Читать книгу Медведь - Владимир Власов - Страница 8

– Лозовский Петр Григорьевич, – начал Потапчук. – Шестьдесят семь лет. Отец был шахтером, а мать бухгалтером в правлении. Судя по всему, жили небогато. Тогда все так жили. Активно строили коммунизм, боролись с врагами народа… Наверное, из-за этой постоянной бедности Лозовский и мечтал о богатстве и славе.

Отец Лозовского исчез еще во время чисток тридцать восьмого. Три года Петр жил вместе с матерью – подрабатывал в правлении помощником истопника. А потом, во время взрыва на шахте, погибла и мать…

В палате царил серый полумрак. Огромная кровать с высокими спинками, увешанными какими-то странными, жуткими на вид приспособлениями. Возле кровати капельница. От нее к левой руке матери змеится резиновый шланг. Какие-то ящики на полу, от которых провода и трубки тянутся под белую простыню.

И лицо матери было таким же белым, как простыни. Ни кровинки. Большие черные глаза смотрят спокойно, без удивления. Петр подошел к кровати. Мать увидела его, улыбнулась одними кончиками губ.

– Вот ты и пришел, – еле слышно произнесла она.

– Мама, – сказал он, присаживаясь возле кровати.

Странно, Петра не покидало чувство нереальности происходящего. Все было не так, не по-настоящему, выдумано. Ведь это она, мать, всегда сидела возле его кровати, когда он лежал с простудой, это она держала его за руку и разговаривала с ним. А теперь все перевернулось, и теперь между ним и этим огромным миром там, за окном, никого нет.

– Мама, – сказал он и поцеловал ей руку.

– Ты всю жизнь провел в темноте шахты, под землей, в двух шагах от преисподней… – бормотала она. – Вот темнота и не отпустила тебя… Позови ко мне сына.

– Мама, это я. Я здесь.

– Сынок… Ты… – Мать осеклась, повернула к нему голову. – Ты пришел…

– Конечно, мама. Как ты?..

– Когда-нибудь ты будешь другим, – горячо зашептала она. – Я видела сон. А вчера отец пришел и сказал… Разве я не говорила тебе? Я ведь знала, что так и будет!..

– Ты, мам, лежи, не разговаривай, набирайся сил.

Петр старался не касаться простыни, которой была укрыта мать. Из-под нее во все стороны топорщились пипетки и трубочки. И все они уходили в живое тело матери.

Она внимательно на него смотрела. Петр осторожно погладил кончиками пальцев худенькую ладонь.

– Бойся темноты, сынок. Не уходи под землю. Не делай этого…

– Не буду, мама…

– Запомни это! – сказала она резко. – Слушай себя, ищи свет в себе, иди за этим светом… Он приведет, он укажет… Только наверх.

– Да, мама.

Петр не понимал, о чем она говорит. Какой-то бред. Ей совсем плохо.

– Ты, верно, думаешь, что твоя мать – сумасшедшая. – Она закрыла глаза и отвернулась. – Думай что хочешь. Это не важно. Только помни: наверх. Иначе темнота засосет тебя, и ты никогда не выберешься к свету – забудешь дорогу… Вот и отец так же… Помни…

– Хорошо, мама.

Он посидел с ней еще минут пять. Она молчала. Лежала с закрытыми глазами, и только едва заметное дыхание говорило о том, что она еще жива. Потом он поднялся и направился к двери. Через полчаса нужно на работу.

Он уже взялся за ручку двери, когда вновь услышал ее дребезжащий голос:

– Наверх… Ради меня…

– Да, мама.

А на следующее утро, за несколько минут до его прихода, она умерла.

– Через месяц после смерти матери началась война. – Потапчук перевернул несколько листков. – Петр вместе с другими беженцами оказался в Сибири. Так, в одиннадцать лет, он оказался воспитанником детского дома имени товарища Коромыслова.

– Веселое у него было детство, – заметил Малахов.

