Читать книгу Царская карусель. Война с Кутузовым - Владислав Бахревский - Страница 12

Гражданин острова Чока юнкер Василий Перовский летел по Фонтанке к дому возле Измайловского моста. К Державину. Упаси боже – не по стихи. Орган послушать. Арфу госпожи Державиной. Лучших певцов Петербурга. Главное, в сей дом вход юнкерам не заказан.

Каблуки сапог постукивали легко, весело.

Всё замечательно! Петербург, училище, принадлежащее Главной квартире Свиты Его Императорского Величества… Их макет Уральского хребта получил высший балл. Причем Льву досталась все-таки более простая работа – строил северную часть хребта, иное дело – юг, где горы переходят в плоскогорье. Высоты малоприметные. Тут нужны терпение и кропотливейшая точность в расчетах.

Василий помахал чайке, пролетевшей вровень с гранитными берегами. Обомлел. Навстречу по Фонтанке, с офицером чуть позади, шел… император Александр. Василий сморгнул, но император не исчез. Убежать! Но как это возможно? Господи! Не оставь!

Василий замер, потом все-таки пошел… Дрожали ноги, в груди дрожало.

Государь в мундире с Георгием 4-й степени. Серебряные эполеты, треуголка с султаном.

Промелькнуло спасительное: Его Величество – офицер!

Пошел, отбивая шаг, сдал вправо, кинул руку к виску.

– Здравствуйте, юнкер! – Государь улыбнулся. Лицо, напоенное светом, глаза небесной голубизны, в глазах любовь и любопытство.

– Здравия желаю, Ваше Величество! – негромко, подчиняясь негромкому голосу государя, выдохнул из себя свой ужас и восторг будущий квартирмейстер.

– Какие молодцы у Волконского! – сказал государь сопровождавшему его офицеру. – Учиться трудно?

– Учиться водить войска – счастье, – опять-таки негромко, но звенящим голосом ответил Василий.

– Знаю, вам преподают науки умные, – согласился государь.

Улыбнулся. Пошел…

А юнкер стоял. Стоял, будто здесь-то он и вырос из земли.

Опамятовался. Побежал. Господи, это же неприлично. Пошел нарочито размеренно, а ноги не чуяли земли.

Трепета не убыло, когда уже в доме Державина осматривался.

Зала в два света. Золотистый мрамор колонн. Кресла. Стол, длинный, очень серьезный, крыт зеленым сукном. Народа немного, но юнкер почти не различал лиц.

Его вернули на землю небесные звуки органа. Орган был на хорах, звуки нисходили, заполняя собою зал, как заполнял его свет.

Пошло пение. Сначала пела Воробьева, потом Менвиль – заезжая сирена Петербурга, коей, однако, в повышении жалованья отказано. (Уже через полгода Менвиль будет в Европе, и на нее прольется золотой дождь.)

Музыкальная часть закончилась. За столом появились члены «Беседы». Перовский узнавал: адмирал Шишков, седой, чернобровый, остроглазый. Нижняя губа чуть находит на верхнюю, но лицо, при всей его строгости, добрейшее. У Державина тоже хорошее лицо, но озабочен, смотрят в листки, лежащие перед ним. Крошечный толстенький человечек, с благообразной круглой физиономией – князь Ширинский-Шихматов. Добродушно приветливый Крылов.

Среди занявших кресла за столом Василий углядел одно-единственное молодое лицо. Это был Жихарев.

Первым читал величавый граф Хвостов. Долго читал, гремел возвышенными словесами. Потом Гаврила Романович. Отнюдь не стихи. Трактат «Рассуждение о лирической поэзии или об оде».

Ширинский-Шихматов предложил на суд товарищам и публике новую свою драму, но что она такое, юнкер Перовский в тот раз не узнал.

Проснулся, когда соседи поднимались с мест: очередное заседание «Беседы любителей российского слова» закончилось.

Василий не поделился ни с братом, ни с товарищами своей великой удачей – с государем говорил!

