Читать книгу Интроверт - Владислав Боговик - Страница 1

Телефонный звонок прервал мой сон, эти ужасные – как мне тогда казалось – звуки телефонной мелодии, резко залетали в одно ухо, переворачивали всё в голове и вылетали через другое. Я кинул одеяло на пол, в комнате стояла духота. Лучи солнца просачивались сквозь жалюзи и падали прямо на мои, запухшие от длительного сна, глаза. Я неохотно сел на кровать, телефон не переставал звонить – это была моя мама.

– Алло, – сказал я сонным голосом в телефон, – доброе утро.

– Лёня, привет, звонили из колледжа и сказали, что ты уже две недели не появляешься на парах! – проговорила мать.

Мою маму звали Мария. Высокая, с темными, собранными в пучок, волосами, очками в железной оправе, она любила платья в горошек, ими была забита добрая половина шкафа. Ей было ровно пятьдесят лет, да, я поздний ребёнок, родился, когда маме было тридцать два. Работает поваром в школьной столовой, фигуру тоже имеет соответствующую (это не насмешка, просто констатация факта, маму я люблю), получает минимальную заработную плату, живёт одна в двухкомнатной квартире, которая досталась ей от какого-то завода ещё при Союзе, точно ничего сказать не могу, никогда не вдавался в детали. Мечта всей её жизни – это чтобы я получил высшее, достойное образование.

Уже пару лет я боялся ей сказать, что не хочу быть юристом; что мне не нравится эта профессия. Это абсолютно сухая, чёрствая профессия. Постоянная работа с этими дурацкими документами. От одного только их вида меня тошнит. Думаю, сейчас именно тот момент, когда она должна узнать правду, эту сокрушительную и страшную для неё правду, правду которая разрушит веру в своего единственного сына.

– Да, это правда, – сказал я, – да, я не хожу на пары… Потому что неладно себя чувствую… Похоже я заболел…

И это всё что получилось сказать. Я чувствовал себя таким жалким, таким ничтожным, я был хуже любой букашки. Страх поборол меня в этой одноминутной схватке, с которой я вышел искалеченным. Духота этой маленькой, съёмной комнаты, захватила, окутала меня, лицо покраснело и мне действительно стало плохо, получается я не соврал.

После этого мама сменила тон. Обеспокоенно начала говорить названия лекарств, велела записать на листок и сразу после разговора пойти в аптеку. Я молча выслушал, только пару раз сказав: «Ага» – отключился, положил телефон на стол и, лёг обратно в кровать.

Я лежал и просто смотрел в потолок, это продолжалось около часа. Было девять утра, и я подумал, что нужно, всё-таки, сходить в эту чёртову бурсу (так я называл колледж). Я встал с кровати, подошёл к окну, начал поднимать жалюзи. Никогда не получалось нормально это сделать: то поломаю вазон, то оторву верёвку, которой их нужно поднимать. На этот раз отломилось пластмассовое основание и, жалюзи рухнули на подоконник. Жалюзи у меня больше нет, зато с задачей я справился – свет был запущен в эту комнатушку.

Он падал на неубранный диван. Скомканная, белая постель, лежащая горой посреди дивана, кидала тень на мою старую, потрёпанную подушку. Возле дивана стояла вешалка с одеждой, шкафа у меня не было, да и вещей по сути тоже. В углу напротив – старый письменный стол, на котором лежала пачка сигарет, пепельница и неподписанная тетрадь. Пол из паркета, ковра не было. Не люблю ковры.

Открыв окно полностью, высунул голову на улицу и закурил. Курил я тоже в тайне от матери, боялся, что она начнёт думать о раке, или посчитает меня каким-то отбросом. Решил её не беспокоить и ничего не говорил. А курил примерно полгода. Начал не под влиянием дурной компании, не для крутости, и не для того чтобы казаться взрослым. Просто в один из дней, когда шёл на учёбу, зайдя в магазин засмотрелся на витрину с сигаретами, мне захотелось купить – я купил и вышел из магазина. Закурил – понравилось. С тех пор и курю. Курю прямо в квартире, потому что так делает хозяин и разрешает мне.

