Читать книгу Династия. Под сенью коммунистического древа. Книга первая. Лидер - Владислав Картавцев - Страница 3

Двадцать семь лет назад (а мы с Вами, дорогой читатель, живем сейчас, как известно, в 2014 г. от рождества Христова) в обычной московской семье (не мажоров, не кооператоров, не членов (многочленов) ЦК КПСС) родился обычный русский мальчик, которого назвали Андрюша. Или Андрей Иванович Капитонов, если читать запись в книге ЗАГС о рождении. И дата рождения – 25 декабря 1987 г.

Отец Андрюши – Иван Иванович Капитонов – работал простым инженером в одном закрытом НИИ (ну, допустим, не простым, а уже руководителем проекта), а мама – Мария Тимофеевна Капитонова (в девичестве Олейникова) – учительницей в московской средней школе, где преподавала русский язык и литературу.

Следует сразу заметить, что с рождением Андрюше не сильно повезло – конечно, родители были очень добрые и очень хотели ребенка (потому что были уже немолодые, а рождение первенца затягивалось), но времена на дворе стояли смутные, и в жизни не было никакой определенности. Вернее – не так. Она пока еще была – но из всех щелей уже бил свежий ветер перемени, причем основная масса населения никак не могла понять, к чему они приведут.

Так вот, когда Андрюша родился, практически повсеместно наступила разруха. Вдруг внезапно с прилавков магазинов исчезло вообще все – и куда подевалось, было совершенно неизвестно. Зато на рынках и в коммерческих ларьках царило изобилие – только по ценам раза в три дороже. Или даже в пять.

Разруха в одном месте с одновременным изобилием в другом назывались: «Честными рыночными отношениями», хотя, что в них было честного, мало кому понятно даже сейчас. Не говоря уж о том времени. Поэтому вместо «Честных рыночных отношений» старались использовать другие синонимы, например: «Ускорение», «Перестройка», «Хозрасчет», «Продразверстка». Простите, «Продразверстка» – это чуть-чуть из другой области. Но не суть.

Так вот, когда в одном месте все пропало, а в другом все появилось (а у Капитонова Ивана Ивановича и его супруги родился сын – вернее, супруга родила, а Капитонов участвовал), то обнаружилось, что Андрюшу кормить нечем. Конечно, не стоит мазать одной сплошной мрачной краской жизнь в то время – работали государственные учреждения, ясли, детские сады, молочные кухни – так что Андрей от отсутствия еды не страдал, но вот весь остальной ассортимент сузился до воистину спартанских самоограничений – и особенно с новыми кооперативными ценами на все. И апофеозом всего этого стало отсутствие элементарных продуктов в магазинах, и это – в Первопрестольной!

А поскольку супруги Капитоновы были честными служащими и примерными членами общества, ни о чем таком противоправном (например, не уплатить положенную по закону пошлину за торговлю белковой черной икрой возле «Детского мира» под видом паюсной) не могло быть и речи. Вследствие чего скоро в доме (квартирке о двух комнатах на улице Подбельского) стало просто нечего кушать.

Что сказать – отец семейства сильно переживал и на чем свет крыл всех подряд в правительстве, ЦК, Моссовете и т. д., полностью возлагая на них вину за свалившиеся на него лично и его семью несчастья. Мама же терпеливо молчала, ходила на работу и успевала управляться с сыном (благо, помогали две бабушки на пенсии). Но вскоре ее терпение лопнуло (к тому времени сынок уже немного подрос, а изменения в стране значительно ускорились), и она написала заявление об увольнении и подалась в коммерсанты.

Это ее решение оказалось спасительным для семьи. Маме повезло – у нее была подруга детства, которая всю свою жизнь прослужила бухгалтером в каком-то мутном тресте, но теперь устроилась в свежеиспеченную коммерческую контору на паях и быстро (а специалист она была действительно хороший) приобрела там вес и статус. А заодно и привилегии участвовать в наборе штата. И первым делом она позвонила маме и рассказала ей о многообещающих перспективах работы на себя (в смысле, мамы – на маму же). Мама поначалу отнеслась к идее подруги довольно прохладно (как никак, она была преподавателем русского языка и литературы, свою профессию любила и считала, что учить детей высокому – правильно и благородно), но потом, все совершенно осознанно обдумав и взвесив, решила-таки рискнуть. И не прогадала.

К ее уходу из школы отнеслись, мягко говоря, с прохладцей. Но поскольку мама не была членом КПСС (что к тому времени, конечно, уже мало кого волновало – вот то ли дело десять лет назад!), и зарплата в школе была уже совсем никуда, то директор, скрепя сердце, подписал заявление. Мама отработала еще два месяца, положенные ей по закону (признаться честно, уже безо всякого энтузиазма), и ушла на тучные вольные хлеба.

По сравнению со скудным школьным пайком вольные хлеба оказались настоящей хлебной нивой, да к тому же еще и все в масле. Контора, куда она пристроилась продавцом всего подряд (с гордым званием ассистента коммерческого директора) торговала действительно всем, что могла достать: начиная от кабачковой икры прямо с завода и заканчивая мануфактурой в больших тюках – тоже прямо с завода. Поначалу маме было несладко – новые хозяева гоняли ее в хвост и в гриву (но благо, подружка бросалась на ее защиту, как боец невидимого фронта за невидимым гонораром), но потом освоилась и стала крутиться, как волчок, преумножая благосостояние хозяев и не забывая о себе.

В доме у Капитоновых, наконец, появилось мясо, икра и даже финский сервелат с финским же маслом «Валио». Потребкооперация в лице мамы теперь чувствовала себя человеком и осмеливалась даже изредка покрикивать на мужа, намекая, что, дескать, нечего здесь нахлебникам командовать так же, как и в старые времена. Муж, конечно, очень обижался и даже на какое-то время запил от безысходности, но (нужно отдать ему должное – он был волевой и к тому же весьма грамотный человек), вскоре опомнился и начал искать выход из поначалу казавшейся ему безысходной ситуации, в которую загнало его государство. И нашел!

Он решил податься в политику – ну, т. е. не совсем в политику, но поближе к ней. В то время это было совсем нетрудно – повсеместно все бурлило, и бурлило именно из-за политики, и кричать всласть на митингах и массовых сборищах можно было легко и свободно. Конечно, коммунисты тогда были уже немодными, но папа – член КПСС в отличие от мамы – не смог перебороть себя и решил до конца сражаться с резко поднимающей голову гидрой свободного антинародного рынка. И примкнул к партячейке в родном НИИ, руководитель которой так и говорил: «КПСС уйдет, а коммунисты будут жить всегда!». И руководитель оказался в итоге прав. Но пока что папа подвязался там просто одним из идейных борцов, что, впрочем, придало ему силы продолжать жить дальше с надеждой на светлое будущее.

