Читать книгу Интроверт - Владислав Боговик - Страница 2

Следующий день начался для меня совсем хорошо, плохо было даже то, что он просто начался. Я сидел ел куриный суп. Хозяин наварил на нас двоих. Кстати, я не рассказал вам о нём. Звали его Давид, лет ему на данный момент около семидесяти, точно не помню. По происхождению был еврей, родился в Израиле, как попал к нам в город не знаю. Квартира эта досталась ему от сына пару лет назад, а сам сын умер. Он начал увлекаться игровыми автоматами. Денег было у сына достаточно. Звали его то ли Авдей, то ли Авнер, пусть будет Авдей. Так вот, начал он играть в эти автоматы, сутками там пропадал и проигрывал все свои деньги, когда деньги закончились, начал брать в долг у знакомых и друзей, когда закончились друзья – начал брать деньги в кредит. Короче, утонул в чёрной яме долгов и кредитов. Друзья его особо не трогали, а коллекторы доставали каждый день, звонили и приходили в квартиру, а он продолжал играть. Вот в один день коллекторы позвонили его отцу – Давиду, то есть моему хозяину, и сказали, что сын не выходит на связь около трёх дней. Давид поехал к нему домой (у него были ключи), открыл двери, прошёл к нему в комнату и видит: сын повесился – висит, на бельевой верёвке, привязанной к люстре, стул перевёрнутый, окно открытое. Было лето и налетело куча мух. Труп немного пованивал. Перед смертью он завещание написал на отца – вот так Давид и получил эту квартиру. К слову, в этой комнате где сын его висел, теперь живу я.

Я ел куриный суп, в этот момент позвонила Фёдоровна и начала кричать из-за вчерашнего происшествия. Сообщила, что учитель, которого я ударил, лежит в больнице в реанимации. Оказывается, когда я толкнул его он упал и стукнулся виском о ножку парты. Теперь мне грозит тюремный срок до двух лет или исправительные работы. Я был не в восторге от такой информации. Единственное что получилось сказать: «Мне очень жаль» – и я быстро отключил телефон.

Скорее всего, мама тоже знала об этом и названивала, но телефон был отключён. Я пошёл в свою комнату, сел на диван и закурил. Стало настолько плохо, что даже не хотелось ничего видеть – я курил с закрытыми глазами.

Что теперь будет? Мне противопоказана тюрьма, я из комнаты выходить боюсь, а там куча людей… Там сокамерники, с которыми нужно общаться… О чём, о чём я с ними буду говорить? А суд, что я буду говорить на суде? Я даже слова не смогу сказать в своё оправдание… Плюс там будет куча людей в зале, которые будут смотреть на меня, я не выдержу этого всего.

Лёня лёг на кровать в одежде, укрылся с головой и пролежал так до вечера. Когда под одеялом стало тяжело дышать, он высунул голову, взял сигарету и опять закурил. Теперь он думал о варианте исправительных работ, а он страшно не любил физическую работу. Он представлял, как грузит какие-то ящики или колотит бетон, или работает на стройке; таскает арматуру и разные трубы.

Вроде не так и плохо всё получается: учитель поправится, я немного поработаю, конечно плохо, что меня отчислят, мама будет переживать, хотя, вернусь к ней, устроюсь на работу, кем угодно, хоть дворником, зато буду деньги в дом приносить, заживём себе спокойно с мамой. Напрасно я так переживать начал вначале – всё будет хорошо.

Я пошёл сделал чай, нашёл какие-то старые печенья, которые купил дед Давид ещё недели полторы назад, и сел пить чай. Давида не было дома, наверное, пошёл к своему другу на этаж ниже. У него в комнате был телевизор, когда он уходил я шёл к нему в комнату, включал и смотрел разную ересь. В этот раз показывали новости про ДТП, в котором погибло четверо человек, показывали их лежащих, сначала, в реанимации – это подбило меня на мысли об учителе; потом показывали их в гробах… Я выключил и пошёл к себе в комнату, нужно было всё-таки включить телефон и поговорить с мамой.

Он включил телефон, было восемьдесят два пропущенных от мамы и двенадцать от Фёдоровны. Лёня собрался с духом и перезвонил сначала куратору:

– Алло, вы мне звонили?

– Звонила, Жуков, и не раз звонила.