Докурив, потушил сигарету в пепельнице, оставив открытым окно, я начал одеваться.

Лёня одел свои чёрные джинсы, чёрные носки, которые дурно пахли, белую футболку и белую рубашку в клетку. Быстро прошёл из комнаты в переднюю, так чтобы его не заметил хозяин. Он постоянно избегал разговоров с ним, старался даже не смотреть на него, когда тот был рядом. Лёня разговаривал с ним только в одном случае – когда приходило время платить за комнату. Он обул свои чёрные ботинки, купленные для него мамой на одном из местных рынков, накинул пуховик и вышел из квартиры. Тут у него опять зазвонил телефон, на этот раз это был его друг.

– Да, – сказал Лёня, быстро спускаясь по ступенькам с третьего этажа.

– Здорова, – это был Саша, единственный человек с которым он нормально общался, – ты живой там? Меня классуха попросила позвонить и спросить: почему тебя вторую неделю нет в колледже.

– Скоро буду, – он сбросил трубку и положил телефон в карман.

Как же меня бесит этот телефон, – думал Лёня, – постоянно пытаешься остаться один, оградиться от этого мира, спокойно существовать в своей норе, но тебя обязательно достанут с помощью этого телефона. Почему я никогда никому не звоню, не нарушаю поток их жизни, а меня все достают?

Он вышел из подъезда. На улице было солнечное, морозное, январьское утро. Спокойным шагом Лёня пошёл на троллейбусную остановку, скользя по замёрзшим лужам. По пути зашёл в ларёк, купил пачку красного «Мальборо», дождался троллейбуса и поехал в колледж.

В колледже была перемена. Я зашёл в аудиторию и опять увидел эти гнусные лица, услышал эти мерзкие разговоры одногруппников о том: кто сколько поимел девушек, как набухался вчера на вечеринке, и как он после этого невероятно крут. Все хаотично слонялись по аудитории, было душно, окна почему-то никто не хотел открывать. Только единицы сидели и что-то писали в тетрадях. То ли повторяли домашнее задание, то ли просто рисовали от скуки. Девушки как всегда поправляли свой макияж и причёски, с помощью маленьких зеркал-жабок (они у всех были одинаковые, наверное, покупали в одном магазине). Парни перешёптывались, обсуждая девушек и тусовки. Мало кого здесь интересовала учёба, большинство было из богатых семей, родители заплатили денег и просто засунули их в эту бурсу. Им нужен был кусок картона и всё, дальше их также засунут на какую-то должность, и им нужны будут только деньги и всё. У меня с ними не было общих интересов, я не хотел трахаться со всеми подряд, и не считал это вообще нужным аспектом жизни. Не хотел получать никакой диплом, строить карьеру и заводить семью – я просто хотел закрыться в комнате.

– О, Лёня! – крикнул Саша, – наконец-то ты явился, я уж думал ты умер. Хорошо, что приехал, Фёдоровна сказала, чтобы ты, когда явишься, поднялся к ней в кабинет.

– Хорошо, сейчас схожу. Не хочешь пройтись со мной?

–Ну пошли, – нехотя сказал Саша, и они пошли на четвёртый этаж здания.

Пройдя один этаж, диалог продолжился:

– Знаешь, что… Я не хочу здесь учиться, и в принципе учиться не хочу, – сказал Лёня, – наверное я сейчас скажу это Фёдоровне и пойду заберу документы.