Но тут грянул гром, и Союз Советских Социалистических Республик как-то сразу и очень тихо перестал существовать. И его никто не оплакивал. В жизни семьи Капитоновых (как, впрочем, и в жизни почти всех семей на пространстве бывшего СССР) наступили значительные перемены. И это еще слабо сказано – жизнь поменялась так, что жить стало почти невозможно. И если бы не мама со своей конторой, где она к тому времени уже стала старшим менеджером, то было бы совсем плохо.

Мамины деньги до поры, до времени оберегали Андрюшу и мужа Ивана Ивановича – за что им честь и хвала. Однако появились нюансы – мама почему-то вдруг сильно охладела к папе и чуть ли не начала говорить ему в лицо всякие гадости (что для бывшей учительницы русского языка и литературы было верхом эмоционального надлома). А потом вообще хлопнула дверью и, оставив напоследок на тумбочке возле двери энную сумму денег, которой могло хватить на пару месяцев, ушла восвояси. Как потом выяснилось – к коммерческому директору, который был старше ее на пятнадцать лет и только что выгнал из дома свою прежнюю и порядком поднадоевшую ему жену.

Папа был в шоке. Он смотрел на деньги, потом на себя в зеркало, потом на маленького Андрюшу, который как ни в чем не бывало игрался с дешевыми китайскими пластиковыми солдатиками, и напряженно думал, каким образом ему выжить самому и еще вырастить сына. Но вариантов было совсем немного – ровно два: идти или в бандиты, или в политику. Подставлять голову под пули совсем не хотелось, поэтому выбор произошел сам собой – Иван Иванович Капитонов отныне становился идейным борцом за только что потерянные коммунистические ценности под звон монет презренного металла.

К тому времени партячейка в его НИИ сама себя расформировала (да, честно, и сам НИИ откровенно дышал на ладан), но у папы сохранились все необходимые связи, телефоны, явки и адреса, и вскоре он органически влился в разношерстную толпу все еще недобитых либералами коммунистов, размахивающих красными флагами на Васильевском спуске.

О, там было на что посмотреть! Васильевский спуск в те жаркие дни был подобен микро-филиалу февральской – тире – октябрьской революции 1917 г. Конечно, размах был не тот, да и контингент подкачал (а потому что перевелись брутальные матросы в черных бушлатах и кожаных портупеях с маузерами, потому что сгинули в лету революционные сознательные солдаты в лаптях, подвязанных лыком, и в сбитых сапогах). А вот их-то мощной поддержки как раз и не хватало! А без поддержки вооруженного крыла что могли сделать все эти красные горлопано-главари? А ничего. Поэтому весь их крик и ушел просто в свисток (в отличие от 1917 г.)

Но Иван Иванович, приняв решение податься в политику, проявил на сем поприще себя весьма достойно и вскоре имел репутацию очень острого на язык и не лезущего в карман за словом оратора. Он не чурался выступать, пылко дискутировал с оппонентами (особенно на голодный желудок), и так упоенно доказывал, что капиталистам не место на планете Земля, и поэтому нужно срочно идти свергать их власть, что многие верили, соглашались и умильно начинали еще сильнее махать красными флагами.

Но, чур, небольшое отступление. Вы когда-нибудь обращали внимание, что у всех вождей коммунистического движения всегда красные лица? Под стать знаменам. И только краснотой лиц они и отличаются от респектабельных буржуазных или даже – не побоимся этого слова – демократических политиков. Все остальное – ну, ровно то же самое. И шикарные лимузины, и добротные английские костюмы, и русские красавицы-модели в эскорт-сопровождении. И даже самолеты с яхтами у них одинаковые. Но лица – разные. А все потому, что сознательные товарищи должны наглядно соблюдать разницу здесь и там.

Вот представьте себе, ну, не было бы красных лиц у вождей! И что тогда делать, как быть? Как отличить друга от врага? Ответа нет, да и быть не может, и остается только гадать и надеяться на успех.

Зато если красные лица есть, то можно всегда сказать, что они (лица) красные всегда (и были, есть и будут), потому что им стыдно при взгляде на те социальные несправедливости, которые творятся повсюду в отношении угнетенного трудового народа. И, дескать, чтобы исправить положение, нужно все взять и поделить. И тогда можно и про свои денежки не рассказывать, а просто валить все на проклятых эксплуататоров. И тогда не придется отвечать на вопросы, потупив глазки и осторожно ковыряя пальчиком по ладошке, а отчего это и Маркс, и Энгельс, и даже сам товарищ Ленин страсть как любили все эти курорты на водах в центре Европы, помпезные отели в Альпах и хрустящий багет с маслом и рюмочкой настоящего неподдельного коньячку-с по утрам? А только призывали всех других идти и крушить и отбирать заводы с пароходами. А потому что злило их не наличие заводов-пароходов и шахт с рудниками вообще как таковых, а то, что они принадлежат не им. Поэтому и выработали они новые принципы честного отъема собственности и денег для собственных нужд.

Но, впрочем, мы отвлеклись, а посему продолжим. Так вот, Иван Иванович, не будь дураком, через некоторое время заметил, что чтобы сделать настоящую карьеру в рядах коммунистических товарищей, нужно обязательно и всенепременно обзавестись красным лицом. Молодец – догадался, а все потому, что имел за плечами фундаментальное техническое образование и структурированный логический подход! Иван Иванович пришел к выводу, что более никакой цвет лица, помимо красного, не вызывает в сознательных массах положительных ассоциаций. Посудите сами: синий – как у алкашей, зеленый – это точно после перепоя, серый – здесь уже дело пахнет белой горячкой, а про желтые, фиолетовые и другие тона можно с уверенностью сказать только одно – либо человек, стоящий перед вами, болен, либо еще что, не менее скорбное.

Поэтому выбор хоть и существовал, но был весьма ограничен и заключался только в одном – красный, и никаких гвоздей! И Иван Иванович приложил массу усилий, чтобы стать обладателем настоящего красного лица. Он усердно экспериментировал – пробовал кремы и краски (гуашь была хороша, но цвет щек выглядел несколько неправдоподобным), пробовал натирать шею силикатным кирпичом и даже хотел несколько раз ошпарить самого себя кипятком, чтобы все было по-настоящему. Но вовремя одумался, зато начал чуть ли не каждый день ходить в баню, надеясь, что если долго и постоянно париться, цвет лица постепенно станет окончательно красным, а не будет белеть буквально через десять минут после банных процедур. Но и баня не помогла.