– Обычное для того времени. Война, детдом… Кстати, там он занялся спортом – при детском доме была боксерская секция. Нужно признать, что определенных результатов он добился. Даже во время службы в армии он продолжал тренироваться и выступать на ринге. За несколько лет вырос до кандидата в мастера спора СССР, был двукратным чемпионом Сибири, призером чемпионата России. Он должен был войти в сборную Союза, но… Решающую роль сыграло мнение его тренера…

Потапчук порылся в дипломате и вытащил папку. Хитроумная никелированная защелка скрепляла разнообразные материалы: отпечатанные машинописные листы, какие-то справки, газетные вырезки…

– Вот… Сохранилась стенограмма совещания тренеров… «Если бы этот парень мог на минуту забыть о бабах, я бы сделал из него чемпиона мира в полутяжелом весе. Сейчас ни в одном из наших клубов нет парня, который мог бы свалить его с копыт. Когда я открыл этого парня, то обрадовался – решил, что наконец-то у меня будет настоящий чемпион. Я нянчился с ним столько лет… Но этот олух совершенно не хотел заниматься в полную силу. Такие данные… А характера маловато. Вы ж видели его на ринге – он побеждает без труда. Но вот когда я стал его сводить с настоящими боксерами, мастерами, он сломался. Четыре месяца не показывался на тренировках… Позавчера только заявился. А вы говорите об Олимпиаде!.. Да, он быстр, и удар поставлен. Даже сейчас, после четырехмесячного безделья, он справится с любым из остальных моих парней. Разве что выставить против него тяжеловеса… Однако, если ему врезать, как следует, то он сразу наложит в штаны! Вся мишура слетит с него в один миг. Весь вопрос в том, кто ему врежет? Но я уверен, что на Олимпиаде такой парень найдется. И тогда Петр сбросит перчатки и уползет с ринга. Я знаю. Он сам не знает этого, а я знаю… Повидал на своем веку…»

Потапчук перевернул страницу и посмотрел на Малахова. То что он читал, напрямую к похищению Натальи не относилось. Однако помогало уяснить характер Лозовского, выявить возможных врагов.

– Лозовский бросил спорт и устроился на работу продавцом. Администрация магазина характеризовала его с самой положительной стороны. Эти характеристики были приобщены к делу об избиении Лозовским пятерых китайцев – он забрал у них чемодан с обувью, одеждой и американской тушенкой. Был суд.

– Дали срок?

– Нет. За недостаточностью улик Лозовский был освобожден из-под стражи. Странное дело… Путаное. Я просмотрел все материалы, но так и не понял, что же там было на самом деле…

Он рисовал на потрескавшейся стене в подворотне. Мел крошился в руках – глаза Маринки выходили совсем не такими, не похожими. Со стороны это, наверное, казалось забавным: стоит подвыпивший парень и рисует девичье лицо. Вот и эти узкоглазые проходя мимо, вызывающе засмеялись, словно он отмочил только что забавную шутку. И смех их был похож на птичий щебет.

Петр обернулся. Их было пятеро. Одинаково одетые, одинаково причесанные, одинаково скалящие свои зубы.

– Проваливайте, желтопузые, – процедил Лозовский. – А то я рассержусь, и тогда вам будет больно, до чрезвычайности больно. А потом вы поползете домой, посмотрите друг на друга и решите, что вам нужно убраться обратно в свою Поднебесную Империю.

Непонятно, зачем он это говорил. Все равно они ни черта не понимали по-русски: умели только здороваться, торговаться и материться. Стоят, тыкают пальцами в портрет, хохочут… С какой стати?!.. Это его дворик. И подворотня эта его и Маринки. И этим уродам здесь делать нечего! Скалятся!.. Придется закатить им несколько оплеух.

Одним шагом Петр сократил дистанцию. В подворотне сразу стало тесно. Обступили со всех сторон. А тот, что покоренастее, видно, понял по лицу Лозовского, что сейчас начнется и принял стойку. Каратист, что ли?.. Весь напряжен, а руки расслабленные, как плети.

Да только Лозовский знал цену этой расслабленности, что преображается в мгновенные рубящий удар, от которого сразу же проваливаешься в темноту, в глубокий нокаут.

А между тем вот-вот должна выйти Маринка. «Припудрю носик». До встречи оставалось всего минут двадцать. Лозовский рассвирепел. Не хватало, чтобы она увидела этих хохочущих над ее портретом идиотов.

И он сделал финт левой, пытаясь раскрыть защиту Коренастого, а правой нанес удар в челюсть. Замечательный прием, один из самых любимых, верный способ успокоить любого на те десять секунд, что отсчитывает рефери. Он ни о чем не думал: тело само помнило, что ему нужно делать. Удар был проведен безукоризненно, но желтопузый каким-то чудом успел уклониться. И тут налетели все остальные.

Лозовский закружился, затанцевал на месте, уклоняясь от появившихся в их руках цепей и кастетов. Руки молниеносно наносили удар за ударом, а глаза видели каждого и всех сразу.