– Ты это серьёзно? – удивлённо ответил Саша, – а как же диплом? Как ты будешь работать? Придумал опять какую-то хрень. И вообще, ты не осмелишься это сделать, ты постоянно всего боишься. Ты боялся даже позвонить врачу, чтобы записаться на приём. Помню, просил меня позвонить. А тут ты вот так возьмёшь и пойдёшь забирать документы? Я тебе не верю…

И всё-таки, он был прав – ничего я не скажу и документы не осмелюсь забрать. Я просто промолчал. Следующие пару минут мы молча поднимались по ступенькам.

Зайдя в кабинет, я увидел Наталию Фёдоровну, сидящую за столом. Она быстро что-то записывала. На ней были очки в круглой оправе с толстыми линзами. Волосы седые, морщины разрезали её лицо, и создавалось впечатление будто она вся исполосана ножом. На столе стояли стопки учебников и каких-то бумаг. Между ними стоял старый экран компьютера (не знаю зачем он ей, она использовала его крайне редко). За её спиной находилось окно, в старой деревянной раме. С улицы оно было в помёте голубей, его не вытирали уже пару лет, только внутри Фёдоровна вытирала с него пыль. На подоконнике стояла куча непонятных вазонов, ростки которых свисали аж до пола, а некоторые пожелтели, их надо было отрезать. Справа на стене, над столом, висел календарь ещё за прошлый год, на нём изображён лик святого. Моя куратор – верующая, и из-за этого не снимала календарь. Может боялась, что Бог накажет за то, что она выбросит его; или не сможет найти такой же – хрен его знает. Под ногами лежал – красно-коричневый, с узорами в виде вензелей – ковёр. Он был, наверное, только у неё в кабинете. Никогда не понимал, зачем вообще эти ковры людям? В нём, казалось, была тонна пыли. Если его стряхнуть, можно построить замок из песка.

Фёдоровна оторвалась от писанины, когда я подошёл ближе, спустила очки ниже на нос, посмотрела на меня с презрением и сказала:

– Явился. Это ведь сколько наглости нужно: две недели не появляться в колледже, да ещё не брать от меня трубку! Это безобразие, – крикнула она, – ты что из себя возомнил? Ты думаешь можешь делать всё что захочешь? Хочешь, ходишь на занятия – хочешь, не ходишь? Ты будущий юрист! Хотя, о чём я вообще говорю, какой из тебя юрист, оболтус – это твой максимум. Я уже звонила твоей маме и расска…

Я перебил поток её возмущения, спокойной и уверенной фразой:

– Я болел. Мне было очень плохо, так плохо что я не в силах был разговаривать. Но я уже поправился и приехал, буду учиться дальше. Всё хорошо.

– Не держи меня за дуру, Леонид. Кого-кого, а меня ты за дуру, пожалуйста, не держи.

Почему она думала, что я могу держать за дураков всех, кого захочу, но только не её. Разве она какая-то особенная? И вообще, почему она ставила себя выше других? Она думала, что любой другой бы поверил в моё оправдание? Только она одна такая проницательная, сразу меня раскусила?

– Я не держу. Просто сказал, как есть и всё.

– Ты понимаешь сколько ты пропустил? Сейчас период зачётов, а у тебя ни один предмет не сдан! Как ты собираешься исправлять ситуацию? Я тебе помогать не буду, с меня хватит! Делай что хочешь, но всё должно быть сдано до конца месяца! Иначе тебя отчислят! От-чис-лят! Ты это понимаешь?

Она встала со стула и начала ходить туда-сюда передо мной. Размахивала руками, как будто случилась непоправимая беда. Брала в руки бумаги, показывала мои оценки, кидала их обратно на стол, брала опять, и так пару раз. Писала какие-то цифры на доске. Постоянно добавляла к каждой фразе что я оболтус. Открывала окно, закрывала окно. В конце концов взялась поливать вазоны и немного успокоилась.

Я сидел, молчал и не понимал: почему эту старую женщину так волнует моя судьба? Разве ей не должно быть всё равно на меня – как мне на неё? Разве мало других забот тебе? Сказала бы что меня могут отчислить и всё. Нет, нужно устроить целую эпопею, просто высосанную из пальца. Она волновалась за мою судьбу, больше чем я сам. Мне было всё равно: отчислят меня, или нет.