Выручила Ивана Ивановича природная смекалка советского инженера – он просто стал перед каждым своим выступлением перед соратниками по борьбе натирать нос, шею, щеки и подбородок свежевыпавшим снегом – благо, пролетарские митинги всегда происходят замой, потому что вожди пролетариата летом отдыхают в Лозанне, Берне и на Лазурному берегу – или подмерзшим настом. Кстати, наст оказался великолепен! Отличный природный доступный инструмент для придания правильного цвета лицу! После его применения лицо, шея, нос и все остальное багровели и начинали дышать лютой пролетарской краснотой, и Иван Иванович соколом взлетал на самодельную трибуну, поднимал высоко над головой знамя с изображением Ленина и начинал ораторствовать.

В то время его кумиром был Лев Давидович Бронштейн, более известный, как товаг’ищ Троцкий. Конечно, Иван Иванович был не во всем с ним согласен (например, в вопросах революционного террора он бы мог с ним поспорить), но вот ораторское искусство Льва Давидовича оценил по достоинству. Как известно, Лев Давидович в свое время если и всходил на революционную трибуну, то спускался с нее только тогда, когда его самый последний слушатель-скептик был полностью убежден, что все, сказанное Львом Давидовичем, есть сущая правда, и нужно идти прямо сейчас насаживать буржуинов на штыки.

Иван Иванович был до того захвачен мыслями и идеями своего кумира, что даже не поленился и прочитал несколько книг с оригинальными текстами выступлений товаг’ища Троцкого – как-никак, в свободной стране можно было купить все, что пожелаешь, и даже оригинал того самого ледоруба, которым Льва в итоге и кокнули. И начал применять на практике полученные знания. С каждым своим выступлением его умение заводить массы росло. Он стал чувствовать себя раскованно, полюбил, когда на него смотрят снизу, и даже начал внедрять в сознание трудящихся некоторые новые тезисы революционной борьбы, которые придумал самостоятельно.

Следует заметить, что в его выступлениях было много личного – рана, нанесенная предательским уходом жены к какому-то новоявленному коммерческому нуворишу, пылала в душе незаживающей раной – и Иван Иванович не жалел слов, описывая бесконечные мерзости и гнусности, которые позволяют себе откормленные жирные буржуины, дабы высосать последние соки из трудового народа. Когда же речь заходила о возможном возмездии, то тогда Ивана Ивановича было и вовсе не остановить – его, как говорится, несло.

Он вскидывал в экзальтированном порыве обе руки над головой, сжимал кулаки, и его лицо наливалось настоящей красной краской, делаясь еще более пролетарским, чем прежде. И зрители, и слушатели зачарованно замолкали, в душе гадая, выдержит ли он такое напряжения и не взорвется ли прямо сейчас, не сходя с места? Но он не взрывался, а только громко выдыхал (а вместе с ним выдыхали и все окружающие) и начинал по-настоящему свирепствовать. Десять казней египетских были совершенно ничто по сравнению с теми проклятиями, которые он обрушивал на голову ни в чем неповинных коммерсантов, и если бы они его слышали, то тут же убежали бы из страны, бросив собственность, и залегли бы на дно где-нибудь в Мексике, устрашившись праведного пролетарского гнева a la Иван Иванович.

Но коммерсанты были слепы и глухи и иммигрировать не торопились, но зато Ивана Ивановича услышали те, кому надо. А именно – настоящие вожди, сосредоточившие в своих руках бренд под названием «коммунистическое движение».

То было время нового партийного строительства. И строителям ох как нужны были талантливые ораторы и организаторы (а если еще и идейные, и не за деньги – то вообще отлично). В один из дней, когда Иван Иванович только закончил говорить и спустился с трибуны, к нему подошел человек в кепке, преставился Сергей Сергеичем и пригласил его завтра прийти ровно в девять утра в главный штаб народного сопротивления буржуазной хунте. С целью пройти кастинг. Иван Иванович, не раздумывая, согласился. Быть при штабе всегда было его заветной мечтой, поскольку к тому времени, начитавшись революционной литературы, он хорошо знал, что весь гешефт от любых начинаний всегда достается отцам-командирам, снабженцам и штабным, а все остальные довольствуются возможностью всласть покричать и потопать кирзовыми сапогами.

На следующее утро ровно в полдевятого он уже был в штабе, который располагался в уютном просторном подвале на Красной Пресне. Его порадовало, что все товарищи уже были в сборе, но ему все же пришлось ждать вышеозначенного времени, поскольку партийная дисциплина была жесткой и очень строгой, а время с полдевятого до девяти утра отводилось под хоровое чаепитие товарищей, и они никак не могли им пожертвовать – даже ради Ивана Ивановича.

Маленькое отвлечение: к моменту приглашения Ивана Ивановича в штаб прошло уже довольно много времени с момента подлого циничного побега жены, и ее деньги давно уже кончились. В доме наступила настоящая разруха, обремененная бесконечными навязчивыми долгами, и Иван Иванович был вынужден отдать наследника Андрейку на попечение деду с бабкой. И правильно сделал, а то неизвестно, что произошло бы с мальчиком. И вследствие переезда Андрейки на квартиру к бабушке и дедушке, в скором времени он уже почти окончательно забыл, как выглядит его мама, предававшаяся нескончаемым плотским утехам на шелковых перинах с жирным коммерсантом, и папа, который увлеченно и с огоньком делал партийную карьеру.

Андрейка рос очень подвижным и любознательным ребенком. Он рано начал говорить и проявлял видимый интерес к толстым без картинок и тоненьким (зато с картинками) книжкам. Обычно он брал их вверх ногами или задом наперед и увлечено перелистывал, пытаясь прояснить для себя аспекты творчества Блока, Окуджавы и Теодора Драйзера. У родителей Ивана Ивановича – Ивана Афанасьевича Капитонова и Марии Харитоновны Капитоновой (в девичестве Забористой) – была огромная даже по меркам самого читающего на тот момент народа библиотека, и они целиком и полностью поддерживали увлечение внука.