Эти узкоглазые ребята оказались поворотливыми, но не достаточно, чтобы избежать его молниеносных ударов. Они наседали все разом, широко размахивая руками, но этим только мешали друг другу. Вот если бы они чуть разошлись в стороны и перестали мешать друг другу… Петр валил их, одного за другим.

Это было повеселее, чем на ринге: ни тебе судей, ни гонга, ни правил. Вот уже двое корчатся на заплеванном асфальте в собственной крови и блевотине. У них еще долго будет кружиться голова. А этот, с цепью, отлетел к стене и жалобно скулил. Ничего, заживут твои ребра – кости у молодых срастаются очень быстро. Через пару месяцев будешь, как новенький.

А парнишка, что так лихо крутил кастетом, от удара левой врезался головой в стену и теперь, как слепой котенок, полз на четвереньках куда-то в сторону.

И Коренастый тоже ошибся. Метил в голову, да только, вот, промахнулся. И когда, подавшись по инерции вперед, он раскрылся, Лозовский нанес ему три сокрушительных удара ниже пояса.

Коренастый завязался в узел и беззвучно разевал рот, словно выброшенная на берег рыба. Он качался, совершенно беспомощный, стараясь не упасть на асфальт, и пытался вздохнуть. Еще удар… Точка. Готов… Коренастый рухнул, как подкошенный, и не шевелился.

– Нокаут. Полная победа.

И тут на глаза ему попался чемодан. Хороший чемодан. Кожаный. Если он собирается ехать в Питер, то именно такой вот чемодан ему и нужен. А без чемодана – никуда. Без чемодана человек, как дерево – стоит на одном месте и только провожает взглядом проносящиеся мимо поезда.

Лозовский подошел к чемодану, поднял. Тяжелый. А ручка удобная, и к ней привязан ключик от замка. Дураки!.. Лозовский покосился на поверженных противников. Ну кто же ключ и замок держит рядом?!..

Петр повертел чемодан в руках. А почему бы… В конце концов, это можно расценивать как спортивный приз. По правилам, победитель получает все. На время его придется, конечно, спрятать. Мало ли… Вдруг эти желтопузые пожалуются.

Придет милиция: где чемодан? А я: «Какой чемодан? Не знаю никакого чемодана? Свидетели есть? Свидетелей нет! А эти пятеро напали на меня, хотели избить, да не получилось, не на того нарвались. Теперь вот клевещут, хотят отомстить…»

Нет улик – значит, нет и состава преступления. На нет и суда нет. А чемодан тяжелый. Интересно, что в нем? Лозовский покосился на ключик. И тут словно обожгло – Маринка! Она вот-вот выйдет из подъезда.

Петр заметался по дворику… Бочка! Он подскочил к ржавой бочке и забросил в нее чемодан. Вечером можно будет забрать.

А вот и Маринка… Вот и моя красавица, мое алиби… «Да, встретила его. Никакого чемодана у него не было. Валялись только эти хулиганы, и все.»

А через неделю он отправится в Питер. Продаст все барахло, что лежит в чемодане, и сразу махнет в северную столицу. Обживется, осмотрится на месте, работенку подыщет не пыльную, а потом и Маринку перетащит к себе. Как вовремя подкатили эти китайцы со своим чемоданом. Теперь у него есть деньги, есть с чего начать новую жизнь. О, какой она будет прекрасной, эта новая жизнь!..

– В Санкт-Петербурге Лозовский пошел в ювелиры. Быстро научился азам, а потом делал, говорят, неплохие золотые побрякушки. Данную полосу его жизни трудно проследить… – Потапчук хлопнул по папке рукой. – Женился, развелся – вот и все документы… Только слухи да косвенные улики, что ювелирное дело было для него прикрытием. На самом деле, дескать, он занимался совсем другими делами.

– Чем именно?

– Рэкетом.

Петр взял его в гараже. Просто зашел и закрыл на засов тяжелую, обшитую досками дверь. Баранов копошился у стеллажа – разматывал моток проволоки. Рядом с ним стояла бутылка коньяка.

Этот толстяк не успел оглянуться, как получил удар в солнечное сплетение. Пока он разевал рот, пытаясь глотнуть воздуха, Лозовский связал ему руки за спиной. Тонкую стальную проволоку он перекинул через крюк у потолка – один конец закрепил в тисках, а второй обмотал вокруг шеи Баранова. Теперь тот мог стоять только на цыпочках – в противном случае петля сдавливала горло.

– Я ведь предупреждал, хотел по-хорошему… – Тон Лозовского был полон безграничного терпения. – Но ты не прислушался к моим словам. Ты ничего не понимаешь.