Последовала пауза, после которой Фёдоровна заплакала и опять заговорила:

– Ах, Лёня, Лёня. Что же ты, Лёня, наделал. Ой что же ты наделал, как же так ты мог, ты ведь такой постоянно спокойный… Ну зачем же ты его ударил, – сквозь плачь сказала куратор.

У меня в голове начали всплывать разные варианты того, что же случилось. Я подумал о том, а не умер ли случайно тот учитель, и меня бросило в холодный пот, начало мутнеть в глазах и, еле-еле я спросил:

– Он умер?

Фёдоровна начала сильнее реветь – это означало «да». Я завершил звонок, положил телефон на стол и провалился сквозь землю.

Я убил человека. В моей голове рушился мир, я отказывался в это верить. Ещё давно я задавался вопросом: «Как это, отнять жизнь у другого человека? Что испытывают убийцы? Насколько сильно, меняется мир и твоя жизнь после этого?». Я думал, что не узнаю ответ на этот вопрос никогда… Но вот она – реальность. Ещё вчера утром я подумать не мог, что через несколько часов совершу убийство, даже самой мелкой, самой мимолётной мысли об этом у меня не возникало; даже не было мысли, что может возникнуть такая мысль. Убийство поселилось во мне, оно путало, заставляло меня сходить с ума, не давало дышать; я даже не мог плакать. Как будто копья летели в меня и пронзали мои легкие, руки и глаза; они застревали во мне и раны тут же гноились. Я лёг на пол, брался за волосы, пытался их рвать, но ничего не получилось. Встал на колени и начал биться головой о пол, это продолжалось пару минут, пока лоб не разбился и не пошла кровь. Я вытирал лоб рукавом белой рубашки, она окрасилась в карминовый цвет. На мгновение я пришёл в себя и осмотрелся вокруг. Увидел ту же комнату, где я жил ещё не убийцей; где я спокойно когда-то спал и курил в одиночку, мечтая о чём-то; куда я приходил после колледжа ещё студентом. Теперь я не студент, теперь я не Лёня, теперь я не свободный человек, теперь я не восемнадцатилетний парень, теперь я – убийца, и эта комната теперь – комната убийцы. Никогда я не стану прежним, никогда не будет всё хорошо, никогда не наступит белая полоса в моей жизни. Убийство – вот что кардинально изменит вашу жизнь.

Я продолжаю дышать, смотреть, ходить, чувствовать, а кто-то этого лишён. И причём каким способом: я своими же руками – я, который ничего не стоит; я, – который являюсь никем; проходной студент Лёня – отобрал жизнь у человека. Этот учитель даже не подозревал как он умрёт. Наверняка он утром спокойно позавтракал и отправился на работу. Он думал, что это будет обычный день, как и все остальные дни. Даже когда я зашёл в аудиторию, он не знал – что зашла его смерть. И я сам не знал – что я и есть смерть этого учителя. Мы рисуем смерть как страшный скелет с косой, но нет же, это абсурд, смерть – это мы сами. И беда в том, что мы этого не понимаем. Если бы я знал, что этому учителю суждено умереть от моих рук, я бы ни на шаг к нему не подошёл и пропускал все его лекции, лишь бы он жил.

Вот так бывает несправедлива жизнь. Некоторые люди дерутся чуть ли не каждый день и живут спокойно, а Лёня сделал первые свои три удара по человеку в жизни и стал убийцей. Не знаю, нужно ли его осуждать за это, нужно ли наказывать? Даже не знаю можно ли его назвать – как он сам говорит – убийцей. Этот факт совершенного им деяния – это самое мучительное наказание для него.

Было около десяти часов вечера. Вернулся немного подвыпивший Давид. Послышались звуки открывающейся двери и шорох одежды в передней. Я лежал уже не на полу, перебрался на кровать. Эмоции всё так же били через край, но тело моё устало. Я лежал и даже не моргал, мышцы отказывались функционировать. Раздался стук в дверь моей комнаты, дед приоткрыл дверь и спросил:

– Можно?

Я промолчал. Он зашёл, развернул стул к моей кровати и продолжил:

– Подрался с кем-то? Нормально тебе лоб развалили. Вчера был день платы за комнату, а ты не заплатил. Может у тебя пока что денег нет или мать ещё не перечислила? Так ты скажи, я подожду. Но только имей ввиду: каждый день просрочки – это плюс пять процентов от суммы, как мы и договаривались изначально.