Однако кроме книг в доме почти ничего не было. Андрейкины дедушка и бабушка еле сводили концы с концами на свои скудные пенсии, и им приходилось постоянно искать подработку. Мария Харитоновна давала уроки французского языка отпрыскам богатых бизнесменов и вороватых чиновников – к тому времени новые богатеи и чиновничья каста, разжиревшая на распродаже бывшего народного имущества по бросовым ценам, уже вошли в силу и пытались выставить своих чад в качестве наследников вновь образованной российской элиты, а чадам требовался французский.

Ну, а Иван Афанасьевич просто бомбил на своем «Жигуленке», подвозя людей по утрам до метро или по ночам из клубов домой. Как-то раз ему предложили работу курьером при одной коммерческой конторе, и он, подумав совсем немного, согласился. Однако долго там не удержался – от постоянного напряжения прихватило сердце, и он уволился, и, чуть-чуть подлечившись, вновь принялся заниматься частным извозом.

Но главной заботой Ивана Афанасьевича и его благовоспитанной супруги был все же именно Андрейка. Бабушка любила подолгу смотреть на него и умиляться – ребенок был очень бойким, для мальчика – красивым, и живо интересовался разнообразным печатным творчеством, что только попадалось ему под руку. И бабушка надеялась, что он вырастет умным, начитанным и, главное – счастливым. Правда, иногда она его жалела – особенно, когда вспоминала (и часто!) своего непутевого сына и бывшую невестку, так подло с ними – сыном и внуком – поступившую.

Зато Иван Иванович (сын) вспоминал о своих родителях только тогда, когда у него заканчивались деньги, которые они ему и давали. Сам он пока ничего не зарабатывал (да и не считал нужным, поскольку главным было восстановление поруганной справедливости и карьера в партии), а посему полностью зависел от родителей, которые мало того, что тянули внука, так еще и великовозрастного сына – чтобы тот внезапно не протянул ноги от голода как раз под революционным красным стягом.

Мама Ивана Ивановича даже несколько раз пыталась поговорить с ним, тонко, прозрачно, а потом все более весомо и напористо – иногда от избытка чувств переходя на чистый парижский диалект – намекая, что их внук растет без отца, а сам отец не прилагает никаких усилий для того, чтобы в доме была хоть одна крошка хлеба, и что вскоре он сам покраснеет уже окончательно от своих утопических коммунистических идей. Но сын был чистый кремень и не поддавался на уговоры меньшевиков и соглашателей в рядах семьи, щурился на маму презрительным прищуром, вскидывал гневно подбородок, но сдерживал язвительные слова, готовые сорваться с языка, молчал, потом, тяжело дыша, вставал и хлопал дверью – и вновь появляясь только тогда, когда заканчивались деньги.

Но один раз он заявился к родителям, сияя, как полноценный медный пятак императорской чеканки (весом более шестнадцати граммов – не то, что советский – всего пять), с бутылкой Советского Шампанского (при царях отечественное тоже было – например «Новый Свет») и целым ворохом разнообразных красивых банок, бутылок, упаковок сыра, нарезки и заграничных овощей из супермаркета.

Сказать, что родители опешили, было не сказать ничего! Мама часто-часто переводила взгляд с сына на пакет с продуктами, потом опять на сына, а потом опять на пакет. Затем всплеснула руками и, подлинно просияв, схватила продукты и понесла их на кухню, сгорая от нетерпения разузнать подробно, что же произошло, и не устроился ли ее блудный сын на нормальную работу, приняв новые капиталистические правила новой капиталистической игры. За ней следом ковылял дед, который только что вернулся домой с честно заработанными деньгами за извоз обеспеченных жителей новой России, и который сейчас предвкушал душевное и долгое застолье.

Они быстро сообразили стол, а пока дедушка с бабушкой шуршали на кухне, отец пошел повидать сына, выразив желание с ним даже поиграть. Надо сказать, такое с ним бывало нечасто – он не считал себя обязанным тратить время на какие-то неинтересные игры, в то время как дело мировой революции только-только начинает набирать обороты. Позанимавшись с сыном и дождавшись, пока мама кликнет на кухню, Иван Иванович подхватил Андрейку и усадил его вместе со всеми за праздничный обеденный стол. Сын обязательно должен был присутствовать при его триумфе – поскольку такие события в жизни человека случаются не так чтобы очень часто.

Мама от нетерпения узнать, что же произошло, уже почти совершенно превратилась в тлеющую головешку, зато папа – в смысле дедушка Иван Афанасьевич – не терял времени даром, достал заначку беленькой благословенной и успел отпить из нее уже изрядное количество. Так что, уже к самому началу застолья пребывал в отличном расположении духа и даже не настаивал, чтобы Иван им срочно все рассказал.

Однако сам Иван Иванович не стал долго ходить вокруг да около и с присущей ему пролетарской прямотой поднял тост за себя любимого – отныне взятого на оклад при штабе и получившего назначение отправляться по регионам и обустраивать там региональные партийные ячейки, попутно объясняя народу все преимущества вновь сформированной, избавившейся от оппортунистов и сделавшей правильные выводы из всего происшедшего партии большевиков-коммунистов.

Услышав такую новость, мама чуть не поперхнулась колбасой, и все присутствующие (за исключением Андрейки) стали лупить ее кулаками по спине – так что ей стало еще хуже. Зато дед поднялся со стула, обнял сына и, форменно расчувствовавшись, произнес длинную речь, о том, что он всегда был на его стороне, а этих воров уже всех давно пора подвесить на их же золотых подтяжках. А самое главное – что сын-то молодец – сумел-таки убедить начальство в своей нужности и верности заветам партии!

Ко времени окончания речи мама вернулась из ванной, где продыхивалась после кусочка колбасы, и объявила, что в настоящий момент ей абсолютно все равно, кто будет платить ее сыну деньги – красные, белые, зеленые или же фиолетовые человечки с Венеры – главное, чтобы денег было побольше, и платили их почаще. Потом все дружно выпили и пили весь вечер, пока в квартире не осталось ничего, чтобы могло бы и в дальнейшем поднимать настроение. Андрейка к тому времени уже спал, сам того не ведая, что отныне в его жизни начинается совсем другой период.

Нет, конечно, сразу ничего такого особенного не произошло. Отец все также появлялся один раз в месяц (или даже реже), только теперь не требовал от родителей денег (ну, ладно, не просил), но даже сам подкидывал им на пропитание – и иногда очень даже прилично. Так что, дед, наконец-то, смог отказаться от постоянно бомбления и занялся любимым делом – с утра вставал, спускался в «ракушку», где у него был маленький токарный станочек, фреза, электрорубанок, слесарный столик, сверла, ножовки и прочий инструмент, и начинал работать с деревом.