Чудо встречи хранил в себе, как талисман, хотя узнал, что Александра можно видеть чуть ли не всякий день.

Маршрут царской прогулки: по Дворцовой набережной, от Прачешного моста по Фонтанке до Аничкова и по Невскому проспекту.

Забылся и конфуз на чтениях в державинском доме. Петербург жил двумя событиями. Одно произошло 15 сентября, другое ожидалось октября в 30-й день.

В Казанский собор граждане республики Чока попали назавтра после его освящения. Перовские 1-й и 2-й, Лев с Василием, и Муравьевы 1-й и 5-й, Александр с Михаилом. Лев и Александр были ровесниками, а Василий с Михаилом – почти погодки.

Собор строился десять лет, к его величавой колоннаде уже привыкли. Но теперь, когда это был храм, в котором можно помолиться, всё смотрелось иначе.

Как заправские квартирмейстеры-разведчики, посчитали колонны – восемьдесят две.

– Камень из Пудожа, карельский, – явил осведомленность Александр. – Вес круглых колонн по 1750 пудов, а квадратных так по 2600 пудов.

Осмотрели на гранитных пьедесталах Архангелов Гавриила и Михаила.

– Гранит сердобольский, по 7808 пудов каждый, Архангелы из алебастра, – объяснил Александр.

Постояли перед бронзовыми дверьми – копией дверей Флорентийского собора.

Перекрестясь, вошли в храм. Здесь тоже колонны и простор.

– Полумрак, как в пирамиде, – сказал Михаил.

Василия резанула «пирамида», но в сердце была молитва. Пошел к алтарю.

– Колонны в иконостасе – яшма. Это доставлено из Сибири, – блистал знаниями Александр.

Василий смотрел на слово «Бог» над Царскими Вратами. От Слова шел свет, летели лучи. Буквы набраны из драгоценных каменьев, но для Василия это был свет вышний.

«Господи! – Он чувствовал в душе неведомое ранее ликование и не словами молился – самою сутью души. – Господа! Россия возвела Тебе столь великий и прекрасный дом. Не оставляй России и пошли мне послужить Тебе и Царю великой службой. Сколь есть во мне хорошего, Твоего, Господи, столько и пошли вместить в службу мою».

Михаил Муравьев вдруг сказал:

– Сделал бы Господь так, чтоб мы, стоящие здесь, перед Ним, – в войне ли, в ужасных бедах, но остались живы. В этом храме так хочется послужить Отечеству.

– До последнего вздоха служить! – быстрым шепотом согласился с Михаилом Лев. – Не знать отставок, старческой пенсии…

– Аминь! – Александр Муравьев засмеялся, прикрывая ладонью рот. – Какие вы все мистики. Посмотрите, пока открыты Царские Врата, на дарохранительницу в виде храма. Она тоже из сибирских камешков, топазы, агаты. А в кресте – десять бриллиантов… Мне нравится лаконичность Главного иконостаса. Две иконы: Спаситель и чудотворная Казанская Божия Матерь, забранная у Москвы Петром Великим.

Василию мешали умности Муравьева, пожалел, что пришел ко Господу в «толпе».

В училище их ждала радость: всем присвоен первый чин – унтер-офицеры.

Но унтер-офицер – еще не офицер. Чтобы попасть 30-го октября в театр на всеми ожидаемый триумф Семеновой – к роли Меропы ее приготовляет русский Гомер Гнедич – нужно быть хотя бы прапорщиком.

Нет слов, Жорж – боготворили, но Семенова – тоже красавица. И, слава богу, своя, русская, наполовину из благородных. Ее батюшка – учитель кадетского корпуса Прохор Иванович Жданов, а матушка – девка крепостная. Стало быть, блистательная Семенова – дочь суки. На сцене же – сама величавость, о страстях не кричит, но все понимают, каков вулкан перед ними, какова буря в недрах…

Изысканная публика стала примечать: Жорж – неглубока, Жорж – играет в трагедию. А у Семеновой – всё через сердце, Семенова живет на сцене.