– Ублюдок! Дерьмо!.. Ты ничего от меня не получишь! Ни копейки!

Лозовский холодно улыбнулся. Да, этот жук ничего не понимал. Он сверкал глазами и, наверное, прикидывал, как сейчас побежит в милицию и начнет строчить заявление. Дерьмо! Один из них точно дерьмо. Но Баранов имеет весьма превратное представление, кто именно. И это представление нужно уточнить. Только бы не переборщить. Плох тот пастух, что режет дойную корову.

И связи Баранова. Этот боров вхож к Остахину – председателю городского исполкома, первому человеку в Санкт-Петербурге. Седьмая вода на киселе, а все-таки родственники. Узы крови – самые прочные узы. Вот если бы через Баранова выйти на Остахина – познакомиться, подружиться, стать для Остахина нужным, полезным… Ах, какие тогда впереди откроются перспективы…

А Баранов смотрит с ненавистью.

– А ну, отвяжи меня, ублюдок! И тогда, может быть, останешься цел. А будешь упрямиться, залетишь на всю катушку. Лет семь я тебе гарантирую…

Ухмыляется… Висит с петлей на шее и ухмыляется. Что за дурак… Лозовский взял в руки бутылку с коньяком, принюхался, отхлебнул глоток. И выплюнул.

– Дрянь у тебя, а не коньяк. Зарабатываешь тысячи на подпольном пошиве одежды, а на коньяке экономишь. И машина у тебя старенькая… И куда ты деньги деваешь? Закапываешь, что ли?..

– Не твое дело, скотина!

Да. Этот стервец не понимает, как легко все это делается. Еще непуганый. Это исправимо. Опять ухмыляется. Совсем как те китайцы… Героя из себя строит. Не те, совсем не те фильмы крутят в кинотеатрах. Боец-одиночка, не идет ни на какие компромиссы, ловушка, смертельная опасность, но он смеется, а в самый последний момент поспевает помощь. Добро торжествует, враг в ужасе бежит… Да вот только кино и жизнь не имеют ничего общего. Никто не придет на помощь, и никто ничего не услышит – дверь хорошо изолирована. А он все ухмыляется. Ладно…

– Свинья!..

Лозовский надавил рукой на натянутую проволоку. Баранов захрипел, затанцевал на месте, вытянулся в струнку – петля врезалась в складки на его жирной шее.

– Кого это ты назвал свиньей? – мягко спросил Лозовский. – Я говорю с тобой вежливо, как человек, а ты хрипишь. Так кто из нас свинья?

Лицо Баранова налилось кровью.

– Я пришел к тебе, предложил помощь, защиту, содействие, а ты встретил меня грязной руганью… Так кто из нас свинья?

Баранов истошно завопил. Лозовский усилил нажим на проволоку. Крик захлебнулся.

– Вот и сейчас я продолжаю с тобой беседовать, хотя давно мог тебя прирезать, как ты того заслуживаешь… Я жду ответа. Кто из нас свинья?

Баранов что-то прохрипел, но ничего нельзя было разобрать. Лозовский отпустил проволоку.

– Ну?

– Я… Я свинья, – пробормотал Баранов. На лбу у него выступили мелкие капельки пота. С губ слетела поганая ухмылка. Глаза смотрели испуганно.

– Хорошо, что ты это понял, – кивнул Лозовский. – Жаль, что это поздно до тебя дошло. Ты истощил мое терпение, а за это надо платить… Это ты тоже понимаешь?

– Да… Понимаю…

– Значит, договорились?

И тут на Баранова опять накатило.

– Пошел ты… Ублюдок вонючий! Сволочь! Да я с тобой знаешь что сделаю!..

Лозовский снял со стеллажа канистру с бензином. Полная. Неторопливо открыл заглушку, подошел к своему пленнику и начал лить бензин ему на голову. Баранов фыркал, отплевывался. Лозовский поставил полупустую канистру на пол и отошел к двери.

– Все, – сказал он и закурил.

Баранов начал всхлипывать, как малое дитя.

Изо рта потекли слюни – пенные пузырьки, почти неразличимые на мокрой от бензина коже. Похоже, дошло. Созрел. И готов на все.

– Я хочу с тобой попрощаться, чучело, – сказал Лозовский.

– Ты псих! Сумасшедший! На помощь!..

– Ты меня достал. Сейчас вот докурю… Угадай, куда я брошу окурок?..

Баранов расплакался. Мелкие рыдания сотрясали его тело, из глаз текли слезы. «Наверное, такие же горючие, как бензин», – усмехнулся Лозовский.

