лейтенант вроде в руки себя взял. Долго держался, но вскоре запил опять. Причём в точности после того, как Елена Поплавская и её дочь в тайге сгинули…