Эти слова мне были так безразличны, что он себе даже представить не мог. Тем более, он и не подозревал, что сидит возле убийцы. Какая мне разница на эти пять процентов, если на следующий десяток лет у меня гарантированно будет новая комната, да ещё и с замечательными соседями.

Я нашёл в себе силы повернуться на бок, и ослабшим голосом еле разводя губы сказал:

– Откройте окно, а то душно, опять натопили так, что аж дурно.

– Сейчас, – сказал Давид, вставая со стула.

Подойдя к окну, он открыл его, посмотрел на меня и повторил:

– Каждый день просрочки – это пять процентов от суммы.

Он ушёл, а я лежал и пил этот морозный зимний воздух, постепенно приходя в себя и собирая мысли в голове. Вспомнил что я ещё не говорил с мамой. Я понимал прекрасно, что она всё знает, но она, с момента как я включил телефон, ни разу не позвонила. Не уж то что-то случилось? Может ей стало так плохо от этой новости, что её увезли в больницу, и она не может позвонить? Но было поздно, в такое время она уже спит. Решил позвонить завтра. На часах было 23:10.

Я немного пришёл в себя от холодного воздуха и поднялся. Хотелось пить, в комнате воды не было, пришлось идти на кухню, Давид спал. Я включил свет в комнате и тихо вышел на кухню, набрал полную чашку воды из-под крана и начал пить. Во рту пересохло настолько, что тяжело было проглотить слюну, после чашки воды я смог это сделать без проблем. Оставаться в квартире не хотелось, иначе мною опять овладеет убийство, я решил пойти на улицу.

В подъезде кто-то выкрутил лампочки и было темно, я медленно спускался по ступенькам. Выйдя на улицу в лицо ударил свет стоящего рядом фонаря, снега за день выпало достаточно. На тротуарах были прочищены дворниками узкие тропинки, посыпанные песком. Недалеко от моего дома был круглосуточный магазин. Нужно купить сигарет и, наверное, водки. По пути в магазин я всё так же думал о произошедшем, пытался склеить в голове все пазлы, но толком ничего не получалось. Начал думать о том, что же делать дальше. Меня посадят в тюрьму, о исправительных работах теперь не может идти и речи. Пришла мысль, что можно куда-то сбежать, чтобы меня не нашли никогда, и жить там в одиночку. Вот только куда? Где такое место? Резко отбросив эти мысли, я зашёл в магазин.

Здесь было тепло, и я решил походить между полок пару минут, чтобы согреться. Людей было мало – это меня радовало. Пошёл для начала в отдел с крепкими напитками, взял бутылку 0,7л самой дешёвой водки, так, чтобы хватило на всю ночь, и с ней в руке ходил по магазину, смотрел на разные продукты, пару раз останавливался возле полки с булочками и пиццей, мне страшно хотелось есть, но денег не было, всё уйдет на водку и сигареты. После, примерно, минут пятнадцати снования по магазину, я пошёл на кассу, очереди не было, продавщица спросила паспорт, к счастью, я ношу его с собой постоянно. Она пробила водку, назвала цену, я добавил:

– И пачку красного «Мальборо».

Она пробила «Мальборо», я рассчитался и вышел на улицу. Выйдя из магазина, я сразу попытался сделать пару глотков водки, в полости рта и горле начало жечь, я чуть ли не поперхнулся, на глазах выступили слёзы и половину водки выплюнул, немного облив пуховик. «Ничего, буду пить» – тихо сказал я. Хотелось просто забыться, и другого способа, как напиться, я придумать не смог. Закурив сигарету, я пошёл прямо, маршрута у меня не было, точки в которую нужно прийти – тоже, и я просто шёл куда глаза глядели.

Лёня ходил по городу и пил водку. Людей на улицах становилось всё меньше и меньше, а он пьянел с каждым глотком. Начинал спотыкаться и рисовать загогулины на снегу, виляя по сторонам. Пару раз садился в снег, сидел и плакал, когда становилось холодно вставал, пил водку и шёл дальше. Проходя мимо остановки, он увидел ночной троллейбус, который как раз остановился, и он завалился в него. Какой номер троллейбуса он не знал, а куда он едет так тем более, но Лёне было всё равно, он убегал от убийства, хотя оно всё время наступало ему на пятки. Каждая снежинка, каждый прохожий человек, троллейбус, сигареты – всё это напоминало ему тот злосчастный день.