Стало жарко, я сидел в пуховике, а топили в колледже хорошо. Футболка прилипла к спине, хотелось поскорее выбежать на улицу и покурить.

После, примерно, двух минут молчания Фёдоровна сказала:

– Можешь идти, но помни всё что я тебе сказала. Сдай все зачёты. Твоя мама не переживёт отчисления.

– Хорошо, – сказал я и вышел из кабинета.

Под кабинетом меня ждал Саша, он всё слышал. За ухом он держал сигарету, она немного запуталась в волосах, на голове у него постоянно было безобразие. Он был в полной готовности для перекура и беседы о моём разговоре с Фёдоровной.

– Ну, что там? – с интересом спросил Саша.

– Сам не знаю. Раздражает меня всё это. Грозила отчислением, но мне вообще без разницы. Я и так хочу забрать документы. Пошли лучше на свежий воздух, покурим, уж очень жарко тут.

– Конечно, в пуховике сидеть.

Мы вышли во двор колледжа, прошли немного налево, за здание, чтобы учителя не видели (нам запрещалось курить на территории бурсы), и закурили. Начал падать лохматый снег. Иногда снежинки попадали на сигарету и оставляли мокрые пятна. Мы выдыхали дым вперемешку с паром, он казался огромными тучами, в которых вот-вот и потеряешься. Пальцы начали краснеть, было больно сгибать их в кулак. Мы курили молча. Я вообще не люблю разговаривать. Как вы заметили, по моим диалогам. Эти постоянные пустые разговоры, не могу их терпеть, люди разговаривают лишь бы не молчать, сути никакой, молчать – куда приятней, голова не забивается этим шумом человеческих голосов, и ты думаешь только о своём.

Докурив, мы бросили бычки в снег и пошли в здание. Перемена давно закончилась, шла лекция по уголовному праву. Я постучал в дверь, зашёл и сказал:

– Добрый день, можно сесть?

Учитель был явно не в духе. Не помню, как его зовут, это и не важно. Он что-то писал на доске, в одной руке держа конспект, в другой мел, бросив это обернулся к нам и начал говорить:

– Так, кто тут у нас? Жуков и Зайцев? Почему опоздали, почему я не слышу извинений? Так от вас ещё и сигаретами воняет! Это полное неуважение к учителю!

– Можно сесть? – спокойно повторил я.

– Можно сесть!?Можно сесть!? – удивлённо заорал учитель, – да что это такое, ты как себя смеешь вести!? Вышли, зашли обратно, извинились и только потом я подумаю о том, можно вам сесть или нет!

– Но мы просто хотим сесть, зачем устраивать скандал на ровном месте? – сказал я, смотря на него с каменным лицом.

И тут он просто озверел. Подошёл ко мне почти в плотную, начал орать, угрожать плохими оценками, на которые мне было просто насрать. Я отходил, он подходил опять. Какого-то чёрта начал бегать по аудитории, подходить к студентам и спрашивать: нормально ли я себя веду, видели ли они когда-то подобное. Все начали смеяться. Кто-то выкрикивал тупую несуразицу, начался полный хаос. Здесь, как и в кабинете Фёдоровны было душно, а я всё так же был в пуховике. У меня слиплось от пота во всех местах, которые вы себе только можете представить. Но учитель не останавливался орать, похоже ему это нравилось больше чем обучать. Он теряет кучу времени на какую-то ругань. Он мог бы за это время продиктовать несколько страниц важной информации для студентов – но он просто орет. На его лице переливались разные оттенки лилового и красного цвета, на лбу вылезла вена, он постоянно обтирал руки о свои брюки, вытирая с них пот. Я просто стоял и смотрел на весь этот цирк – по-другому это не назвать. Я пытался в голове придумать смысл всему этому, как-то оправдать поведение учителя, но ничего не вышло. Градус накалялся, и я решил пойти открыть окно, чтобы мы все здесь не задохнулись нахер. Учитель орал на меня из другого конца аудитории так, что сложно было разобрать слова. Саша стоял возле меня и смотрел явно встревоженными глазами. Похоже он переживал что о курении и этом случае узнает мама.