Он мастерил мебель. Он любил дерево, считал работу с ним своим единственным хобби и к пенсии уже так поднаторел, что легко мастерил столики, шкафчики, вазы, резные кашпо, статуэтки и украшения. Однажды, когда он закончил очередной столик, который получился очень красивым – тонкие изящные ножки, отполированная столешница замысловатой формы из массива, покрытая благородным темным лаком, простота линий – и принес его в квартиру, там оказался сын, который, придирчиво осмотрев отцовское творение, ни слова не говоря, подхватил столик подмышку и ушел.

На следующий день он появился и передал деду толстенькую увесистую пачку денег, объявив ему, что продал его столик, и что теперь ему нужно еще ровно двадцать точно таких же. Оказалось, в штабе Ивана Ивановича нагрузили проблемой подарка на юбилей одному из основателей партии (как только что прибывшего из регионов и пока болтающегося без дела), и он, недолго думая, предложил дедовский столик. Столик был настолько искусно выполнен (не говоря уж о том, что это настоящий эксклюзив, единичный экземпляр, ручная работа), что вождь очень ему обрадовался, оценил, и теперь все его окружение хотело точно такие же – ну, может, из другого дерева и других оттенков – что совсем непринципиально.

Дед взял пачку денег, повертел ее в руках, потом медленно сел на стул, и на его обветренном дождями и вечной непогодой лице проступило выражение вселенской скорби:

– Иван, скажи мне, а что, теперь коммунисты вот так живут?

– Ты что имеешь в виду, отец? – Иван Иванович совершенно не понял вопроса.

– Ну, дарят такие подарки, выкладывают какую-то немыслимую сумму за обычный столик, да еще и заказывают себе дополнительно двадцать штук! А я-то дурак думал, что они – за трудовой обездоленный народ, страдают вместе с ним и переносят трудности, как и положено настоящим коммунистам! А что теперь получается – а получается, сынок, что все твои коммунисты – те же самые буржуины, только с красным флагом!

Иван Иванович растерянно молчал, не понимая, отчего его отец так странно реагирует на казалось бы очень приятную и толстенькую пачечку – и, кроме того, честно заработанную. Тем временем, услышав приглушенные стенания своего мужа на кухне и заподозрив неладное, из комнаты прибежала бабушка – Мария Харитоновна Капитонова (в девичестве Забористая), которая, увидев пачку денег в руках Ивана Афанасьевича, всплеснула руками и принялась быстрой скороговоркой спрашивать то у одного, то у другого из находящихся в кухне мужчин, откуда деньги, и почему их так много?

Когда же картина прояснилась (причем дедушка все время многозначительно молчал, а Иван Иванович с жаром доказывал, что сие есть деньги трудового народа, добровольно отданные им в виде пожертвований, чтобы морально поддержать лидера партии), бабушка радостно заквохтала, выхватила из руки мужа наличность и унесла ее в комнату, где и запрятала в шкафу между мужниных семейных трусов и старых рубашек, в которых он еще сорок лет назад ездил на комсомольские стройки.

Когда же она вновь вернулась, то ее лицо представляло собой картину совершенного довольства, и бабушка только, что не повизгивала от радости – но, кажется, была на грани. Она притянула сына к себе, обняла его и несколько раз сильно расцеловала в щеки, приговаривая, что вот наконец-то и из него вышел толк. А нынешние коммунисты ей определенно нравятся – а потому что не жалеют средств и для простых столярных мастеров, а не только поддерживают голодающих Техасщины. И что теперь она – бабушка – видит, что они действительно изменились, сделали выводы из прошлых ошибок и готовы начать другую жизнь – сытых и богатых буржуа.

Пока бабушка говорила, дедушка молча слушал. Потом так же молча встал, сгорбился и тихо вышел в комнату. Достал из старенькой видавшей виды деревянной шкатулки завернутый в обрезок хлопковой портянки партийный билет, развернул его и принялся внимательно изучать его содержимое. Это занятие отняло у него с полчаса. По его лицу трудно было понять, какие эмоции его сейчас обуревают, но потом он вдруг неожиданно гневно бросил его обратно в шкатулку (даже не завернув в портянку), громко хлопнул крышкой и задвинул ее в дальний угол – с глаз долой! И пошел на кухню пить чай.

К тому времени Иван Иванович уже ушел. Вид у него был несколько пристыженный, но через некоторое время, прибыв в штаб коммунистического сопротивления, он пришел в себя, вспомнив наставления Ильича и товаг’ища Троцкого (которые рекомендовали бить буржуинов их же оружием, использовать их же деньги против них самих и всемерно обогащать рабочую кассу, чтобы иметь возможность направить судьбу революции в нужное русло), полностью самоуспокоился и даже пришел к выводу, что много денег – это хорошо. Но только, чтобы у коммунистов! А посему в следующее свое прибытие к родителям, чтобы развеять горестные мысли деда, он решил прочитать ему лекцию о современном видении момента и полезных трактовках пролетарской борьбы народов.

После долгой и зажигательной лекции Ивана Ивановича дед попил чайку, почитал газету, попытался было посмотреть телевизор, но, наткнувшись на очередную демократическую чернуху, быстро выключил, да и пошел себе в «ракушку» мастерить столики. Как ни крути, а это занятие было его любимым, да к тому же начало приносить деньги. А коммунизм – да и бог с ним! А Андрейка просто радовался жизни, бегал по квартире и рассматривал свои любимые книжки…

Вот так в делах и заботах почти незаметно пролетел и еще один год.

Как-то раз, наблюдая за внуком, бабушка решила, что пришло время обучать его чтению. Она купила ему пару красочных букварей и азбук с большими яркими картинками, и уже через неделю он выучил все буквы. После чего они вместе с бабушкой начали читать по слогам. Ровно через месяц после начала учебы Андрейка с видимым удовольствием уже бегло несся по красочным просторам букварей, громким голосом выговаривая: «Мама мыла раму» и прочие такие милые сердцу и такие знакомые бабушке фразы. В общем и целом, у Андрейки получалось очень хорошо, и уже в пять с половиной лет он мог уверенно прочитать пару страниц детского текста, напечатанного большими буквами.

