Читать книгу Люба Украина. Долгий путь к себе - Владислав Бахревский - Страница 82

Коронный гетман Николай Потоцкий принял комиссара Шемберга четвертого декабря. Слушал историю Хмельницкого, подписывая деловые бумаги. Не отрывая глаз от очередного интендантского отчета о закупке корма для лошадей, сказал:

– На кол его!

– Хмельницкого? – удивился Шемберг.

– Хмельницкого. Он хитер, но я его татарские хитрости, как запах чеснока, за версту чую.

– Для того чтобы совершить казнь, ваша милость, нужен универсал, подписанный вашей милостью. Пан Хмельницкий – шляхтич.

– Шляхтич из холопов! Приготовьте универсал, я тотчас его подпишу.

– Казнить Хмельницкого – все равно что спрятать горящую свечу в стоге сена, – возразил Шемберг.

– Любую попытку к бунту мы раздавим в зародыше, пан комиссар.

– Ваша милость, вам не хуже меня известно, что его величество король присылал канцлера Оссолинского не ради осмотра пограничных крепостей, но исключительно ради встречи с Хмельницким, коему дано было гетманство и жалованье. Король обещал прислать Хмельницкому на постройку «чаек» сто семьдесят тысяч злотых.

Потоцкий, откинувшись в кресле, задумался.

– Какое официальное обвинение выдвинуто старостой Конецпольским против Хмельницкого?

– При аресте никакого, но задним числом решено поставить в вину сотнику Хмельницкому отправку пушек за Пороги.

– Если бы он и отправил пушки, то это – всего лишь исполнение королевской воли.

– Ваша милость, хочу заметить, что пан Хмельницкий от гетманских атрибутов отказался. Он сказал Оссолинскому, что не достоин столь высокой чести, но в будущем надеется заслужить булаву гетмана.

– Экий переполох из-за какого-то сотника! – Потоцкий посмотрел в глаза Шембергу. – Если так все сложно, отпустите Хмельницкого из тюрьмы, пусть он умрет на свободе. И обязательно от руки казака.

Пан Шемберг молча поклонился и вышел. Он был возмущен приказом коронного гетмана.

Думая, что можно сделать для человека, гостеприимством которого пользовался многие годы, комиссар Войска Запорожского решил сообщить о воле Потоцкого старосте Конецпольскому и заодно полковнику Кричевскому, а там как Бог рассудит.

Дело было под праздник. Шестого декабря Никола зимний: никольскую брагу пьют, а за похмелье бьют. Пан Кричевский не долго думая взял кума на поруки.

Не успел Богдан переступить порог своего дома в Чигирине, как явился к нему, закутанный словно баба, Яков Сабиленка. В ноги упал.

– Смилуйся, пан Богдан! Верным слугой тебе буду, смилуйся!

– Что-то я не припомню твоей вины передо мной!

– Клянусь моими детьми! Это не я предал тебя. Мой брат Захария был у комиссара Войска Запорожского и рассказал ему о твоей встрече с Оссолинским.

Хмельницкий сдвинул брови.

– Почему я должен верить тебе, Яков? Может быть, ты по злому умыслу наговариваешь на брата?

– Клянусь Господом Богом моим! Это не так. Я не хочу умереть от руки твоих казаков за проделки моего брата. До сих пор не знаю, где прятался его человек, но он слово в слово передал твои разговоры с его милостью паном Оссолинским.

– Уж не адъютант ли канцлера продал свои уши за мошну Захарии?! – осенило Хмельницкого.

– Не знаю! Ничего не знаю! Убьете меня – убьете невинного.

– Никто тебя не тронет, Яков! – сказал Хмельницкий. – Спи спокойно по ночам. А чтоб совсем очиститься передо мной, пришли… через месяц на Сечь обоз с хлебом.

– Да хоть через неделю!

– Через месяц, Яков! Ровно через месяц.

Хозяин корчмы ушел повеселевшим, а Богдан призадумался.

С побегом откладывать было нельзя, но и ставить под удар Кричевского не годится.

Бражничанье по случаю освобождения из тюрьмы Хмельницкий затеял в своем доме, пригласив только двух гостей: пана Кричевского и пана Барабаша.

– Ради товарищей своих всю казну пущу по ветру! – шумел Богдан, пил с полковниками на равных, да видно, хмель Хмельницкому был свояк и оба они знали, что делали.

– Жил в Варшаве монашек один, в кости был тонок, а пил, как вол, – вспомнил Богдан историю, рассказанную Гунцелем…

– Хе! Нашел питоков! – возмутился полковник Барабаш. – Ляхи у него пить умеют! Да есть ли такой лях, который устоял бы в питье против истинного казака? Есть у тебя кулявка?

– А знаешь, будто бы есть! – вспомнил Богдан и, для отвода глаз покопавшись, принес полуторалитровую рюмку без ножки.

– Наливай!

Налил.

– До краев!

Добавил.

Барабаш взял кулявку обеими руками, выхлебал.

– Вот она, казацкая удаль! – Сел, фыркнул, потянулся рукой к огурцу, но руку не донес, навалился грудью на стол, обмяк.

– Я тоже отдохну, – сказал пан Кричевский, растягиваясь на лавке. – А ты, кум, крепок. Столько пили, а все стоишь…

– Стою, – сказал Богдан, обшаривая спящего Барабаша.

Достал платок, взял его шапку, вышел в сени. С ларя соскочил Тимош.

– Держи! – передал Богдан сыну шапку и платок черкасского полковника. – Жене его покажешь. Пусть оба привилея тебе передаст. Заартачится – бери силой. Коня не жалей. Жду тебя на рассвете. Помогай тебе Господь, сынку!

Тимош спрятал на груди платок и шапку, потрогал пистоли на поясе. Вышел из дому, прыгнул в седло и поскакал. Копыта у лошади были обернуты тряпками.