Итак, я подхожу к окну, открываю его, делаю несколько глотков свежего воздуха – становится легче. В этот момент ко мне бежит разъярённый учитель и толкает в левое плечо, я чуть ли не выпадаю из окна. Аудитория на первом этаже, но всё равно было бы не приятно. Он вовремя хватает меня за руку, я остаюсь в аудитории. Не знаю, что со мной случилось в тот момент, что такое переключилось в моём мозгу, как так быстро произошла моя трансформация со спокойного человека в какое-то непонятное состояние. Я начал драку. Я начал драку с учителем. «Лёня дерётся с учителем» – кому скажи не поверят!

После того, как он схватил меня за левую руку, я со всей силы, правой рукой провожу ему удар прямо в нос. Пару секунд он стоял в ступоре, не мог понять, что произошло. Его ударил ученик, какой-то мелкий отпрыск, ударил такого уважаемого человека. Как же у меня хватило совести? Но чувствовал я себя прекрасно. Я чувствовал себя победителем. Я показал: что я – не пустое место, что я его совершенно не боюсь.

Все затихли, кровь начала выступать с учительских ноздрей и капать на его белую рубашку. Он посмотрел на пятна крови, на меня, ещё раз на пятна крови и, резким движением руки, ударил меня кулаком в ухо. Стало безразлично всё, я понимал: что даже если не продолжу его бить, меня отчислят – и я продолжил. Ударил его ещё пару раз по лицу обеими руками и толкнул. Учитель упал и потерял сознание.

Ученики обступили учителя: кто-то побежал за медсестрой, кто-то махал тетрадью возле его лица. На дворе усилился снегопад и снег начал залетать через открытое окно, падать на вазоны, которые стояли на подоконнике, и на лежащего на полу учителя.

На меня никто не обращал внимание, я развернулся и ушёл. Не знаю куда пропал Саша, наверное, убежал ещё во время драки, но меня это не волновало. Я вышел из колледжа и закурил, прямо на территории, мне было без разницы – всё равно отчислят. Куря сигарету, я направился на остановку. Снег засыпал мои волосы, сигарета была мокрая, но курилась нормально, мимо бежали люди по своим делам. Наконец-то я чувствую себя по-другому. Я не стал действовать как указывал тот мерзкий учитель. Но вместе с этим чувством во мне зарождалась тревога. Как всё это объяснить маме?

Лёня стоял на остановке, в толпе других студентов, которые даже не подозревали, что только что произошло в той аудитории. Они разговаривали о своих оценках, отношениях и, планах на вечер. Подъехал нужный троллейбус, Лёня вместе со всеми зашел в него, оплатил билет и пошёл в конец к окну. Ехать до квартиры минут двадцать. Он стоял уже не с чувством победы, а с тревогой внутри, с непониманием что ему делать дальше. Тревога переборола остальные чувства, она вселилась в него и грызла изнутри, расползалась по всем закоулкам тела, его ноги и руки начинали дрожать.

Выйдя на своей остановке, он не сразу пошёл в квартиру. Зашёл во двор и сел на одной из стареньких лавочек. Снег медленно покрывал его, руки замерзали и краснели, но он не засовывал их в карман, ноги – в мокрых от снега ботинках – тоже окоченели. Мысли разрывали его голову. Он не хотел, чтобы наставал завтрашний день; не хотел говорить с мамой, возвращаться в квартиру, слушать вопросы Давида. Он просто хотел исчезнуть из этого мира. Испариться, чтобы все его забыли и не вспоминали больше никогда.