Ну, а папа тем временем делал серьезные успехи. Он уже был членом координационного совета пролетарского сопротивления и отвечал за развитие коммунистической идеи в регионах. Он оброс секретарями и даже парой секретарш, которые получали зарплату в твердой СКВ, что, конечно, противоречило идеалам трудового равенства и братства, но с другой стороны, было очень приятно. Сам папа уже давно прекратил выступать на митингах (однако привычку натирать свежим снегом лицо и шею не бросил, но напротив делал это даже чаще, чем прежде – просто привык) и теперь координировал работу партячеек на местах. Он отрастил животик, подобрел и приобрел привычки добропорядочного буржуа – с другой стороны, кто сказал, что коммунисты всегда должны быть похожи на голодных волков? А вскоре у него появился даже закрепленный за ним персональный автомобиль с водителем, чему и было посвящено троекратное «ура» дедушки, бабушки и даже Андрейки, который хоть и не понимал, а чему это, собственно, все радуются, но весело повизгивал, хлопал в ладоши и, громко топая ногами, бегал по квартире.

Теперь папа стал важный, как индийский набоб (махараджа, султан, любимая наложница султана) и начал учиться не разговаривать, но вещать. И вскоре-таки научился, чем сделал еще один шаг к партийному Олимпу. Его карьера шла в гору, подобно Сизифу, с той лишь разницей, что Сизиф-то бедолага напрасно старался, зато папа – вовсе нет. Автомобиль и две секретарши настолько добавили ему уважения со стороны мамы и папы, что даже дедушка Андрейки Иван Афанасьевич в конце концов поменял свое отношение к происходящему в стране и перестал вспоминать о старом режиме. Хотя иногда его так и подмывало взять бутылочку водочки (или две), выйти на улицу, созвать соседей и знакомых, устроиться на лавочке, разложить огурчики и прочую нехитрую снедь, откупорить беленькую и, сглатывая от нетерпения слюну, произнести: «Да чтоб вы все сдохли, сволочи!» и погрозить невидимым и так ненавидимым буржуинам рабочим заскорузлым кулаком.

Пролетел еще год. Вскоре Андрейка должен был пойти в школу, ну, а папа стал готовиться к выборам в Государственною Думу. Наступила решающая для будущего всего семейства пора – если коммунисты наберут достаточное количество голосов, то папа станет депутатом!

Бабушка, здраво рассудив, что сын депутат в сто раз лучше сына не депутата, стала настолько рьяно агитировать соседей, подружек, родственников и дальних родственников за советскую власть, что даже папа (что уж тут говорить про деда!) удивлялся ее энергии. Но этим она не ограничилась. Она вставала чуть свет и бежала в штаб на Красной Пресне, где числилась внештатным добровольным сочувствующим делу мировой революции, брала кучу листовок и раздавала их прохожим с таким жаром и пылом, что вскоре приобрела серьезный авторитет даже у проверенных многолетней борьбой товарищей. А в случае необходимости, бабушка могла и делом доказать преимущество коммунистического строя над гниющим капитализмом – например, с помощью древка от знамени, которые многие неправильно принимали за ручку от швабры.

В итоге на Красной Пресне уже не осталось человека, который бы не получил изрядную порцию коммунистической агитации от Марии Харитоновны Капитоновой (в девичестве Забористой), а те, кто были не согласны, завидев ее, спешили перейти на другую сторону улицы – благо, Москва большая, и в ней всегда найдется место для обходного пути. Бабушке даже дали премию – в конверте долларами США, здраво рассудив, что такие люди партии нужны (опять же, папа сам лично продавил ее кандидатуру на премию).

Бабушка так обрадовалась американским деньгам, что тут же побежала к деду хвастаться, что не только он один успешно влился в новую жизнь, но и она теперь тоже будет при деле.

В связи с успешной карьерой боевой бойцовской коммунистической единицы-общественницы бабушка забросила занятия с внуком, который к тому времени уже закончил детский сад и пошел в первый класс. Нужно заметить, что учился он чрезвычайно легко и среди своих сверстников отличался недюженными способностями. Каждое утро он шел вместе с дедушкой в школу и там набирался знаний, пока не кончались уроки, и дедушка не забирал его домой.

Дома Андрейка почти всегда оставался один (дед в гараже мастерил мебель, бабушка агитировала за коммунизм с новым сытым человеческим лицом, а папа разглагольствовал перед партактивом и занимался необходимой бюрократической работой), а посему, не мудрствуя лукаво, читал все подряд. Он вместе со своими любимыми героями плыл на белоснежном паруснике вокруг света, воевал с кровожадными индейцами-гуронами, которые только и делали, что пытались отравить жизнь честным и безобидным белым колонистам с запада, отстреливался от фашистов в окопах Великой Отечественной и покорял космос вместе с Белкой и Стрелкой. За неимением рядом с собой живых людей Андрейка чрезвычайно быстро учился самостоятельности, а живое общение ему заменяли книги.

Времена на дворе стояли особенные – когда прошлое уже окончательно сгинуло, а светлое будущее еще не наступило. И в плане человеческого общения постепенно все становились независимыми и отстраненными, а Интернет с его социальными сетями (коих в ту пору еще и не существовало) только-только делал первые шаги к завоеванию мира. Общество переживало великую социальную и технологическую трансформацию, и на смену одному образу жизни приходил совершенно другой.

В государстве, между тем, события развивались с поразительной быстротой. Вокруг, в основном, все занимались разграблением прошлого наследия и насильственным перераспределением разграбленного. Уже остался далеко позади демократический расстрел из танков дома правительства, после чего он из Белого превратился в черно-белый, подходило к концу время работы Государственной Думы первого созыва, и новоявленные нувориши уже явили россиянам чудеса западной технологической мысли в виде шестисотых «Мерседесов» и тяжеленных золотых часов, усыпанных бриллиантами.

Вскоре должны были состояться судьбоносные выборы папы в Думу второго созыва. Работы было невпроворот, и поэтому ни папа, ни бабушка возвращаться в семью пока не собирались. Тем временем наступила очередная осень, и Андрейка пошел во второй класс, а рядом с ним по-прежнему оставался только его дед. Да и тот уделял ему не слишком много внимания – в школу, конечно, водил и забирал, обеды и ужины тоже готовил – невкусные из пакетиков, либо «Доширак» и тому подобное. Все оставшееся время дед был занят – он трудился над неотложными партийными заказами – поточным методом изготавливал красивые деревянные резные наличники на окна деревенских домов, с помощью которых коммунисты подкупали доверчивых крестьян, обещая им новый и гораздо более успешный виток жизни при коммунизме – если они за них проголосуют.