Лёня сел в самом конце. Он был единственным пассажиром. Кондуктор направился к нему за оплатой билета. В глазах Лёни кондукторов было двое, и он не сразу понял кому из них он должен дать деньги. Но с горем по полам он оплатил билет, и эта гнусная – как он подумал – тётка, оставила его в покое.

Троллейбус ехал, наезжая на ямы, его нехило так трясло. Лёня пытался смотреть в окно, но его начинало тошнить. Он сдерживался чтобы не вырвать прямо здесь, и проехал так остановок шесть, хотел уехать как можно дальше. Когда терпеть было больше невозможно, он вышел из троллейбуса и вырвал прямо на остановке. Вокруг было тихо, людей не было, только кондуктор посмотрела на него через окно и покачала головой.

Лёня сидел на остановке с опущенной вниз головой – он был пьян, а водки ещё целых пол бутылки. Начался ветер, было три часа ночи и десять сигарет в пачке. К нему подбежала бездомная собака, начала тереться о ноги, Лёня не реагировал, она попробовала стукнуть о ноги лбом – тоже никакой реакции. После нескольких таких попыток собака выпрыгнула к нему на лавочку, подсунула свою голову ему под бороду и начала скулить. Наверное, она подумала, что Лёня умер, но тут он проснулся, поднял голову, осмотрелся вокруг, потёр ладони рук и посмотрел на собаку, таким взглядом будто это его собака и живет с ним уже много лет. Он погладил её, даже назвал каким-то именем. Создавалось впечатление, будто он просто вышел с ней на прогулку в три часа ночи и никого вчера не убивал. Собака покорно лежала у него головой на коленях, и тут Лёня начал вести с ней диалог:

– Вот зачем мы рождаемся на этот мир? Какая наша функция? Убивать других? Да, я понимаю, даже если ты единственное существо на этой планете, которое знает ответ на этот вопрос, всё равно ты не скажешь ничего. Может это специально вы – животные, созданы так, что не умеете говорить, чтобы не разболтать нам всей сути жизни? Может вы всё уже давно знаете? О космических кораблях, разных навороченных технологиях, летающих машинах? Может вы знаете как лечить рак и СПИД?

Собака заскулила.

– Ну вот что ты скулишь, как мне это интерпретировать, это означало «да» или «нет»? Но и на это ты мне не ответишь. Хотя, должен тебе признаться, хоть говорить ты не умеешь, а слушатель отличный, – Лёня впервые за сутки улыбнулся, – приятно с тобой говорить. Вот с людьми так не поговоришь, они постоянно перебивают, орут, не хотят тебя слушать. Нужно перекурить, что ли. Ты куришь? – он прикурил сигарету и протянул её собаке, дым попал собаке в нос и она отвернулась. – Ну ладно, как хочешь, буду курить сам, как всегда…

Он докурил и продолжил:

– Вот ты, когда-нибудь убивала кого-то? Думаю, что нет. А мне вот пришлось совершить такое ужасное деяние. Ну как пришлось, я даже и не подозревал об этом, даже за пять минут до убийства, я не знал, что убью человека. Хочешь узнать, как оно, убить кого-то? Хочешь расскажу? Это довольно интересное чувство, такого не испытаешь ни при каких других обстоятельствах, и после этого – всё, жизнь моя канула в лету. Всё, что мне остаётся – это вот, сидеть и говорить с собакой.

Лёня пьяно улыбнулся и задумался, его опять начинало тошнить, но он продолжил:

– Я ещё ничего не знаю, но полагаю, меня захотят посадить в тюрьму. Но знаешь, что я тебе скажу? Не сяду я, не знаю, что делать буду, но не сяду. Потому что, если сел – так это всё, лучше уж умереть.

Они сидели втроём на лавочке: Лёня, собака и бутылка водки. После сигареты у Лёни опять помутнело и закрутилось в голове, он замёрз и решил сделать ещё пару глотков водки, после этого он скрутился калачиком и лёг поспать на лавочке.

Наконец-то он уснул и забыл про убийство. Он добился того, чего хотел – убежать от всех этих терзающих его чувств. Но был ли в этом смысл, если завтра наступит новый день и то, от чего он бежал, догонит его опять и поселится в нём.