– Я согласен, – прошептал Баранов. – Я согласен, согласен…

– Вот и хорошо…

– …Согласен, согласен! – продолжал выкрикивать Баранов. Он совсем обезумел от страха.

Петр аккуратно затушил сигарету, бросил окурок в банку. Подошел к пленнику и влепил ему затрещину. Баранов ударился головой о стену и замолчал, испуганно моргая глазами, огромными, карими, влажными от слез. Лозовский взял плоскогубцы и режущими гранями перекусил проволоку. Баранов грузно осел на пол.

– Слушай меня внимательно, – наклонился над ним Лозовский. – Ты для меня – никто. Но тебе повезло с родственниками. Ты немного знаешь меня. Так вот… Платить будешь исправно. Но, боюсь, рано или поздно тебе захочется рассказать Остахину о том, что здесь произошло. И тогда Остахин захочет выкинуть меня из города. Если это произойдет, ты не жилец. Ты веришь, что я говорю серьезно?

– Да, – прошептал Баранов.

– А чтобы этого не произошло, ты сведешь меня с Остахиным. И покончим с этим.

Лозовский направился к двери, отодвинул засов.

– Да, – обернулся он. – Хочу дать тебе совет. По дружбе. Если ты когда-нибудь решишь, что сможешь отыграться, то выкинь это из головы. Это будет ошибкой, самой ужасной ошибкой в твоей жизни. Последней ошибкой.

Баранов только кивнул. Глаза вытаращены, губы дрожат, на шее красная полоска от проволоки.

– До завтра, дружище, – улыбнулся Лозовский. И захлопнул за собой дверь.

– С начала восьмидесятых дела Лозовского резко пошли в гору. – Потапчук захлопнул папку: всю остальную информацию он помнил и без справок. – Первый в городе киоск, первый коммерческий магазин, первая частная бензоколонка… Этому способствовало знакомство с тогдашним главой Санкт-Петербурга Леонидом Остахиным. Знакомство переросло в тесную дружбу. Остахин предоставил Лозовскому монопольное право на торговлю спиртными напитками в ночное время, лучшие места под магазины и склады, лучшие… Ох, всего не перечислишь. В результате Лозовский сколотил колоссальное состояние и решил податься в банкиры. Теперь акционерный банк «Русич» – один из самых солидных учреждений не только в России, но и во всем мире. Кстати, в восемьдесят восьмом умерла его вторая жена. Несчастный случай… И Лозовский остался вдвоем с шестилетней дочерью.

– Чем последнее время занимался Лозовский?

– Вот мы и приступаем к главному, – сказал Потапчук. – Кто так настойчиво рвется к каналу «Орбита»: родимые уголовнички или кто-то из соперников Попкова? В этом деле плотно переплелись деньги, большие деньги, и власть. Сам Лозовский считает, что эту историю закрутила какая-то криминальная группировка. Его жена Маргарита, наоборот, склоняется к тому, что похищение Натальи устроил кто-то из политиков.

– Лозовский женат? Ты вроде говорил, что его жена умерла.

– Он совсем недавно женился в третий раз. Жена – красавица. Молодая, всего года на четыре старше Натальи. Мачеха и падчерица – почти ровесницы. И, судя по некоторым эпитетам Маргариты, между ней и Натальей устойчивая неприязнь.

– А ты не допускаешь возможность третьего варианта?

– Какого же? – спросил Потапчук. – Поделись.

– Что весь сыр-бор устроила Маргарита.

Некоторое время Потапчук молчал – обдумывал.

– Нет, – сказал он. – Ей невыгоден любой скандал, связанный с ее мужем. Страна на пороге выборов. Если пострадает ее муж, пострадает и Попков – явный лидер среди кандидатов на пост президента. А вот в случае победы Попкова, Лозовский станет кем-то вроде серого кардинала. А она, похоже, мечтает стать серой леди – незримой правительницей огромной страны.

– У нее есть размах. – Малахов посмотрел на экран телевизора. – А почему ты притащил кассету? Мне нужна фотография. Придется расспрашивать людей. Что я им покажу? Кассету?

– Понимаешь… – Потапчук озадаченно пожал плечами. – В доме не оказалось ни одной фотографии Натальи… То есть, фотографии были – Наталья в пеленках, Наталья пошла в первый класс. И все. Создается впечатление, что после смерти матери девочка вообще не фотографировалась. И когда я попросил фотографию, возникла, я бы сказал, довольно неловкая ситуация…