Бабушка Мария Харитоновна теперь возглавляла целый отдел, который за глаза называли «Бешеными бабками». Отдел специализировался на полубоевых операциях и занимался контртеррористической борьбой против конкурентов, которые нет-нет да и пытались очернить светлое имя коммунистических лидеров и их идей. Если таковые появлялись, то несколько сотен общественных активистов из числа обездоленных пенсионеров под предводительством специально обученных боевых бабок выдвигались к их офисам, представительствам, фондам и филиалам, перекрывали подъездные пути, устраивали митинги и блокировали здания, а если получалось – то организовывали и «народные» погромы с воплями, истошными подвываниями и размазыванием слез по щекам. В конце концов об этих проделках бойцовских бабок пошла такая слава, что «демократические» конкуренты коммунистов (а здесь мы берем это слово в кавычки – потому что, конечно, ни о какой демократии не могло быть и речи) вынуждены были созвать конкретный авторитетный сходняк, на котором собрались все партийные бонзы с той и с другой стороны и порешали уладить дело миром, договорившись, что выборы пройдут честно, гладко и без явных и бросающихся в глаза подтасовок. Ну, по крайней мере, договаривались именно так, а уж как там было на самом деле – то дело десятое.

В то время политические силы коммунистов и их противников были примерное равны – если за первыми стояли широкие народные массы, алчущие красивых деревянных наличников и социальной справедливости, то за последними – свободная молодежь, которая уже не хотела идти горбатить на заводы (а потому что горбатить на капиталистов – разве ж за это боролись?), а хотела свой бизнес – ну, и, собственно, сами капиталисты, которые не жалели денежных средств, чтобы защитить с таким трудом заработанную или украденную ими собственность. Но, конечно, деньги-деньгами, а таких бойцов, как Мария Харитоновна и ее истребители демократов, у этих самых демократов и в помине не было, так что им пришлось смириться, что коммунисты тоже имеют право на честные выборы (ну, или на их видимость).

Благодаря маме (Марии Харитоновне) и собственным способностям, папа Андрейки (Иван Иванович) приобрел в партии серьезный авторитет и уже считался пятой по значимости фигурой в коммунистической среде Новой России. Первым шел бессменный вождь и учитель, вторым – главный идеолог и инквизитор (большинство еще помнило Суслова, так вот – этот был почти таким же, но, конечно, возможности были несравнимо меньше), третьим – главный спонсор (идеологически правильный олигарх из бывших силовых структур, до сих пор сочувствующий несбыточным идеям коммунизма), четвертой – любовница одновременно олигарха и самого вождя (уж больно красивая была женщина – конфетка, мечта, Нефертити!), ну а пятым – папа Иван Иванович. Хотя, конечно, правильно будет так: пятой была связка папа – бабушка. Совместно они отвечали за силовое прикрытие и за связь с регионами, и их вес был почти таким же, как и у любовницы вождя/олигарха.

Соответственно, и денежное вознаграждение папы-бабушки было до такой степени внушительным, что семья теперь уже вообще ни в чем не нуждалась – ну, разве что только в улучшении жилищных условий. Решение проблемы со строительством нового дома для папы и покупки новой квартиры улучшенной планировки для бабушки было поручено дедушке, а в помощь ему отправили разбитного малого по фамилии Рабочев, что заведовал по хозяйству при штабе коммунистического сопротивления. Рабочев оказался на редкость сметливым и пронырливым молодым человеком – благо, что фамилию носил настоящую пролетарскую – и мог совершенно без чьей-либо помощи втереться в доверие, очаровать и получить самые выгодные условия в любой сделке. Папа лично инструктировал его, прежде чем отправить решать личные проблемы семьи, так что Рабочев уже примерное знал, что от него хотят.

Он сразу взял инициативу в свои руки, но всегда на все переговоры брал с собой дедушку, как члена семьи, который хоть и был страшно недоволен, что его отрывают от станка, вынужден был смириться. А под конец даже привык и страшно радовался, когда Рабочев представлял его, как хозяина, а себя самого – как его личного секретаря. В конце концов, дедушка так вжился в роль полноценного нового русского, что стал требовать от сына персональный лимузин, разгоряченно доказывая, что мотаться по риэлтерским конторам на видавшей виды рабочей лошадке Рабочева лично ему совсем не с руки. Но был быстро спущен с небес на землю и больше уже о персональном лимузине пока не заикался.

Приближались выборы, и все вокруг Андрейки были жутко заняты. Папе Ивану Ивановичу даже пришлось хорошенько задуматься о няне для своего сына, которая бы заботилась о нем, готовила ему еду и отводила в школу.

В то смутное время рынка нянь почти не существовало, хотя спрос на их услуги устойчиво рос из года в год. И не только на нянь – но и на домработниц, гувернанток, садовников, чернорабочих по дому, личных водителей и т. д. И уже появились агентства, которые помогали состоятельным дамам и господам подобрать аккуратную, честную и исполнительную прислугу на длительный срок – и непременно с рекомендациями. Сначала папа хотел обратиться именно в такое агентство, но потом здраво рассудил, что товарищи по партии могут не понять (особенно, если кто-то вдруг сболтнет лишнего о его буржуазных замашках), и решил прежде поискать среди родственников.

Идею найти Андрейке достойную молодую няню тут же подхватила бабушка – Мария Харитоновна. Она даже взяла на работе отгул, оставив вместо себя не менее крикливую, чем она сама, заместительницу Алефтину Альцгельмцгольцевну из крестьян (правда – только на один день!), и села за телефон. Перед ней лежал длиннющий список родственников, друзей и знакомых, среди которых могли найтись желающие подработать в Первопрестольной няней в хорошей семье, и она принялась звонить.

Несмотря на то, что начала она прямо с утра – а уже близился вечер – результата все еще не было. Никто не хотел идти в услужение – хотя и оплата труда, и условия предлагались весьма сносные. И вот, когда Мария Харитоновна уже подумывала обратиться-таки в агентство (но только не от своего имени, а через ее хорошую подругу, проживающую на другом конце Москвы), удача повернулся к ней лицом. Ей позвонила ее дальняя родственница с Украины (хотя сама Мария Харитоновна даже и не знала ее телефонного номера – сарафанное радио в действии?) и попросила пристроить свою племянницу (очень чистую, умную и хорошенькую девушку девятнадцати лет от роду) к себе няней.

Мария Харитоновна выслушала предложение родственницы, взяла у нее номер телефона и обещала перезвонить. И думала до утра. А утром пришла к выводу, что такой вариант ее вполне устраивает. Тому было несколько причин. Первая – на дворе тогда стояли времена только-только постсоветские, и в России к молоденьким девушкам с Украины все еще относились без всякой задней мысли и предубеждения. Вторая – девушка была не совсем чужая, провинциалка, а значит, без излишних претензий, да к тому же, наверняка, с какого-то хутора, а потому готовить, стирать и убирать умела. Что было очень кстати: Мария Харитоновна постепенно и сама подумывала, чтобы нанять себе прислугу – и не только в качестве няни для Андрейки (а самой уже окончательно уйти в политику). Третья причина была финансовая – все-таки, молоденькая девушка с Украины не потребует за свою работу много денег – а если предложить ей жить у них, столоваться за общим столом и, в общем, почти взять в семью, так и тратиться почти не придется.

Но Мария Харитоновна все же не была такой самонадеянной, чтобы приглашать няню сама, а испросила разрешения у сына, который появление в доме молоденькой девушки – дальней-предальней родственницы – воспринял как-то очень легко (бабушке показалось, что даже как-то подозрительно легко и радостно). В общем, решение было принято, и девушке с Украины был дан зеленый свет.

Пока проблема с новым жильем не была окончательно решена, семья располагала на всех членов двумя квартирами: старая двухкомнатная папина «хрущевка» на улице Подбельского и такая же старая трехкомнатная – бабушки и дедушки плюс Андрейки – тоже «хрущевка» на Преображенке. Проблема с размещением няни была налицо – поскольку бабушка и дедушка ни за что не соглашались спать друг с другом вместе (оба так сильно храпели, что иногда от их храпа с потолка сыпалась штукатурка), то посему для сна им требовались две отдельные комнаты. Оставалась еще одна (Андрейкина) плюс кухня. Но кухня все-таки была местом почти сакральным, и няню туда решено было не селить. В итоге сошлись на том, что все равно Андрейка пока еще маленький, и присутствие с ним в одной комнате молоденькой девушки с Украины ему не помешает – а, может даже, так и лучше – всегда будет под присмотром! Его кроватку задвинули в угол, в комнату принесли еще один шкаф и раскладную тахту, на которой и должна была ночевать его новая няня.

Будущее появление рядом с собой молоденькой тети Андрейка воспринял довольно спокойно. Он только спросил бабушку, будет ли она ему позволять таскать пирожки с кухни в кровать, и, получив утвердительный ответ вместе с поглаживанием по голове, успокоился и принялся за свое любимое чтение. Сейчас он читал «Кортик» Анатолия Рыбакова, а там вот-вот должно было начаться самое интересное, поэтому какая-то пришлая тетя его не очень-то и интересовала. Зато, как выяснилось позже, она очень интересовала папу Ивана Ивановича – но об этом речь пойдет ниже.

Итак, через два дня пассажирским поездом «Какая-то жуткая глухомань на Украине – Москва» в столицу прибыла новая Андрейкина няня. На вокзале ее встречал дедушка вместе с Рабочевым, которых попросил сам папа Иван Иванович. Когда поезд остановился, из тринадцатого плацкартного вагона вынырнула бойкая молодая барышня и, сходу оценив встречающую ее парочку, моментально перенесла все свое внимание на Рабочева.

Пожалуй, стоит рассказать о ней поподробнее. Родители назвали ее Христиной – на западноукраинский манер, однако там у себя она была Христей, зато в Москве сразу стала Кристиной, уверенно заявив, что в ее странном паспорте с какой-то желто-синей вилкой на лицевой стороне опечатка, и называть ее следует именно так. Фамилия у нее была Нога. По отчеству – Ивановна. В общем, когда дедушка (который весьма любил пространные и формальные знакомства) попросил ее назвать свое полное имя, фамилию и отчество, из Христи получилась Кристина Ивановна Нога. Правда, в слове «Нога» было употреблено ударение на первый слог, т. е. «Нога».

Если бы родители Христинки знали, насколько быстро переменилась их дочь, только ступив на столичную землю, они бы, наверное, слега обалдели бы от счастья. Еще только вчера она была всего лишь Христей, да еще и с такой фамилией (в школе, кстати, дети дразнили ее «вырезкой»; к сожалению, дети грубы – тут уж совсем ничего не поделаешь), а сегодня уже стала Кристиной благородных романских кровей со звучной фамилией «Нога». А все потому, что наша столица с самого вокзала напитана непередаваемым местным шармом, способным из любого провинциала вмиг сделать рафинированного тутошнего. Но это так – отвлечение.

Продолжим. Кристина Ивановна Нога была привлекательна, молода, имела черные, как смоль, густые прямые волосы, карие громадные глаза, тонкие чувственные губы, а самое главное – взгляд призывный и намекающий, перед которым не могли устоять даже видавшие виды проводники пассажирского поезда «Украинская глухомань – Имперская столица». Но, конечно, куда уж тут было проводникам, когда перед Кристиной вырастали чудесные перспективы жизни в столице! Кроме того, она была носительницей пышных и весьма аппетитных форм, нагулянных в мягком экологически чистом климате на сметане, варениках, борще и свининке с прожилочками нежного розоватого сала, от которой так обильно текут слюнки в тихую Купаловскую ночь. Характер имела легкий, смешливый и даже почти не обижалась на слово «вырезка», брошенное ей вслед. А все потому, что с детства привыкла. Но, впрочем, что было в детстве, как известно, во взрослой жизни не считается, а посему закроем эту чувствительную тему и перейдем к вещам более насущным.

Итак, подхватив под руку Рабочева и скинув свою тяжеленную сумку на дедушку, Кристина быстро-быстро принялась входить в курс дела, с пулеметной скоростью задавая вопросы на мягком южнорусском наречии о том, чем ей предстоит заниматься. И пока они шли до стоянки, пока ехали к дому с ничего не подозревающим Андрейкой, у нее было достаточно времени, чтобы понять, что судьба дарит ей отличный шанс зацепиться в столице. Но особенно внимательно она слушала, когда Рабочев начинал говорить об Иване Ивановиче. Он представил его настоящим боссом, которого нужно слушаться безоговорочно, и желания которого – закон. И Кристина с присущим ей умом и смекалкой восприняла это указание дословно.

Когда машина подкатила к дому, Андрейка как раз дочитывал «Кортик». Он не привык, чтобы в это время дня в доме кто-то находился, а посему был сильно огорошен громким шумом и разговорами, которые отвлекали его от чтения. А выяснив, что источником шума является его новая черноволосая няня, невзлюбил ее с первого взгляда…